Читать онлайн «Битва при Пуатье». Страница 2

Лучше попытаться представить себе, что, вторгшись в нашу страну, покрытую лесами, и не зная других маршрутов, кроме остатков римских дорог, мусульманский военачальник, восхваляемый за свое благочестие и черпавший силу в Коране, вел праведную борьбу с идолопоклонниками.

В таком случае картина полностью меняется – вплоть до того, что в конце концов можно задаться вопросом, не была ли более предпочтительной победа Абд-ар-Рахмана: Франция, как и Испания, покрылась бы мечетями и альказарами, что не помешало бы развитию романского стиля и не ущемляло бы религиозного рвения христиан, так как ислам отличался терпимостью, и мы, возможно, избежали бы религиозных войн. Наше знакомство со значительной частью греческих философов состоялось бы раньше, поскольку хранителями их наследия являлись арабские мыслители; что же касается арабской науки, то она бесконечно превосходила те остатки римской учености, которые сохранились у нас после вторжения варваров; и можно сделать вывод: «Проникнутые страстью к науке, но менее способные к открытию, чем греки, арабские ученые произвели синтез индуистских и греческих работ, синтез, в который они внесли достаточно значительный личный вклад. Они усвоили индийское счисление, продвинули вперед алгебру, тригонометрию и астрономию. Период между VII и XII вв. является одним из самых ярких в истории науки».

Кто это сказал? Арабский историк? Нет, французский профессор, агреже математических наук, г-н Рене Татон, в своей книге «История счета» (р. 19). Кроме того, он мимоходом отмечает, что, если бы Герберт[1] не открыл во время своих путешествий в Испанию цифр, которые мы с полным основанием называем арабскими, и не был бы избран папой, Европа продолжала бы считать, скорее, плохо, чем хорошо, с помощью римских цифр, как это еще делала наша Счетная палата в XVIII в. Но Герберт стал Сильвестром II в 999 г. Победа Абд-ар-Рахмана позволила бы нам выгадать двести шестьдесят семь лет. И мы еще ничего не сказали о многих других культурных достижениях, обогатиться которыми нам удалось, только дождавшись крестовых походов.

Но, полно мечтать, Абд-ар-Рахман был разбит, это один из немногих пунктов, по которым согласны все историки.

Правота как одной, так и другой стороны в очередной раз оказывается не бесспорной. И снова никто из тех, кто готов встретиться в бою, не осознает до конца ни того, какую роль играет, ни судеб, которые решаются его руками.

Вот почему мы отвели этим людям то самое «место для Бога», которое ускользает от их понимания независимо от того, идет ли речь о Том, чьим пророком был Мухаммед, или о Том, свет Которого, излучаемый монастырем Сен-Мартен, озарил всю Европу, или же, говоря менее конкретно, о том, который обретается в смысле Истории. Однако это сражение, о котором мы так мало знаем наверняка, так зачаровывает и так легко превращается в легенду. Как отметил Ф. Гизо, рассказывая об этом своим внукам, это, очевидно, связано не с тем, что никто из его участников, ни военачальник, ни простой солдат, не мог осознавать серьезности этой битвы, а, несмотря ни на что, возможно, с тем, что незаметно для себя они готовились к ней с неясным ощущением величия своей роли. И спустя века эти крестьяне из окрестностей Пуатье все так же показывают вам мызу, где произошла эта битва, с почтением в голосе. Но, чтобы лучше понять эту историю, со всем вниманием прислушавшись к легенде, нам следует представлять себе прошлое ислама и франков и тот долгий путь, который привел их к столкновению друг с другом.

Карта 1

Аравия до Мухаммеда

В начале VII в. Европа, получив импульс от Григория Великого,[2] вернула себе некоторую часть своей прежней политической силы и морального единства. Отрадный факт, ибо из глубин страны, считавшейся пустынной и необитаемой, внезапно началось вторжение совершенного нового рода. Это нашествие, источником которого была Аравия, захлестнуло Сирию, Персию, Египет, Мавританию, начало угрожать Греции и, вопреки любым ожиданиям, поглотило Испанию, а после перевалило через Пиренеи. Как объяснить эту непредвиденную мусульманскую экспансию, порожденную бесплодными песками? Кто были эти арабы, пророком которых сделался Мухаммед? Все эти вопросы можно объединить в рамках более широкой проблемы – каким потенциалом обладал ислам.

Не преувеличивая влияние среды, чего, по-видимому, не избежал Тэн, современный историк полагает, что великие цивилизации зарождаются в условиях, благоприятных с точки зрения почвы, природных ресурсов и возможностей сообщения. Так, Греция – это страна, где по двадцать лет почти не бывает морозов, ее жаркий и сухой климат формирует человека быстрее и гармоничнее, чем где-либо еще, ее спокойное море, усеянное островами, менее всего способно испугать своим видом искателей приключений. Кроме того, здесь сходятся два великих торговых пути: один из них соединял Восток с Западом, проходя через Малую Азию, а второй шел с берегов Нила на север.

Если же мы пожелаем найти противоположность ее достоинствам, обратимся к Аравии. Там между дневной и ночной температурой наблюдаются перепады в 60 градусов. Климат там почти невыносим даже для местных жителей. Тамошнее море – это пекло, обрамленное безводными или гористыми берегами с редкими и труднодоступными портами. Внутри страны раскинулась пустыня, которая чувствует себя тем привольнее, что этот полуостров, по размерам в четыре раза превышающий Францию и изолированный от остального мира с трех сторон, представляет собой горный массив с вершинами, расположенными по его внешнему контуру. На северо-западе они преграждают путь ветрам из Средиземноморья. На юге они отгораживают страну от муссонов Индийского океана: в Дахне и Руб-эль-Хали царит такая жара, что поныне этот район остается практически неисследованным. Горы Нефуд на севере едва ли более сносны. Между ними находится плато Неджд, которое по сравнению с соседними областями кажется более влажным и прохладным. Выпадающие там время от времени дожди дают жизнь растительности, которой верблюды и скот питаются в течение трех или четырех месяцев.

Подобная местность, как полагают, не способствует ни гармонии, ни уравновешенности, которые восхищают нас в греческом человеке. Однако, по мнению многих, именно она, как это ни парадоксально, дала исламу его первый шанс. Она установила естественный отбор, уничтожающий слабых. В результате она выковывала народ, способный выдерживать все лишения бадии, этих широких бесплодных пространств, где в состоянии выжить только бедуин при условии отказа от любых желаний, начиная с естественного стремления к пище. «Я могу запереть свой голод в изгибах своих внутренностей так же крепко, как руки искусной прядильщицы держат нити, которые она скручивает своими пальцами», – сказал еще Шанфара, поэт, живший до Мухаммеда. Более близкие к нашему времени свидетели, вроде Доти и Лоуренса,[3] решившиеся разделить с кочевниками их тяжелую жизнь, подтверждают, что в этом нет бахвальства: «В подобной окружающей среде главнейшим качеством бедуина является не что иное, как эссуббор, мужественное забвение о голоде, необходимое для того, чтобы ему противостоять».[4]

Лоуренс высказывается в том же смысле «Жизнь бедуина тяжела даже для тех, кто к ней привык, и ужасна для чужаков – это существование живого трупа».

Те, кто выживает, уже не боятся ни голода, ни жажды, ни боли Лоуренс видел, как молодой человек, у которого плохо срослось сломанное предплечье, обнажил себе кость кинжалом, снова сломал ее и выправил.[5] Что же касается смерти, то это слишком привычная спутница, чтобы ее страшиться.

У пустыни есть и другие достоинства, более общие. Она изолирует полуостров с четвертой стороны, превращая его в «остров арабов». Она оградила его от Римской империи. Анри Пиренн[6] видит в этом основное отличие исламского нашествия от всех остальных варварских вторжений. Германцы после них приложили все усилия, чтобы построить свои государства по образцу «Романии»,[7] которой им было нечего противопоставить ни в идейном плане, ни с точки зрения цивилизации, администрации и религии, так что в итоге они сами оказались поглощены более развитыми народами, которыми завладели.

Для арабов, единственных, кто избежал притяжения Рима в силу самих условий своего существования, подобной опасности не существовало. Они обладали такой же, а может быть, и большей, чем у других, способностью к приспособлению и усвоили лучшие достижения исчезнувших народов, но силы, достаточные для борьбы с христианством и отказа от всякого компромисса с ним, они всегда находили в самих себе и в религии Мухаммеда.

Наконец, эта бесплодная среда обитания всегда одинакова. В любом другом месте почвы, культуры и пейзажи менялись и человек, несущий значительную долю ответственности за это, неизбежно эволюционировал, здесь же за тысячи лет не изменилось ничего. И человек остался тем же. У историка и сегодня есть возможность увидеть там живого современника Пророка, словно превратившегося в окаменелость в этих песках. Именно поэтому даже те, кто наиболее взыскателен в отношении источников, допускают использование имеющихся в нашем распоряжении многочисленных этнографических документов по кочевникам наших дней, а также рассказов путешественников и исследователей.[8]