Читать онлайн «Шопенгауэр». Страница 3

Восхищение, которое юный Шопенгауэр питал к стареющему Гете, было глубоким и искренним. И хотя их дружба продолжалась недолго, вместе с тем теплые отношения связывали его с кем-то в первый и последний раз в жизни. Не случайно Гете в ту пору было почти столько же лет, сколько было бы отцу Артура, не соверши он самоубийство. Благожелательность Гете стала для Шопенгауэра, пожалуй, единственным светлым пятном на фоне суровой, могучей тени его умершего отца. Увы, но даже эта дружба не могла повлиять на отношения Артура с матерью. Более того, Гете лишь усугубил их разлад, когда однажды сказал Иоганне, что гениальность ее сына в один прекрасный день получит всеобщее признание. По ее мнению, на семейном древе имелось место лишь для одной птахи подобного вида и оно уже было занято.

Кроме того, Шопенгауэр к тому времени открыл для себя индийскую философию, которой – наряду с учениями Платона и Канта – суждено было оказать на него мощное влияние. Индийская философия давала интеллектуальное обоснование его глубоко пессимистичному восприятию мира. На самом же деле это обоснование было столь же сомнительным, как и его источник. Шопенгауэр прочел книжку под названием «Упнекхат», последний писк литературной моды среди романтиков, которые были готовы проглотить все что угодно, лишь бы избавить свои умы от оков рационализма. Книга являла собой выполненный одним французом латинский перевод с персидского. Тот, в свою очередь, был переводом с санскрита. «Точность» этого перевода лучше всего иллюстрирует его название: при ближайшем рассмотрении это не что иное, как «Упанишады». Есть доля иронии в том, что сомнительное использование Шопенгауэром не менее сомнительного текста заложило, однако, прочные основы современного философского пессимизма – направления в философии, которое живет и здравствует по сей день.

В конце концов, Sturm und Drang[4] в семействе Шопенгауэров достигли своего пика, и Артур окончательно хлопнул дверью. В мае 1814 г. он навсегда покинул Веймар. Свою мать он больше не видел, хотя в период ее литературной славы они время от времени обменивались довольно едкими письмами («Ты несносен и обременителен…» и т. д.).

Последующие несколько лет Шопенгауэр провел в Дрездене. Здесь из-под его пера вышел монументальный труд объемом в тысячу страниц – «Мир как воля и представление». Сам философ воспринимал эту работу как попытку разрешить «загадку мира». Подобная цель считалась похвальной начиная с самых истоков философской мысли, ибо в ней виделось необходимое основание для построения собственной философии. Однако стоит заметить, что (в смысле логики) изначальная отправная точка Шопенгауэра ни в коем случае не является необходимой. Это означает, что она не является неизбежной и неизменной. Что такое вообще «загадка»? Если воспринимать мир как загадку, как головоломку, которую следует разгадать, как тайну, с которой нужно сорвать покровы, и т. д., то это значит, что должен быть ответ. Вопрос (или загадка) предполагает ответ. Но на самом деле у нас нет никаких логических причин пытаться разгадать мир, как это делает Шопенгауэр. Есть множество других видений этого мира: с гневом, смирением, отчаянием и т. п. Платон, оказавший на Шопенгауэра значительное влияние, утверждал, что «изумление… и есть начало философии»[5]. Это удивление допускает двоякое толкование – удивление как священный трепет и удивление как вопрос «почему?». Судя по всему, Платон вкладывал в эту фразу первый смысл, однако философия, как до него, так и после, делала упор на втором. Вплоть до XX в. этот подход не подвергался сомнению, лишь потом философия начала рассматриваться скорее как некая деятельность, нежели как поиски «истины». Шопенгауэр явно склонялся ко второму или, по крайней мере, видел в этом важный шаг на пути к достижению ответа.

Он пишет: философия «в будущем будет доведена до совершенства, более тонко и точно выработана, сделана более доступной для понимания, но никогда не будет низвергнута. Философия останется существовать, завершится лишь история философии». Мыслители в конце концов доберутся до истины, и загадка будет разгадана.

Ирония состоит в том, что сам Шопенгауэр внес личный вклад в подрыв этой точки зрения. Его оригинальное восприятие мира было первым шагом на пути в ином направлении (хотя сам он вряд ли понимал, что делает этот судьбоносный шаг). Вместо того чтобы смотреть на мир с удивлением, он смотрел на него с отвращением.

Средневековые философы нередко воспринимали мир как нечто низкое и греховное – как юдоль скорбей, где торжествует зло. И все же в нем всегда оставалась капля искупающей благодати. Да, мир мог быть низок и греховен, но общий порядок вещей, во главе которого стоял Бог, был хорош. Когда же Шопенгауэр рассматривает мир как зло, он имеет в виду, что порочно само мироустройство и искупить его зло невозможно.

Глядя на мир как на обитель зла, Шопенгауэр, сам того не замечая, расшатывал свои собственные позиции. Это хорошо понимали позднейшие философы (особенно Ницше и Витгенштейн). Восприятие Шопенгауэром мира было произвольным, а отнюдь не логически необходимым. Философия способна занимать любые позиции по отношению к миру. Воспринимать мир как загадку – это лишь одна из многих точек зрения, и все они произвольны.

Его работе «Мир как воля и представление» предшествует, как это ни странно, цитата из Руссо: «Sors de l’enfance, ami, réveilletoi!»[6] Фундаментальная идея этой книги выражена уже в самом ее заглавии (которое порой неправильно переводят «Мир как воля и идея»). Мир, как мы его видим, состоит из представлений, обычных феноменов – точно таким же, каким его описывал Кант. Но то, что поддерживает такое представление, – не высшая реальность ноуменов (вещи в себе), как это мы видим у Канта. Вместо феноменального фасада мира феномены, с которыми мы сталкиваемся, поддерживаются вселенской волей. Воля слепа, ею пронизано все на свете, она вечна и не имеет цели. Как и ноумены Канта, она вне пространства и времени и не имеет причины. Именно эта воля и является источником всех земных страданий и несчастий, конец которым может положить лишь смерть. Мы можем лишь надеяться, что когда-нибудь найдем избавление от этой воли, нашей индивидуальности и эгоизма, которые целиком и полностью в ее власти. Этого можно достичь лишь самоотречением, выражающемся в сочувствии к страждущим вокруг нас, лишь отрицанием этой воли, какое практикуют святые и аскеты самых разных народов и вероисповеданий, а также через эстетическое наслаждение произведениями искусства (которое предполагает отрешенное созерцание).

В своей более ранней работе «О четверояком корне закона достаточного основания» Шопенгауэр утверждал, что наше восприятие создает мир в соответствии с четырьмя типами причины и следствия, а именно логическим, физическим, математическим и моральным, – и все они подчиняются принципу достаточного основания. Шопенгауэр позаимствовал этот принцип у рационалиста XVIII в. Готфрида Лейбница, первого великого немецкого философа. Вот как Лейбниц определяет этот принцип: «…Ни одно явление не может оказаться истинным или действительным, ни одно утверждение справедливым без достаточного основания, почему именно дело обстоит так, а не иначе, хотя эти основания в большинстве случаев вовсе не могут быть нам известны»[7]. Иными словами, все имеет причину для своего существования именно в том виде и ни в каком другом.

Что ж, возможно, сам принцип Шопенгауэр и позаимствовал у Лейбница, что не мешало ему поносить своего предшественника за то, что тот его якобы неправильно понимал. В частности, он указывал на то, что Лейбниц не проводит четких различий между разными видами причин и следствий, которые сам Шопенгауэр разделил на четыре вида.

Логические причины дают априорные эффекты. То есть такие, какие верны еще до опыта и ни в коей мере от него не зависят. Например, утверждение: «У осьминога восемь ног». В отличие от них, физические причины объясняют изменения, происходящие в физическом мире, такие, например, как молния, поразившая кролика, который обуглился и почернел. Математические причины дают нам геометрические доказательства. Это становится ясно всякий раз, когда мы полагаемся на уравнение 2+2=4 для того, чтобы доказать, что математическое пространство имеет десять измерений. Моральные причины дают нам мотивы к действию. Действие: капризное поведение сына дома. Мотив: зависть к литературным успехам матери, лицемерное осуждение ее легкомысленного поведения из-за недостаточного восхищения философским гением вышеназванного сына и т. д.

Шопенгауэр подчеркивает, что все эти причины и следствия принадлежат лишь феноменальному миру и действуют только внутри него. Ноуменальный мир – кантианский мир вещи в себе, который поддерживает мир феноменальный, замененный у Шопенгауэра волей, – не принимает участие в этой цепочке причин и следствий. Причинность свойственна лишь миру, который нам дан в наших ощущениях. Воля не действует как причина.