Читать онлайн «Гоголь в жизни». Страница 16

П. И. Никольский, старший профессор. Рапорт 16 апр. 1827 г. в конференцию гимназии. Гоголевский сборник, 355–358.

Внезапная кончина (в 1821 году) первого начальника юной гимназии, В. Г. Кукольника, приостановила быстрый и правильный ход ее развития по прямому пути к истинной образованности. Быстро, без разбора, наудачу или по связям, набран был, после В. Г. Кукольника, полк учителей и профессоров для новооткрытого заведения, между которыми только случайно попались и люди достойные. К числу последних принадлежали старший профессор математических и естественных наук К. В. Шапалинский, проф. французской словесности Ландражин, немецкой словесности Зингер, латинской словесности Андрущенко и, определенные впоследствии, проф. римского права Белоусов и проф. естественной истории Соловьев. По закону взаимного притяжения профессора разделились, не скажу на две партии, а на два кружка. К одному принадлежали люди благородные, умные и сведущие, а к другому – их большая или меньшая противоположность. Сперва эти кружки уживались кое-как между собою; но с того времени, когда Белоусов на окончательном экзамене воспитанников первого выпуска, не получив на свои вопросы по юридическим предметам удовлетворительных ответов ни от студентов, ни от профессора юридических наук Билевича, объявил во всеуслышание с запальчивостью и свойственною ему заносчивостью, в присутствии директора Орлая, что он находит недостаточными юридические познания окончивших курс юношей, долго таившаяся вражда между двумя кружками вспыхнула, и между ними началась открытая война. Некоторые из враждующих употребили не совсем рыцарское оружие для поражения своих противников: доносы и клевету.

П. Г. Редкин. Биографический очерк К. В. Шапалинского. Гербель, 316.

…Проходил мимо нас по коридору ученик 8-го класса, пансионер Яновский, который на вопрос мой, почему он не в классе, отвечал, что в 8-м классе учения нет, ибо Белоусов не будет в классе, к сему сказал г. экзекутор Шишкин: вот смотрите, какое неуважение воспитанников к своим наставникам, что не захотел и оставаться (остановиться?), когда его спрашивали; я же сказал ему: посему-то и должно детей наставлять и к учтивости приучать, на что он, г. экзекутор, отвечал: что ж мы можем успеть, когда не все так делают, как должно, но что иные наставники часто с учениками, побравшись под руки, по коридору прохаживают и слишком фамилиерно с ними обращаются?

…Равномерно необходимою обязанностью для себя поставляю, как старший профессор юридических наук, сказать, что я приметил у некоторых учеников некоторые основания вольнодумства, а сие, полагаю, может происходить от заблуждений в основаниях права естественного, которое хотя и предписано преподавать здесь по системе г-на Демартини, но г-н младший профессор Белоусов проходит оное естественное право по своим запискам, следуя в основаниях философии Канта и г-на Шада; для чего покорнейше прошу конференцию гимназии – первое – подтвердить г. мл. профессору юридических наук Белоусову, дабы он непременно руководствовался систематическою книгою г. Демартиня в преподавании права естественного, как предписано руководствовать; второе – подтвердить ему же, Белоусову, как инспектору над воспитанниками, а равно и гг. надзирателям и нравонаблюдателям, дабы они имели неослабное смотрение за нравственным поведением воспитанников гимназии вообще.

Старший профессор, надворный советник Михайло, Васильев сын, Билевич. Рапорт в конференцию гимназии 7 мая 1827 г. Гоголевский сборник, 363.

Этот рапорт Билевича имел роковое значение в истории гимназии. Рапортом этим положено было начало пресловутому делу о неблагонамеренном преподавании естественного права и вольнодумстве проф. Белоусова, а затем и некоторых других профессоров. Отсюда пошли расследования, взаимные обвинения профессоров, допросы воспитанников и, в заключение всего, удаление со службы профессоров Белоусова, Шапалинского, Ландражина, Зингера, а впоследствии еще и Андрущенко. От этой передряги и кутерьмы, тянувшейся более трех лет, заведение пришло в полное расстройство, что и вызвало преобразование его в 1832 г. в физико-математический лицей. В разгар этой истории Гоголь оканчивал курс гимназии высших наук[10].

И. А. Сребницкий. Гоголевский сборник, 364.

В особенно незавидном положении было в то время в нашем лицее изучение русского права, которое нам преподавал Билевич по единственному в то время руководству Кукольника, отца моего товарища и бывшего директором нашего заведения до Орлая, Преподавание заключалось в чтении профессором одной главы, с приказанием выучить. Затем в практическом ведении тяжб между слушателями по заданным профессором темам. Процессы эти представляли некоторый интерес, потому что сам руководитель профессор был, собственно, адвокат того времени, знаток судейских крючков, и учил нас, как выигрывать тяжебные дела, приводя то тот, то другой указ. Что же касается теории права по руководству, бывало, для сокращения урока обольем заблаговременно жидким клеем два листа книги профессора, потом склеим, и тем избавимся от двух лишних страниц ин-кварто. Помнится, случалось так, что страница оканчивалась словами: «то тех судей…», а следующая после наклеенной начиналась словами: «…сдают в архив». При чтении лекции это озадачило Билевича. Сначала подумал он, что это опечатка, и стал искать опечаток в конце книги, там ничего он не нашел; не теряя присутствия духа, он нам пояснил, что это, должно быть, метафора, а под словом «тех судей» надо понимать: «те судейские дела кладут в архив».

К. М. Базили. Из неизданных записок. Шенрок. Материалы, I, 380.

Профессор Николай Григорьевич Белоусов, в 1825/6 учебном году читал в восьмом классе римское право, а в седьмом – историю того же права; но с наступлением нового, 1826/7 учебного года, именно в тот год, когда и я перешел в седьмой класс, он открыл преподавание естественного права, как курс предварительный и продолжавшийся не более двух месяцев; но эти два месяца были для нас важнее целых годов. С необычайным искусством Николай Григорьевич изложил нам всю историю философии, а с тем вместе и естественного права, в несколько лекций, так что в голове каждого из нас установился прочно стройный систематический скелет науки наук, который каждый из нас мог уже облекать в тело по желанию, способностям и ученым средствам. Не меньшую пользу доставило нам в нравственном отношении и то, что директор Орлай назначил Белоусова нашим инспектором. Справедливость, честность, доступность, добрый совет, в приличных случаях необходимое ободрение – все это благодетельно действовало на студентов. Нет сомнения, что и лекции, и инспекторство Белоусова дали бы студентам еще больше, если бы интриги и внутренние несогласия между профессорами не причинили паралича, разрешившегося тем, что Белоусов в числе других был в 1830 г. удален от должности… Кто из молодых людей, бывших в Нежине под непосредственным его влиянием, поступком или словом подтвердил клевету обвинителей Белоусова, которых, должно сказать правду, он презирал глубоко и не скрывал своего презрения? Убежденный в чистоте своих действий, Белоусов ездил в Петербург; но это не помогло. Белоусов ни с чем возвратился в Нежин, чтобы оттуда направиться в Киев, без надежды когда-нибудь очиститься от взведенных на него обвинений.

Н. В. Кукольник. Биография Н. Г. Белоусова. Гербель. 242.

Из всех наших преподавателей только профессор математики Шапалинский и профессора немецкой и французской литературы, Ландражен и Зингер, совладали со своим предметом. Летом, бывало, Шапалинский водил нас за город, верст за пять и за десять, с инструментами снимать планы. Любили мы его и учились прилежно; до сей поры засели в моей памяти иные тригонометрические формулы… Французская и немецкая литература были нам не по сердцу, и те из моих товарищей, кто прежде не знал этих языков, не выучились даже говорить, хотя по положению и под страхом остаться без чаю или без десерта следовало в рекреационных залах и во время гуляний говорить день по-французски и день по-немецки.

К. М. Базили. Из неизданных записок. Шенрок. Материалы, I, 91.

Федор Осипович Зингер поступил в гимназию высших наук, в звании младшего профессора немецкой словесности, в июне 1824 г. Ростом был чуть не карлик… Русская литература того времени была проникнута духом Байрона; Чайльд-Гарольдов и Онегиных можно было встречать не только в столицах, но даже у нас в гимназическом саду. Зингер открыл нам новый, живоносный родник истинной поэзии. Любовь к человечеству, составляющая поэтический элемент творений Шиллера, быстро привилась к нам и много способствовала развитию характеров многих. До Зингера на немецких лекциях обыкновенно отдыхали сном послеобеденным. Он умел разогнать эту сонливость увлекательным преподаванием, и не прошло и года, у нового профессора были ученики, переводившие «Дон-Карлоса» и другие драмы Шиллера, а вслед за тем и Гете, и Кернер, и Виланд, и Клопшток, и все классики германской литературы, не исключая даже Жан-Поль-Рихтера, в течение четырех лет были предметом изучения многих учеников Зингера… Федор Осипович снабжал нас и немецкими альманахами; но мы не видали ни одного переплета их. Зингер обертывал их толстой бумагой и до того опечатывал, что никакое искусство не могло проникнуть под эти экономические покровы. Эта снисходительность дорого обошлась ему. Когда между профессорами последовало междоусобие и Зингер пристал, естественно, к стороне, которую считал правильною и чистейшею, при досмотре ученических ящиков найдены были в них многие книги с надписью: «Ex libris F. I. Singeri» – и послужили сильным и решительным противу него обвинением, так что он лишился места и принужден был возвратиться в Германию, что последовало в 1830 г.