Читать онлайн «Мысли и воспоминания. Том III». Страница 11

Я прибыл 24-го числа к двум часам дня. В 3 часа состоялось созванное мною заседание министров. Господин Беттихер не показывал вида, что ему известны намерения императора, а остальные министры лишь терялись в догадках. Я предложил — и мое предложение встретило одобрение — если декларация императора будет иметь категорический характер, предварительно принять ее к сведению, для того чтобы затем подвергнуть конфиденциальному обсуждению. Император вызвал меня на полчаса раньше других министров, в 5½ часов вечера, из чего я заключил, что он намерен предварительно обсудить со мной предположенную декларацию. В этом я ошибся. Он ничем не намекнул мне на то, что будет обсуждаться, и, когда собрался Совет, у меня создалось впечатление, что он имеет в виду приятный сюрприз для нас. Он представил нам два подробных доклада, один собственноручный, другой написанный адъютантом под его диктовку. Оба сулили осуществление требований социалистов. В одном из них предлагалось [Совету] составить и внести на обсуждение предназначенный для опубликования высочайший указ, соответствующий докладам и написанный в торжественном стиле. Император приказал зачитать доклады Беттихеру, который, по-видимому, уже был знаком с текстом. Меня поразило содержание докладов, не столько с точки зрения его делового значения в этом отношении у меня сложилось впечатление, что можно будет найти удовлетворяющие императора формулировки — сколько в связи с практической бесцельностью доклада и претензией на высокопарность. Последняя могла только ослабить впечатление от возвещаемых мероприятий и угрожала утопить все дело в море фраз, имеющих целью облагодетельствовать народ.

Еще поразительнее было откровенное письменное заявление монарха своим компетентным и установленным конституцией советникам, что декларация основана на информации и советах четырех лиц, которых император считал авторитетными и перечислил по именам. Это были: во-первых, тайный советник, педагог Гинцпетер, который надменно и неискусно эксплуатировал у бывшего воспитанника остатки своего авторитета как учителя, старательно избегая, однако, всякой ответственности. Во-вторых, — граф Дуглас, удачливый и богатый спекулянт-горнопромышленник, который стремился увеличить престиж крупного состояния блеском влиятельного положения при суверене. Для этой цели он ловкими и приятными речами добился политических или хозяйственно-политических связей с императором и старался сохранить эти связи посредством дружеских отношений с его детьми. Император пожаловал ему графский титул. В-третьих, — художник фон Гейден, ловкий и светский человек. 30 лет тому назад он был служащим на рудниках одного из силезских магнатов. В настоящее время в кругах горнопромышленников его считают художником, а в кругах художников — горнопромышленником. Как нам сообщали, влияние Гейдена на императора было основано не столько на собственных суждениях Гейдена, сколько на его знакомстве с одним старым рабочим из Веддинга[66]. Этот рабочий служил ему натурщиком при изображении нищих и пророков. Из бесед с ним он одновременно черпал материал для законодательной инициативы перед его величеством.

Четвертый, на авторитет которого император ссылался, был обер-президент в Кобленце, фон Берлепш. Он обратил на себя внимание императора благожелательным отношением к рабочим во время забастовок 1889 г.[67] и вступил с ним в непосредственные сношения. Для меня, как министра, руководившего соответствующим ведомством, это оставалось такой же тайной, как связи [с императором] господина Беттихера по тому же вопросу и господина Геррфурта по вопросу о «Положении о сельских общинах».

По окончании чтения его величество заявил, что для заседания Коронного совета он избрал день рождения великого короля[68], так как это заседание послужит исходным пунктом для событий большой исторической важности. Он желает, чтобы составление упомянутого в одном из докладов указа было настолько ускорено, чтобы его можно было опубликовать ко дню его собственного рождения (27-го). Все взявшие слово министры заявляли, что нежелательно немедленно прекратить обсуждение и перейти к составлению указа по столь сложному вопросу. Я предостерег от последствий: рост надежд у социалистически настроенных классов, никогда не знающих удовлетворения своим вожделениям, толкнет монархию и правительство на скользкий путь. Его величество и рейхстаг говорят об охране рабочих, в действительности же речь идет о принуждении рабочих — о принуждении меньше работать. Сомнительно, можно ли насильно заставить предпринимателей возместить сокращение доходов главы семьи: те отрасли промышленности, которые вследствие воскресного отдыха потеряют 14% производительности, быть может, окажутся неспособными к существованию, и рабочие в конце концов лишатся своего заработка. Императорский указ, составленный в соответствии с желанием императора, повредил бы предстоящим выборам, так как испугал бы имущих и поощрил социалистов. Увеличение издержек производства и перекладывание их на потребителей было бы возможно только, если бы другие крупные промышленные государства поступили таким же образом.

Его величество не хотел принять во внимание мое мнение, но в конце концов согласился, чтобы его законопроекты сначала были обсуждены в государственном министерстве.

В связи с приближавшимся окончанием сессии рейхстага выдвигался вопрос о возобновлении закона о социалистах, срок которого истекал осенью[69]. В комиссии, в которой решающая роль принадлежала национал-либералам, из законопроекта Союзного совета был исключен пункт о высылке[70]. Таким образом спрашивалось, захотят союзные правительства уступить в этом пункте или же будут настаивать на его сохранении, с риском поставить под вопрос весь закон. Неожиданно для меня, и в противоположность моим обязательным для него инструкциям, господин фон Беттихер на следующий день предложил огласить на последнем заседании рейхстага декларацию императора, смягчающую законопроект в духе национал-либералов, и тем самым добровольно отказаться от права на высылку. По конституции это не могло быть сделано без предварительного одобрения Союзного совета. Император тотчас же присоединился к этому предложению.

Окончательного постановления рейхстага еще не было; имелись лишь решение, принятое во втором чтении, и отчет о работе в комиссии, на основании которых нельзя было ожидать принятия закона без изменения[71]. В течение десятилетий я боролся против склонности парламентских деятелей и министров изменять и смягчать правительственные законопроекты при обсуждении в комиссиях и под закулисными влияниями лидеров фракций. В данном случае я также заявил, что союзные правительства создадут себе трудности в будущем, если они уже теперь спустят флаг и исказят свой собственный законопроект. Если они сделают это, то рекомендуемое Беттихером в настоящий момент заявление правительств о том, что они могут обойтись и без параграфа о высылке, всего лишь через несколько недель оказалось бы в противоречии с более суровым законопроектом, который придется внести в новый рейхстаг. Поэтому я потребовал выждать решения пленума рейхстага: если будет принят неполноценный закон, то целесообразно принять и такой. Если же в результате отклонения законопроекта возникнет вакуум [пустота], то при условии, что рейхстаг не будет распущен, придется выждать, пока представится случай для более решительного вмешательства. В ближайший рейхстаг мы так или иначе должны внести более суровый закон. Император протестовал против эксперимента с вакуумом: он ни в коем случае не может допустить создания в начале его правления такого положения, при котором может пролиться кровь; ему бы этого никогда не простили. Я возразил, что произойдет ли бунт и кровопролитие, зависит не от его величества и не от наших законодательных планов, а от революционеров; без крови мы вряд ли обойдемся, если не будем уступать больше, чем это безопасно, если мы в каком-либо пункте захотим дать отпор. Чем позже правительство окажет сопротивление, тем более насильственный характер оно должно будет носить.

Остальные министры, кроме Беттихера и Геррфурта, высказывались в моем духе, причем некоторые с подробной мотивировкой. Так как император, явно недовольный отрицательным вотумом министров, снова вернулся к мысли о капитуляции перед рейхстагом, то я сказал, что считаю своим долгом отсоветовать это на основании имеющихся у меня опыта и знания дела. При моем вступлении в должность в 1862 г. положение королевской власти было непрочным; король намерен был отречься от престола, мотивируя это невозможностью осуществить свои взгляды. С тех пор, в течение 28 лет, сила и авторитет королевской власти непрерывно возрастали. Предложенное Беттихером добровольное отступление в борьбе против социал-демократии будет в нашем непрерывном до сих пор подъеме первым шагом вниз в направлении к временно удобному, но опасному господству парламента. «Если ваше величество не придает значения моему совету, то не знаю, нахожусь ли я в таком случае на своем месте».