Читать онлайн «Время красного дракона». Страница 11

— Да, да! — поддержал Пушкова начальник милиции. Провалы у Порошина имеются. На прошлом совещании он заверил нас, что найдет вражескую руку, которая нацарапала антисоветскую листовку. Похвастался, похвалился, а врага народа так и не обнаружил. Да и разговорчики вел политически незрелые. Мол, не вредитель написал прокламацию, а какая-то ученица из школы. Де, мы имеем в наличии не листовку, а текст из Библии. Будто Библия — не антисоветская книга! Так выходит? Почему ползучие гады не найдены? Ответь нам, Порошин!

Лейтенант Груздев вступился за Порошина:

— Вы же сами, Алексан Николаич, велели отложить эти дела, заняться диверсиями. Да и сексотов Махнева и Разенкова вывели у нас из подчинения, перебросили на слежку за Ломинадзе.

Придорогин постучал по зеленому сукну стола своим костлявым, коричневым кулаком:

— Вообще-то так... листовка от нас не уйдет. Потребно выбирать главные направления. Сигнал есть у нас от Шмеля, что начальник прокатного цеха Голубицкий занимается вредительством. Преподавательница института сообщает о нездоровых настроениях среди студентов. А она, Жулешкова, не числится у нас в сексотах. Очень слабо у нас поставлена работа по вербовке осведомителей. В каждой рабочей бригаде, в каждой конторе, в каждом самом малочисленном коллективе должен быть наш осведомитель! Наша опора — в массах, в народе!

После оперативки Порошин принял заведующего вошебойкой имени Розы Люксембург — Мордехая Шмеля. Сексот докладывал:

— По моим наблюдениям начальник ИТК Гейнеман связан с врагами народа, Недавно ему сшил костюм портной Штырцкобер. У Гейнемана моют полы в конторе бывшие графини. Есть подозрения, что он вступает с ними в связь. Каждый вечер Гейнеман встречается, играет в шахматы с заключенным Бродягиным, по кличке — Трубочист.

— Я запрещаю вам вести наблюдение за Гейнеманом, — оборвал Порошин сексота. — Работайте на объектах, которые вам поручены.

— Вы так похожи, товарищ Порошин, на Сергея Есенина. Только ростом повыше, взгляд у вас более жесткий, — заискивающе перевел разговор Шмель на другую тему.

— Вам приходилось общаться с Есениным? — насмешливо спросил Порошин, разглядывая своего скользкого помощника.

— Да-с, я ведь тоже, как вы, родом из Москвы. Видеть Есенина мне не однажды довелось.

— И где? В каком кабачке?

— Не в кабачке, а в парикмахерской. Мой папаша был парикмахером, к нему приходили Владимир Маяковский, Рюрик Ивнев, Сергей Городецкий, Николай Асеев, Сергей Есенин... Между прочим, я храню прядь его кудрей. Реликвия, так сказать!

Порошин вспомнил, как яростно и вдохновенно громил недавно Шмель поэзию Сергея Есенина в городской газете, на собрании рабочих корреспондентов:

— Товарищи, мы должны объявить войну двурушничеству! Наши местные поэты Василий Макаров, Борис Ручьев, Михаил Люгарин, Людмила Татьяничева тайком читают Есенина. Наши рабкоры переписывают стишки враждебного кулацкого писаки. Давайте посмотрим: кто такой Есенин? Он сочинял стихи о Ленине: «Скажи, кто такой Ленин? Я тихо ответил: он — вы!» Вспомним и такие строки: «Мать моя — родина, я — большевик». Были хорошие строфы у сочинителя: «Эти люди — гнилая рыба, вся Америка — жадная пасть, но Россия... вот это глыба... лишь бы только Советская власть!» Ну и всем известная есенинская мечта — «задрав штаны, бежать за комсомолом». Все эти святыни Есенин предал! Он просто лгал нам! А в сущности имел всегда буржуазное нутро. Но социализм овладел умами миллионов людей, и он непобедим!

Шмелю-оратору и обличителю аплодировали Партина Ухватова, преподавательница института Жулешкова, студентка Лещинская, радиожурналистка Олимпова, бригадмильцы Разенков и Махнев. Молочно-белое лицо Ломинадзе было усталым и безучастным, а его черная шевелюра в президиуме дыбилась, как шерсть у собаки, которая вот-вот залает. И секретарь горкома не сдержал сарказма:

— У Троицкого при упоминании о Сергее Есенине судороги начинались. Бухарин громы и молнии метал в лирика, желчью изводился. Вот и вы просветили нас, товарищ Шмоль.

— Я не Шмоль, а Шмель! — поправил секретаря горкома рабкор. — А товарищ Бухарин был и остается пока крупным теоретиком партии.

Завенягин сидел в президиуме, готовился вручить подарки рабкорам. Перед ним лежал список — на двенадцать человек. И двенадцать коробочек с наручными часами. В списке, по рекомендации Бермана, первым значился Шмель. Авраамий Павлович был поклонником Есенина, знал многие его стихи наизусть. Выступление Шмеля не понравилось директору завода, он вычеркнул «первую фамилию», но растерялся, никак не мог поставить кого-то взамен. Увидел среди сидящих в зале Порошина — и записал его.

В газете, кстати, была опубликована одна статейка Порошина, в которой он критиковал руководителей предприятий за то, что они свое разгильдяйство, нарушения техники безопасности, аварии, гибель рабочих на производстве сваливают часто на деятельность мифических вредителей. Лопнул старый, вовремя не проверенный трос — разбился в упавшей люльке монтажник... Ну, конечно, враги народа подпилили трос! Девушку убило оголенным электропроводом: вредители! Пусть их ищет НКВД! Десятки, сотни таких случаев.

Прокурору Соронину статейка Порошина не понравилась:

— Выступление ваше в газете демобилизует органы госбезопасности, социалистическую бдительность. По-вашему получается, что врагов народа почти нет.

И вдруг за эту скромную публикацию Завенягин вручает Порошину дорогой подарок — часы. В часах Аркадий Иванович не нуждался, у него свои были получше — золотые, швейцарские — подарок от отца. Поэтому часы, полученные в редакции газеты, Порошин подарил Фроське. Счастье падало на Фросю со всех сторон. Бабка подарила корыто, на котором можно было летать. Спецпереселенцы отдали почти задарма панталоны императрицы. Вот и часики привалили подарочком. А уж про жениха и говорить нечего: заместитель начальника НКВД, в кожаной куртке, с наганом!

Коттедж Авраамия Павловича Завенягина, расположенный на пологом прихолмье горы Магнитной, не отличался особо от соседних особняков в поселке с романтичным названием — Березки. Здесь жили иностранные специалисты, крупные руководители, начальники цехов, инженеры. Дом, выделенный для прокурора и начальника милиции, был запроектирован для жизни двух семей: с разными входами и даже разделенными садовыми участками. Прокуроро-милицейский вертеп и особняк директора завода находились поблизости и охранялись одним постовым. Охрана была бы не нужна, никто на высокое начальство не покушался, но обокрасть могли. Эпидемия воровства захлестнула страну с началом коллективизации. Государство реквизировало сначала собственность дворян, капиталистов, купцов, церковников, управленцев, интеллигенции под революционным лозунгом «Грабь награбленное!» Грабили казаков, крестьян, нэпманов. Все разделили, все дворцы заняли, все погреба обшарпали. Бежавшие от коллективизации крестьяне шли на великие стройки социализма, становились как бы рабочими. Но ограбленные и униженные, они сами с легкостью воровали, тащили все, что лежит плохо. На стройке крали цемент и доски, гвозди и лопаты, топоры и кувалды. На заводе тащили — трубы, швеллеры, бронзовые подшипники, поршни, кокс, гаечные ключи, напильники, электролампочки. В учреждениях пропадали шапки, одежда, в конторах — бумага, карандаши, пишущие машинки. Россия превратилась в страну сплошных воров. Одни крали от нищеты и голода, другие не теряли возможности стать хоть чуточку обеспеченнее. А многие приносили домой то, что не могло никогда сгодиться. Татарин Ахмет променял за стакан махорки микрометр, украденный в инструментальном цехе. А для чего взял этот микрометр старик, продававший табак? Неужели для измерения толщины своего седого волоса? Уборщица в токарном цехе стырила штангель. Нищий, похожий на Ленина, укатил с территории завода бочку солидола. Возможно, будет намазывать на хлеб вместо сливочного масла. Цыгане были самыми разумными людьми: они похищали рельсы, продавали их вместо балок для перекрытия погребов и землянок.

Правительство с каждым годом ужесточало законы. За пучок собранных на пустом поле хлебных колосков расстреливали двенадцатилетних, опухших от голода казачат и крестьянских мальчишек, почерневших баб и стариков. По деревням прокатилось одичание и людоедство. Слава богу, в городах и на стройках такой голодухи, безумия и жестокости не было. Но духовное поле человеческих отношений, нравственности не имели отличий и в городе, и в деревне.

* * *

Порошин вышел из бренчащего трамвая, направился по улочке к особняку Завенягина. День был воскресным, но отдыхать не пришлось. В НКВД выходных дней и отпусков не было уже два года. Начальство, правда, изредка позволяло себе расслабиться, отдохнуть, погулять. Но на заместителей начальника милиции это исключение не распространялось. Порошин шел в особняк директора завода не к Завенягину, а к Придорогину. Аркадий Иванович позвонил своему шефу, но его дома не оказалось. Домработница объяснила: