Читать онлайн «Судьба адмирала Колчака. 1917-1920». Страница 2

На протяжении войны в России обращались с пленными часто весьма бестолково и потрясающе некомпетентно, и, когда те жаловались на голод, чехи и словаки, по натуре не воинственные, делились с ними своими пайками.

Несмотря на это, многие из прибывших на станцию австрийцев и венгров вели себя надменно и оскорбительно, и, когда поздним утром просвистел свисток, они вернулись в вагоны разозленные. Как только поезд медленно тронулся с места, кто-то из находившихся в последнем вагоне выкрикнул грязное ругательство на венгерском языке, прекрасно понятое словаками, и швырнул крупный обломок чугунной печки в группу чешских солдат – один из них упал на землю, из раны на голове хлынула кровь.

Это переполнило чашу терпения чехов. Они вскарабкались на локомотив, остановили не успевший набрать скорость поезд, высадили из последних трех вагонов человек семьдесят или восемьдесят и потребовали назвать виновника, которого никто из стоявших на платформе не разглядел. Поначалу австро-венгры отказались, но чехи угрожали оружием, а у военнопленных, более всего желавших продолжить путь к свободе, не было времени проявлять героизм. Провинившегося венгра выдали, и чехи повесили его на месте, а поезд, натужно пыхтя, двинулся к Уралу.

На протяжении весны 1918 года по разным причинам хладнокровно или сгоряча было жестоко истреблено множество людей. На Западном фронте немцы, французы, британцы и американцы убивали друг друга десятками тысяч. Военные действия не утихали на Итальянском фронте. В России, хотя террор еще не разгулялся, человеческая жизнь ценилась дешево. Однако во всей этой бойне никакая другая смерть одного-единственного человека не имела таких далеко идущих последствий, как смерть венгра, скоропалительно казненного на далекой сибирской станции, ибо, как сформулировано в одном из авторитетных источников, «эта малоизвестная ссора… была той искрой, из которой разгорелось пламя Гражданской войны на бескрайних просторах России».

Местные представители советской власти, запоздало прибывшие на место происшествия с отрядом Красной гвардии, объявили о создании комиссии по расследованию инцидента и, после неизбежных споров, нескольких чехов, как свидетелей, забрали в город, находившийся в то время примерно в 5 километрах от станции. Два дня об этих людях ничего не знали, и в Челябинск отправилась делегация под руководством чешского офицера, чтобы потребовать их освобождения, но за все свои хлопоты делегация была арестована и отправлена в тюрьму.

Чехи знали, что позиции большевиков в регионе весьма шатки, и, хотя челябинский гарнизон насчитывал около двух тысяч человек, власти не были уверены в его поведении в критический момент. Чешское командование решило действовать нагло, и в центр города вошли два батальона, для вооружения которых были использованы все имевшиеся у чехов ресурсы.

Наглость себя оправдала. Власти выпустили задержанных и принесли извинения, но заявили, что заведенное дело будет направлено в Москву. Тем временем поезда с чехами все еще стояли на запасных путях. Теперь речь шла не о том, когда они будут отправлены, а будет ли им вообще позволено двигаться на восток. Чем жарче пригревало майское солнце, тем сильнее сожалели застрявшие в Челябинске чехи о том, что по прибытии не разместили отхожие места подальше от поездов.

История и статус (в 1918 году первая была коротка, а второй – неокончательно оформлен) чехословацкого национального движения будут представлены в одной из последующих глав. Сейчас же достаточно отметить, что к середине мая 1918 года множились признаки того, что по ряду причин советское правительство раскаивалось в своем решении позволить Чехословацкому легиону[3]

покинуть территорию России (где несколькими неделями ранее он сражался вместе с Красной армией против немцев) и проследовать на Западный фронт через Владивосток и в любой момент могло свое решение аннулировать.

Решение выпустить легион из страны приняли в Москве 15 марта, и на тот момент оно казалось вполне разумным. Присутствие в России 42-тысячного контингента иностранных войск, жаждавшего продолжать войну, из которой сама Россия вышла, было парадоксально, однако, как братья-славяне и до недавнего времени товарищи по оружию, стойко сражавшиеся против общего врага, чехи заслуживали уважения. У Москвы были все возможные мотивы для обеспечения их вывода, но не для их задержки.

Однако в последующие два месяца ситуация изменилась. На границах Маньчжурии и Сибири, в дальнем конце железнодорожной магистрали, по которой двигались чехи, поднял знамя контрреволюции казачий атаман Семенов (о нем будет подробнее рассказано далее). Он был известен как сторонник Антанты, и советские правители вполне обоснованно начали сомневаться в разумности соглашений, ведущих к тому, что на театр военных действий с Семеновым вводилось компактное соединение экспедиционных войск – Чехословацкий легион, – по сути находившееся под командованием Антанты.

Эти опасения заставили Москву настаивать на частичном разоружении чехов, дабы они путешествовали не как войсковые части, а как группы свободных частных граждан, имеющих некоторое вооружение для защиты от нападений контрреволюционных сил. В теории каждому эшелону полагалось 168 винтовок с 300 патронами на винтовку и один пулемет с 1200 патронами, но на практике чехи, в хитрости и материальных возможностях всегда превосходившие русских, без труда спрятали в поездах гораздо больше вооружения. Хотя русские считали оружие своим, процесс сдачи некоторого его количества проходил с разногласиями и отсрочками в атмосфере взаимного недоверия. 14 апреля офицеры 1-й чешской дивизии (состоявшей в основном из западных частей) тайно решили больше вообще оружия не сдавать.

К тому моменту развитие событий на востоке еще более ослабило надежды чехов на эвакуацию. Во Владивостоке (где чуть позже продолжительное отсутствие транспортных судов для вывода легиона из России еще больше усилило подозрение Москвы насчет истинной роли чехов в планах империалистов) находилось несколько военных кораблей Антанты, главной обязанностью которых было следить за огромными военными складами в доках и по соседству с ними. Это имущество, общей стоимостью приблизительно один миллиард американских долларов, доставили в Россию союзники, от которых она отступилась. За него не только не было заплачено, но его могли перевезти на Запад, и оно могло попасть в руки немцев. В отличие от остальной Сибири Владивосток официально не находился под контролем Советов, однако большевики в городе становились все влиятельнее, вели себя все агрессивнее и дерзко пользовались своими преимуществами. Кроме всего прочего они начали систематически вывозить со складов военные припасы товарными поездами.

4 апреля во Владивостоке неизвестные стреляли в троих японских подданных – чиновников конторы, занимавшейся отправкой грузов. Один из них был убит. На следующий день, проконсультировавшись со своим генеральным консулом, японский адмирал высадил двести матросов и морских пехотинцев, а впоследствии отправил им подкрепление. Старший по званию британский морской офицер капитан Пейн приказал сойти на берег пятидесяти морякам корабля ВМС Великобритании «Суффолк». Американский адмирал Найт, подчиняясь приказам из Вашингтона, вмешиваться не стал. Французских военных кораблей в порту не было.

Японцы и британцы всего лишь приняли меры предосторожности, к тому же по инициативе местных властей.

Во Владивостоке сложилась напряженная и неопределенная ситуация, и десантные отряды предназначались для защиты жизни и имущества иностранцев, если события выйдут из-под контроля. Однако уже некоторое время в Москве всерьез опасались вторжения японцев в Сибирь. В марте 1918 года газета «Известия» резко отреагировала на сообщения о высадке десанта, использовав такие выражения, как «патриотический долг» и «советская Родина», находившиеся прежде под идеологическим запретом. Причем для народа, традиционно свободного от расовых предрассудков (за исключением антисемитизма), сильнейшее отвращение, с которым русские отзывались об японской угрозе, просто удивительно[4]. Здесь наблюдался полный контраст с покорностью судьбе, проявленной после подписания Брестского мира, по условиям которого германские армии оставалась на оккупированной ими территории России. Пожалуй, разгадку этой избирательной ксенофобии дал Троцкий в июне 1918 года, заявив, что если бы ему пришлось выбирать между немцами и японцами, то в качестве завоевателей он предпочел бы первых, так как немцы – более культурный и образованный народ с большим количеством рабочих и, следовательно, более способны к осознанию происходящего – то есть к свержению существующего строя, а значит, революции. Японцы же – совершенно чуждый народ, в России не знают их языка, и японский рабочий класс менее сознателен.