Читать онлайн «Варяго-русская и варяго-английская дружина в Константинополе XI и XII веков.». Страница 6

В конце своего сочинения Асохик рассказывает о приходе греческого царя в Восточную землю, то есть, в Армению. Событие, которое случилось при этом, имело своим ближайшим театром местность, соседнюю с Таронским округом (теперь Муш, между Диарбекиром и Эрзерумом), то есть, именно совершилось на родине Степаноса Таронского. Оно относится к 1000 году. В Таикской провинции, в городе Хавтчитче Византийский император был встречен Багаратом, царем Абхазским, и отцом его Гургеном, царем Иверийским. Василий, сделав великолепный прием обоим царям, отпустил их в их земли.

«В самый день отъезда последнего (то есть, Грузинского царя) в греческом лагере произошла сильная схватка из-за [201] ничтожной причины. Князья и вассалы куропалата Давида (властитель Карталинский и царь Армяно-грузинской провинции Даика, на северо-востоке верхней Армении), прибывшие туда, стояли недалеко от греческого лагеря. Из пехотного отряда Рузов какой-то воин нес сено для своей лошади. Подошел к нему один из Иверийцев и отнял у него сено. Тогда прибежал к Рузу на помощь другой Руз. Ивериец кликнул к своим, которые прибежав, убили первого Руза. Тогда весь народ Рузов, бывший там, поднялся на бой: их было 6000 человек пеших, вооруженных копьями и щитами, которых просил царь Василий у царя Рузов в то время, когда он выдал сестру свою замуж за последнего. — В это же самое время Рузы уверовали во Христа. Все князья и вассалы Тайк'ские выступили против них и были побеждены. Тут погибли: великий князь князей, по имени Петриарх (Патрикий? имя искажено в рукописях), два сына Очопентре — Габриель и Иоаннес, Чортванел внук Абу-Харба /126/ и многие другие; ибо гнев Божий тяготел над ними за их высокомерие» (стр. 200–201).

Рассказ в высокой степени ясный, простой и естественный; ни одна малейшая подробность не возбуждает сомнения. Что русский человек способен был подраться с Грузином из-за сенца, приготовленного для лошади, этому всякий поверит, и уже никто, надеемся, не скажет, что это чисто норманское качество. Критика, которая захочет быть строгою, может напасть только на лошадь, которую имеет пехотинец. На этот случай можно сделать уступку. В другом переводе лошади именно и нет. Там читается: «Les princes et les nobles de Daïk avaient etabli leur camp aupres de celui des Grecs. Or, un fantassin russe, etant sorti du camp, y rentra apportant une botte de foin. Un soldat georgien, s'approchant de lui, la lui enleva» и т. д. (отрывок переведен в примечании к тому месту другого армянского писателя, которым мы сейчас займемся). Но мы верим и в лошадь; она могла быть как в списке г. Эмина, так и у русского пехотинца — в виде военной добычи или для перевоза добычи. Поход, из которого возвращались Русские, был также не близкий: Василий II шел из Сирии и Киликии. Очень [202] может быть, наконец, что имеющий лошадь Русский служил пехотинцем, потому что это было выше и почетнее, то есть, это была русская пехотная гвардия. Что касается шеститысячного числа русских военных людей, то оно, конечно, неожиданно. Но зато оно напоминает шеститысячную гвардию, около этого-же времени учрежденную в Англии, знаменитый корпус Housecarls — на другом конце Европы. Неожиданные, но также не подлежащие сомнению цифры мы встретим и далее. Утверждают, например, что варяжская гвардия в Константинополе едва достигала пятисотенного числа (г. Гедеонов), a окажется, что ее надобно считать тысячами. Но мы забегаем вперед.

Ο схватке Русских с Грузинами упоминает и продолжатель Асохика, Аристакес Ластивертский, живший в первой половине XI века. В самом начале своей «Истории Армении» он повествует о посещении Василием II армянских областей: «Воины благородного отряда провинции Даик вышли ему навстречу. Они были почтены большими дарами, каждый по своему достоинству, своему титулу или своей степени, и это исполнило их великою радостью. Но тотчас исполнилось над ними пророчество, внушенное Духом Святым Давиду: «Утром они /127/ произрастут из земли, будут блистать и цвести как трава, а вечером они увянут, засохнут и упадут». Вследствие не знаю каких причин, поднялась ссора между западными воинами, называемыми Русскими, и благородным отрядом; тридцать человек самых знатных из этого последнего умерли на этом месте. В этот день не ускользнул ни один благородный Даика; все заплатили немедленною смертью за свое преступление» (Une rixe s'étant élevée, je ne sais pour quels motifs, entre les soldats occidentaux appeles Russes et la legion noble, trente homines des plus honorables de cette dernière moururent en cet endroit и т. д. — Histoire d'Arménie par Arisdaguès de Lasdiverd, traduite par M. Evariste Prud' homme. Paris, 1864, p. 9).

Преступление, совершенное благородным легионом грузинским, вас не касается. Но если позволительно искать причины кровавой ссоры между Русскими и Грузинами помимо клочка сена, упомянутого Асохиком, то мы должны обратиться назад к [203] событиям 989 года. Варда Фока, как мы узнаем от Пселла (стр. 11) и от самого Асохика, кроме греческих сил опирался, главным образом, на сочувствие к нему Грузин; в сражении, которое решило его участь, грузинская пехота составляла лучшую часть его войска (Пселл). Асохик (стр. 178) прямо утверждает, что Фока начал войну против царственного города Константинополя во главе греческих и иверийских войск. Когда Дельфина укрепился насупротив царственного города, «Василий привел на противоположный берег все войска, бывшие в городе, равно и войска западных стран». Мы сейчас видели, что Аристакес называет Русских западными воинами. Таким образом, сверх вышеприведенных источников, и армянский историк, по крайней мере, намекает на то, что Грузины Варды Фоки в 989 году пострадали, главным образом, от вновь организованного русского корпуса. Память об этом тяжелом посрамлении народной чести могла оставаться тем более, что, по-видимому, Русские заняли место Грузин в Византийской армии; после эти самые предикаты придаются Тавроскифам.

Итак, факт присутствия в Византийской империи с 988 года до первых годов XI столетия большого русского военного корпуса — по крайней мере, шеститысячнаго, — не подлежит ни малейшему сомнению. Мы только мимоходом отмечаем теперь то, конечно, не лишенное значения обстоятельство, что Тавроскифы (= Русские), упомянутые Михаилом Пселлом при /128/ повествовании о Василии II Болгаробойце, встречаются потом несколько раз на страницах его истории и притом прямо в виде Варягов. Это будет видно в дальнейшем ходе нашего исследования. Теперь, оставляя пока Пселла в стороне, мы обращаемся к другим источникам, у которых находим целый ряд свидетельствоважности и многочисленности русского элемента в Византийской армии. Мы находим в них продолжение истории все того же русского корпуса.

Но известное место Льва Остийского (MG. SS. VII, 652), в котором норманисты и даже их противники совершенно напрасно находили Варягов наряду с Русью, мы, по строгой справедливости, должны признать не имеющим для нас пока [204] никакого значения. Лев Остийский, рассказывая о южно-итальянских событиях 1110 года, упоминает о восстании Мело, прибавляя, что это был самый деятельный и умный из всех граждан города Бари и даже целой Италии. Когда Апулийцы не могли более переносить высокомерия и наглости Греков, незадолго пред тем, то есть, во время Оттона I, при помощи союзных Датчан, Русских и Гуаланов, присвоивших себе Апулию и Калабрию, то Мело стал во главе возмущения (Grecorum, qui non multo ante, a tempore scilicet primi Ottonis Apuliam sibi Calabriamque sociatis in auxilium suum Danis, Russis, et Gualanis vendicaverant).

Во-первых, Лев Остийский писал свою хронику Монте-Кассинского монастыря в самом конце XI столетия и относительно южно-итальянской, греко-норманской истории пользовался сочинением своего старшего по времени собрата, именно «Норманской историей» Кассинского монаха Амата. Амат служил для него главным источником. Из этого следует, что даже в том случае, если бы событие, совершившееся будто бы при помощи Датчан, Русских и, положим, Варягов (хотя в Gualani скорее скрываются Аланы или Вандалы Барийской летописи), относилось к началу XI столетия, то Лев Остийский сам по себе далеко не был бы таким свидетелем, на точность которого, особенно в подробностях, следовало бы полагаться. Между тем, именно этой вставочной исторической реминисценции и нет у Амата, тогда как изложение главного события в хронике Льва несомненно находится в самой близкой зависимости от его L'ystoire de li Normant. «Sequentia Amatus non habet», замечено пред вышеприведенным отрывком в лучшем издании Льва Остийского (MG. VII, р. 652, adn. 63). /129/ Во-вторых, событие, в котором участвовали Датчане, Русские и (предполагаемые) Варяги, должно относиться даже не к XI столетию, а к 60 годам X века, ко времени Оттона I, которое еще менее было известно Монте-Кассинскому монаху, писавшему около 1098 года, чем первая половина XI века. He только подробности, но и самая сущность, и основа сообщаемого мимоходом известия — ошибочны. Апулию и Калабрию Греки присвоили себе вовсе не при Оттоне I. Итак, если Русские [205] и Варяги сколько-нибудь различаются у Льва Остийского, то это может иметь значение лишь для определения тех воззрений и той действительности, которые существовали в конце XI века, а не в начале его.