Читать онлайн «Легионер из будущего. Перейти Рубикон!». Страница 18

Однажды я сказал Аттии, что хочу сходить с Октавианом в Эмилиевы термы, где есть огромный глубокий бассейн. «Это то, что нужно для мальчика, который хочет научиться плавать», – заметил я. В этих же термах имеется зал для занятий гимнастикой и борьбой. Аттия одобрила это мое намерение, не подозревая о страшной опасности, нависшей над ее дорогим чадом.

По пути в Эмилиевы термы я привел Октавиана в один из парков на Виминальском холме, якобы желая показать ему мраморные статуи гладиаторов, установленные там совсем недавно. Это была заведомая ложь с моей стороны, никаких мраморных гладиаторов там не было. Просто в этом густом, запущенном парке было сподручнее заколоть сына Аттии. Я велел Белкину поджидать нас с Октавианом в буковой аллее, укрывшись за каким-нибудь деревом. Белкин должен был напасть на Октавиана сзади и нанести ему смертельный удар в сердце.

Со своей стороны я сделал все, как было условлено у нас с Белкиным. Я водил Октавиана по парку, рассказывая ему разные истории из жизни гладиаторов. Оказавшись с Октавианом на буковой аллее, я сделал вид, что где-то обронил кошель с деньгами. Я велел Октавиану дойти до конца аллеи и подождать меня на мраморной скамье. Мол, я быстро добегу по тропинке до ворот парка, а потом так же быстро вернусь обратно.

Не заподозрив никакого подвоха, Октавиан не спеша двинулся по аллее по шуршащей опавшей листве, погруженный в какие-то свои думы. Задумчивая мечтательность довольно часто посещала сына Аттии.

Я посмотрел на удаляющуюся стройную фигуру подростка, укрытую длинным плащом, и подумал с тяжелой горечью в сердце: «Прощай, Октавиан! Не быть тебе триумвиром и императором!»

Побродив по тропинкам парка и потревожив ненароком влюбленную парочку, уединившуюся в зарослях мирта, я двинулся обратно к буковой аллее. Мне предстояло обсудить с Белкиным, где спрятать тело Октавиана и что делать дальше.

Уже почти дойдя до буковой аллеи, я столкнулся с Белкиным, сидевшим на траве рядом с тропинкой, опершись спиной на могучий корявый ствол дуба. Белкин был бледен как полотно. В своих руках он нервно вертел короткий меч в ножнах.

– Ну что, дело сделано? – тихо спросил я, присев рядом на корточки. – Где тело? Надеюсь, ты оттащил его с аллеи?

– Прости, Андрей, но я не смог… убить Октавиана, – не глядя на меня, пробормотал Белкин. – Я шел за ним до конца аллеи, держа обнаженный меч под плащом, но так и не смог нанести удар. Прости, старик! Я просто чмо и тряпка!

– Ты просто никогда не убивал людей, Макс, – сказал я и ободряюще потрепал Белкина по плечу. – Теперь ты знаешь, как это непросто.

Белкин поднял на меня глаза и произнес с какой-то внутренней силой:

– Если бы Октавиан бросился на меня с ножом или палкой, то я без колебаний зарубил бы его мечом. Клянусь тебе, я был настроен на убийство! Но убить мальчишку просто так… сзади… Это выше моих сил!

– В том-то и дело, Макс, что легче убивать вооруженных людей в сражении, чем взять и заколоть беззащитного мальчика, – промолвил я, выпрямляясь. – Иди домой, Макс. Да спрячь меч под одеждой! Встретимся вечером на твоей хате, обсудим наши дела.

Душа моя возликовала и тяжкий груз свалился с моего сердца, когда я увидел, что Белкину не хватило духу обагрить свои руки кровью пока еще ни в чем не повинного Октавиана. С приподнятым настроением я провел вторую половину этого дня, обучая сына Аттии борцовским приемам в гимнастическом зале Эмилиевых терм, а затем купаясь вместе с ним в роскошном бассейне из белого каррарского мрамора. Домой Октавиан вернулся усталый, но довольный. Прощаясь со мной в вестибуле, Аттия с улыбкой прошептала мне на ухо: «Завтра после полудня в доме у Поллии!» Я молча кивнул и поцеловал нежную руку обворожительной патрицианки.

Из дома Аттии я отправился на Целийский холм по темным пустынным улицам Рима. Поднявшийся промозглый ветер трепал полы моего плаща. Под конец пути заморосил дождь, поэтому в съемной квартире Белкина я появился слегка промокший и чуть-чуть продрогший.

Белкин был дома не один. В трущобах Субуры он подцепил молоденькую смазливую кифаристку, которую оставил у себя на ночь. Кифаристку звали Виния. Она была, как и Белкин, изрядно навеселе. Виния шла домой с какого-то пиршества, когда ее встретил Белкин, вот почему к нему домой она пришла вместе со своим музыкальным инструментом.

– Андрюха, у меня есть отличное фалернское! – Белкин горделиво указал мне на амфору с вином. – Присоединяйся к нам! Оказывается, сегодня римские плебеи отмечают торжества в честь Тиберина, бога реки Тибра. Мы с тобой тоже вроде как плебеи, значит, нам сегодня можно напиться! – Белкин пьяно рассмеялся.

Поскольку Белкин в разговоре со мной то и дело перескакивал с латыни на русский и наоборот, Виния удивленно хлопала своими темно-синими очами, многое не понимая из нашей речи. А то, что Виния все же поняла, вызвало в ней тревогу и беспокойство. Белкин хандрил по поводу того, что у него дрогнуло сердце и не поднялась рука на мальчишку, смерть которого могла бы стать благом для римлян. Еще Белкин терзался из-за того, что срыв задания здесь, в далеком прошлом, может грозить катастрофой России в далеком будущем.

– Что такое смерть Октавиана по сравнению с гибелью миллионов россиян! Ничто, полнейший ноль! – размахивал руками Белкин, яростно жестикулируя перед моим носом. – Андрюха, пусть я чмо, но ты-то железный пацан! Ты можешь и должен убить сопляка Октавиана! Завтра же! Пообещай мне это, старик.

– Если сегодня праздник в честь Тиберина, давай не будем говорить о смерти, Макс, – сказал я, усадив Белкина на стул. – О делах потолкуем завтра на трезвую голову. А сегодня будем веселиться! – Я стал наливать в кружки вино.

– Черт возьми, ты прав, брат! – Белкин повернулся к кифаристке, сидящей на широком подоконнике. – Радость моя, спой нам что-нибудь веселенькое.

Так как пьяный Белкин произнес все это по-русски, мне пришлось перевести сказанное им на латынь, чтобы Виния смогла его понять. Согласно кивнув головой в ореоле белокурых пышных кудрей, Виния пересела на скамью, взяла в руки кифару и запела какую-то местную разудалую песенку в честь Бахуса, римского бога виноделия. Виния старательно выводила задорные рулады на оско-сабинском диалекте, аккомпанируя себе на кифаре. При этом Виния поглядывала на меня, видя, что мне нравится ее пение и умение музицировать. Представляя меня, Белкин сказал Винии, что я гладиатор, получивший свободу за доблесть. Простодушной кифаристке, видимо, было особенно приятно благосклонное внимание молодого гладиатора.

Однако захмелевший Белкин не дал Винии допеть песенку до конца.

– Это что за фигня, дорогуша?! – возмутился Белкин. – Этот унылый вой оставь для благородных квиритов, голубушка. Дай-ка сюда свою балалайку!

Белкин вырвал кифару из рук оторопевшей Винии. Имея музыкальный слух и изрядный опыт игры на гитаре, Белкин несколько раз пробежал пальцами по двенадцати струнам кифары, проверяя ее звучание. Затем Белкин начал подбирать на кифаре нужные ему аккорды, приспосабливая звуки этого древнего музыкального инструмента к рок-н-ролльной мелодии двадцатого века.

Я с интересом наблюдал за Белкиным, ободряющим взглядом дав понять Винии, мол, все в порядке. Сейчас ты услышишь нечто особенное!

Наконец Белкин уверенно ударил по струнам и громко запел хорошо знакомую мне песню из репертуара группы «Агата Кристи».

На миловидном лице Винии появилось выражение сильнейшего удивления. Она невольно открыла рот, изумляясь тем рваным хлестким музыкальным перепадам, из которых была создана песня, которую залихватски горланил Белкин, дергаясь всем телом. Белкин бренчал на кифаре и ерзал на стуле, старательно подбирая нужные по тональности октавы. Кифара звенела и брызгала каскадом необычных для Винии звуков.

А Белкин горланил, все больше входя в раж:

Меня стал разбирать смех не потому, что Белкин плохо исполнял эту песню, но при взгляде на Винию, для которой это знакомство с музыкальной культурой далеких грядущих веков поистине стало настоящим потрясением. По глазам Винии было видно, что она не понимает, как можно считать песней этот грубый набор звуков!

Коренастый широкоплечий центурион прохаживался вдоль шеренги новобранцев, сжимая в правой руке тонкую изогнутую трость-фухтель, которая была знаком отличия и вместе с тем орудием для наказания. Центурион был в панцире из кожаных пластин с прикрепленными к нему спереди медными и бронзовыми фалерами в виде больших круглых медальонов и лавровых венков. По этим фалерам можно было определить, как долго служит этот военачальник, в составе какого легиона числится теперь, сколько походов у него за плечами, как много у него наград за храбрость.