Читать онлайн «Заметки авиапассажира. 37 рейсов с комментариями и рисунками автора». Страница 16

Оказывается, в Израиле нет конституции, а есть свод законов о правах человека. Конституция будет, но тогда, когда все евреи мира соберутся на Святой земле. Но если хоть один еврей выскажется против нее, конституцию не примут.

Оказывается, есть семь святых плодов, необходимых для нормального развития человеческого организма. Это: гранат, оливки, инжир, финики, рожь, пшеница и виноград.

Оказывается, у любимого многими поколениями мультсериала “Ну, погоди!”, снятого режиссером Котеночкиным, были не два автора – Курляндский и Хайт, а три – еще Феликс Камов, эмигрировавший из СССР и за это вычеркнутый из титров и из истории.

Оказывается, в субботу, то есть в Шаббат, правоверному еврею можно и положено пить вино, но нельзя открывать бутылку – это работа. Как было бы хорошо, если бы он купил бутылку в пятницу, а в субботу православный русский ее открыл и они вместе ее выпили бы за мир, дружбу и всеобщую любовь.

А иерусалимский синдром есть. В психиатрии он описан. Это когда приезжают туристы, одеваются во все белое и им кажется, что они живут в том времени – тысячелетия назад.

Ну вот, плавно, профессионально, мягко перешли к психиатрии. Мой старый друг, к которому я часто езжу в Иерусалим, как раз психиатр. Он-то мне и рассказал про этот самый “иерусалимский синдром”. Покинул Родину Слава Файнштейн давно. Тогда Родина называлась – СССР. Когда провожали его в “Шереметьево”, думали, что больше не увидимся никогда. Это был конец 80-х. На руках у Славы был трехмесячный мальчик Марк. Марк и поставил точку в мучительном вопросе – уезжать или не уезжать навсегда из страны.

Короче, провожали их в “Шереметьево”, там же выпивали. Типа “поминки”. Но жизнь распорядилась иначе. И вскоре я слетал в гости к Славе со своим сыном, а потом уже с программой “Вокруг смеха”, в которой были такие замечательные люди, как Семен Фарада, Александр Иванов, Ефим Шифрин, Клара Новикова, Игорь Иртеньев, ну и многие, многие другие. Вели программу Игорь Губерман и Александр Иванов. Ну и я присоседился к ним со своей выставкой карикатур.

Помню, послом России в Израиле тогда был Александр Евгеньевич Бовин. И он все время нас опекал. Однажды Бовин устроил нам на территории посольства щедрый прием. Сам он сидел под огромным деревом, ствол которого не обхватят, как мне казалось, и пять человек. Выпивал в одиночку и ждал, когда, наевшись, от фуршетного стола мы все придем к нему под крону. Так, собственно, и произошло. Поговаривали, что в смысле приема алкоголя Александр Евгеньевич был уникальный человек. Собственно, мне он как-то сказал: “Я не знаю, что такое головная боль после выпивки. Хочу испытать – ничего не получается”. То есть Александр Евгеньевич был большим экспериментатором – и дозу держал идеально, и собеседником был отменным. Сидя под деревом, он сказал: “Вот так смотрю на небо и жду, когда появится хоть одна маленькая тучка или уж – совсем счастье бы привалило – мелкий-мелкий дождик”.

Я вспомнил, что у меня был больной, когда я работал в больнице имени П. П. Кащенко, эфиоп. Раз десять он пытался повеситься в своей комнате в общежитии. Каждый раз его вытаскивали из петли. В профиль он был вылитый Пушкин. Такие профили раньше вырезали в парках культуры из черной бумаги ножницами – быстро и одним движением. Кстати, он знал немало стихов Александра Сергеевича и считал его народным эфиопским поэтом. Тогда он мне рассказал, что в Аддис-Абебе стоит памятник Пушкину, а потом уже это подтвердил в своем фильме о Пушкине Леонид Парфенов. Так вот, я спросил эфиопа, почему он все время лезет в петлю. И эфиоп мне ответил: “Понимаете, Андрей Георгиевич, как солнце, так мне хорошо, радостно и хочется жить. А когда солнце скрывается за тучей, жить не хочется, а хочется повеситься. Вот я и вешаюсь”. В день этой беседы за окном светило солнце, но на небе стали появляться облака и тучи. И эфиоп на глазах мрачнел. Я тогда показал его профессору, все думали, как лечить, а потом решили, что климат России ему просто противопоказан. Я позвонил в посольство Эфиопии и сказал, что мы отдадим нашего пациента, только если увидим билет на самолет Москва – Аддис-Абеба. Через три дня на дипломатической машине с флажком Эфиопии счастливый недоучившийся студент МГУ прямо из психиатрической больницы имени П. П. Кащенко умчался в аэропорт “Шереметьево-2”. Так что я точно знаю, что один хороший поступок в своей жизни я сделал.

Нам с другом Славой везло на всякие психиатрические штучки. Вот однажды идем мы с ним по Иерусалиму, заглядываемся на девушек. Вдруг одна говорит, на которую как раз мы не заглянулись: “Ой, вы русские? Помогите мне, пожалуйста, за мной гонится КГБ”. Ну и стала она нам рассказывать фабулу типичного бреда преследования с персонажами из СССР. Как она нас вычислила? Загадка. Но я уже писал, что душевнобольные ко мне тянулись. Вот вам и психиатрия в Иерусалиме.

В Иерусалиме, как я уже писал в предыдущем рейсе, я каждый раз узнаю что-то новое. Вот, например. Приехали туда в 20-х годах прошлого столетия немцы. Чистокровные. Христиане. Построили дома, образовали свой квартал. А потом в Германии случился фашизм. Многие из иерусалимских немцев вернулись на родину и вступили в партию. Так их там, на родине, “жидами” называли. Трудно себе это представить.

Или вот. В Израиле есть ресторанчик размером со строительный вагончик, а стоит он на границе с Иорданом и расположен в бывшем ветеринарно-пропускном пункте. На стенах множественные следы от обстрелов. Сидишь и смотришь в окно на Иорданию, которая от тебя в одном метре. Видишь подбитый товарный вагон на заросшей, заброшенной железной дороге. И ешь куриные потроха в сладком соусе. Вспомнилось почему-то: “Когда еврей ест курицу?” Ответ: “Когда еврей болен или курица больна”. Так говорила моя бабушка.

Я вообще в Израиле побывал на разных границах: и на границе с Сирией, и на границе с Ливаном. На последней служил сын моего друга. Тот самый Марик. Его мы навещали. Он, к слову сказать, служил в элитных частях. Для этого мальчик скрыл от медкомиссии, что у него бронхиальная астма. Во время марш-броска тайно пользовался ингалятором. Странно, ведь мог бы вообще не служить. Но ему было не служить стыдно. Вот мы его и навещали. Встреча длилась минут десять. Купили мальчику печенья, конфет и лимонада. Потом Слава рассказывал, что мальчик приезжал домой в отпуск с гранатометом. “Кинет гранатомет на диван, переоденется в гражданское и идет на свидание, а я этот гранатомет обхожу за сто метров, боюсь дотронуться”.

А еще в Иерусалиме как-то обостряется чувство вины. Почему-то одних оно мучает даже тогда, когда они лично напрямую ни в чем не виноваты, а другим не знакомо вовсе. Даже когда у них руки по локоть и сами они по уши.

Я, конечно, знаю про разные типы личности. Я это изучал. Но все-таки многое непонятно.

Я помню, как моя собака-такса залезла на треугольную табуретку на кухне и съела гору оладий со стола. При моем приближении она отдирала судорожно последнюю, прилипшую, как обычно бывает, ко дну тарелки. Уже в падении, дожевывая оладушку, собака испытывала чувство вины. Потом она сутки не выходила из-под дивана и двое суток ходила, поджав хвост. При этом я никогда ее не бил. Только слово! “Дези, ну как тебе не стыдно?! Ай-ай-ай! Ты же красивая, образованная сука. Ай-ай-ай! У тебя лучшая форма головы в Москве! Ай-ай-ай!” Эти слова вжимали мою Дездемону в пол. Уши ее становились тяжелыми и казались еще длиннее. Взгляд был такой несчастный, что я сам начинал испытывать чувство вины. Выходит, оно есть не только у отдельных людей, но практически у всех собак.

И все же возвращаюсь к первому вопросу. С моим немецким другом Райнхардом Круммом я познакомился в начале 90-х. Он работал журналистом в Москве и был во всех тогда многочисленных наших родных, кровных “горячих точках”. Я знал, что Райнхард, кроме европейских языков и русского, говорит на иврите, который выучил в Израиле, где работал в кибуце. Зачем ему это надо было? “Чувство вины… Мой отец воевал. Меня мучило чувство вины…” Я думаю, чувство вины привело Райнхарда и в Россию, помогало ему изучать историю в Ленинградском университете, водило его рукой девять лет, когда он писал книгу о жизни великого писателя Исаака Бабеля. Чувство вины… Один мой пациент в прошлом был резидентом. В своей жизни он прожил как минимум пять. Художник, коммерсант, ученый, журналист… Это все его легенды. Он жил везде – от Европы до Африки. Однажды он зашел где-то на чужбине в русскую церковь и стал молиться. А за ним уже был хвост. Он засыпался. Это было началом его психоза. Разведчика взяли. Потом поменяли. Потом лечили. Потом он периодически впадал в депрессию. Очередная и явилась причиной нашей встречи. У него было чувство вины перед Родиной. Своего сына он отправил служить на тогда самую опасную границу – с Китаем. Он хотел, чтобы сын искупил его вину. Две истории про то, что “сын за отца не отвечает”.