Читать онлайн «Любовь и вечная жизнь Афанасия Барабанова». Страница 13

И вдруг вспомнил:

– А Лизавета-то где, старшая сестра ваша?!

«Ей должно быть за тридцать, – подумал он. – Наверное, давно вышла замуж, детей родила, и Афанасий приходится теперь её детям родной дядя».

Вспоминал тот о ней всегда с любовью и нежностью. Это она нянчила его, когда матушка Мелания трудилась в поле, это она, пятилетняя кроха, которой самой нужна была материнская любовь и забота, кормила-поила трёхмесячного братика и баюкала под слова матушкиной колыбельной:

– Где же Лизавета? – повторил Атаназиус свой вопрос.

И ответ Пелагеи был ударом грома с молнией – прямо в сердце:

– Нет её боле в живых…

…Помещик Сергей Кириллович Осипов-Синклитикийский был человеком странным.

С тех пор, как в юности воспылал любовью к молодой гречанке, с тех пор полюбил всё греческое. Даже двойную фамилию себе придумал.

Звали гречанку труднопроизносимым именем для русского человека – Синклитикией, что означало «светоносная», но Сергей Кириллович произносил её имя легко, радостно и с восторженным придыханием.

Случилось это событие в Москве, незадолго до войны с Наполеоном, в одном из литературно-музыкальных салонов, которые вошли в моду в конце 18 века, в доме княгини Ирины Сергеевны Шурандиной, что на Рождественском бульваре.

Молодая гречанка Синклитикия оказалась оперной певицей и была в России проездом, на пути в Парижскую Орега. Словно греческая сирена, околдовала она своим сильным и красивым голосом не только Сергея Кирилловича, тогда ещё молодого человека. Но именно он, помещик Осипов, стал страстным поклонником всего греческого.

Получив в наследство несколько деревень в Зуевском уезде, приказал он всем своим крепостным жить по древнегреческим обычаям и, соответственно, одеваться по моде древних эллинов. Крестьяне и крестьянки, никогда не слышавшие и не знавшие, что такое – хитон, туника, пеплос, симпосий и множество других слов, вынуждены были выучить их назубок.

Например, слово симпосий означало «совместное пиршество». Теперь любое деревенское торжество, будь то день рождения, свадьба или окончание полевых работ, по новым «древне-греческим» правилам жизни следовало отмечать так, же, как отмечали его античные эллины.

Если когда-то несколько деревенских мужиков могли себе позволить выпить на завалинке, то теперь необходимо было пировать вскладчину, обязательно в избе, возлежав на деревянных лавках, в цветных хитонах, обвёрнутых вокруг тела и заколотых на плечах пряжками-фибулами. Также пить домашнее вино не из мутных стаканов и грязных кружек, а обязательно из расписных глиняных чаш, предназначенных для пиров – канфаров, киликов или из скифосов, что навострился лепить местный кувшинщик Антон. Заедали домашнее вино, а чаще всего, самогон, не маслинами и грецкими орехами, как делали это древнегреческие мужчины, а солёными грибами и жареными семечками. А то и вовсе обходились без закуски.

Кстати, имена у всех жителей Воробейчикова остались те же, что и были. И как ходили по деревне – авдотьи, татьяны или анастасии, александры, федоты и фёдоры – так и продолжали ходить, не подозревая, что носят имена греческого происхождения.

Крестьянкам тоже было приписано ходить в таком виде, как когда-то ходили женщины Эллады, то есть, в тех же полотняных или шерстяных хитонах, вышитых расписным орнаментом. Поверх него драпировали пеплос, в который облачались по торжественному случаю или во время симпосий.

Теперь вместо лаптей крестьяне должны были носить сандалии – на кожаной или деревянной подошве, а если к подошве приспосабливали небольшие бортики, и держались они на ноге при помощи ремней, такая обувь теперь называлась крепида.

Также, в отличие от своих мужиков, деревенские бабы носили парики, перчатки, а в солнечные дни зонтик. Кроме того, должны были красить свои лица толстым слоем мела – вместо цинковых белил, румянить щёки свекольным и морковным соком – вместо киновари. Глаза подводили, как и древние гречанки, смесью масла и сажи, тем же чернили брови и ресницы, а для придания им блеска смазывали яичным белком.

За неимением павлинов, крестьянки должны были обмахиваться веерами из цветных перьев петухов и другой домашней птицы.

Деревенских мужиков это раздражало, зато их жёны и дочки чувствовали себя настоящими «свободными женщинами».

Вот так выглядели несколько деревень, попавшие, по несчастью, в наследство Сергея Кирилловича Осипова-Синкликитийского, в том числе и деревня Воробейчиково.

Сам Сергей Кириллович был дальним родственником поручика Лейб-гвардии Семёновского полка, адъютанта генерал-лейтенанта Раевского, Михаила Григорьевича Осипова – одного из славных героев Отечественной войны 1812 года, участника сражения при Бородино, за отличие в котором произведен в штабс-капитаны.

О нём писали, что «во время сражения при селениях Новосёлки и Салтановке, находясь адъютантом при генерал-лейтенанте Раевском, был посылаем им с самонужнейшими приказаниями в самое опасное место, которые отдавал с точностью и отличною расторопностью, когда же Смоленский полк пошёл в штыки, он был в первых рядах, пренебрегая всю опасность и подавал собою пример, за что и награжден орденом Св. Владимира 4-й степени».

В отличие же от своего достойнейшего родственника, который верой и правдой послужил своему Отечеству, помещик Сергей Кириллович денно и нощно сражался со своими крепостными.

Постаревший, но ещё бодро держащийся в седле, завёрнутый в белоснежный плащ, вышитый золотом, объезжал он свои владения, чтоб свершить неправый, зато скорый суд. Кого побьёт, кого покалечит. Упрямых в ледяной подвал сидеть отправит, без воды и хлеба, а незрелых девок да замужних молодых крестьянок портил и насильничал.

Как скажет барин слугам своим: «плачу целковый», значит, следует к нему привести невинную девушку – целую, нетронутую. Слуги и приводили. Иной раз из двенадцатилетних.

А кто на Осипова-Синклитикийского губернатору жаловался – тут же исчезал со свету, как снег весной. Был человек – и нет человека. Потому как и не человек он вовсе, а своя собственность – крепостной.

Так и с Лизаветой сталось.

Было ей тогда пятнадцать лет. Уже и сваты из соседней деревни приходили. Да только обошёл их барин. Увидел её однажды на своём Дне ангела, в «Саду садов», и чуть ума не лишился от её красоты и юности.

…Сад этот был сущей диковинкой не только для местного населения или для жителей уездного города. Из самой губернии ехали взглянуть на него одним глазком. Да что губерния! – из Москвы и Петербурга приезжали. И не какие-то там любопытные или любознательные, а учёные вельможи из двух Ботанических садов. И даже посетил чудо сие главный садовник Императорского Двора при Николае Павловиче француз Огюст Дюфур.

Назвал сей сад «Сад садов» сам Осипов-Синклитикийский, ибо росли в нём почти все деревья и кусты, какие Господь посадил на Земле. Напоминал он собою Райский Сад Эдемский, в коем произрастали не только плоды со всего света, не только кусты разных ягод, но и разноцветье дивных цветов, что и название не упомнишь! – над которыми всё лето звенели пчёлы, наполняя соты тысячи ульев золотым божественным мёдом.

Не откуда-нибудь – из далёкой Испании были завезены особые теплицы-«аcuario», что значит «аквариумы», и даже целые оранжереи, тогда ещё почти неведомые в России, в которых круглый год росли наливные розовощёкие персики с шёлково-бархатистой кожей, тугие гранаты, набитые кисло-сладкими сочными ядрышками, тяжёлые кисти винограда, полные будущих винных градин, полосатые арбузы, лежащие на песке, словно дервиши в цветастых халатах, жёлтые дыни, от которых стоял такой головокружительный аромат, что даже пчёлы падали в обморок.

В овощных парниках росли круглый год упругие пупырчатые огурцы, полные запахов лета, краснозадые помидоры, надраенные солнцем до блеска, весенняя зелень салатов, тёмно-зелённые стрелы молодого лука, спаржа – этот лилейный чудо-овощ из Средиземноморья, запрещённый в эпоху Возрождения к еде монахами; капуста брокколи, совершенно не похожая по внешнему виду на капусту; иерусалимский артишок топинамбур, из которого готовят почти все напитки, супы и сладости, и многие другие овощи, что нафантазировал Господь перед Божественным обедом.

Обогревали оранжереи и теплицы дровами в печах, распределяя тепло по специальным колодцам, дым из которых уходил наружу. И хотя стеклянные окна могли позволить себе только состоятельные люди, теплицы остеклялись и имели один скат, обращенный к югу, чтобы дать внутрь больше тепла и света.