Читать онлайн «Судьба адмирала Колчака. 1917-1920». Страница 12

29 июня, с полного молчаливого одобрения военно-морского командования и консульского корпуса стран Антанты, чехи захватили власть во Владивостоке; неделю спустя на Урале была захвачена Уфа, и под полным контролем легионеров оказалась почти вся Транссибирская магистраль от Иркутска до Пензы. Численность чешских войск на этом секторе магистрали длиной около 4800 километров составляла всего лишь 40 тысяч, и они не смогли бы добиться столь поразительных успехов без помощи местных контрреволюционных сил. Ободренные действиями чехов, эти силы появлялись повсюду, и кое-где их вклад в победу был неоценим, а в результате сотрудничества они автоматически становились властными преемниками изгнанных большевиков.

Таким образом, возникла случайная и пестрая смесь региональных режимов, из коих самыми значительными были Западно-Сибирский комиссариат (весьма реакционный, базировавшийся в Омске) и западнее, в Самаре, – Комитет членов Всероссийского Учредительного собрания, состоявший в основном из социал-революционеров. Над Омском развевался зелено-белый флаг, олицетворявший леса и снега Сибири, над Самарой реяло красное знамя. Омск претендовал на власть по всей Сибири, Самара настаивала на том, что она – по меньшей мере потенциально – является правительством всей России. Отношения между обоими правительствами были неизменно натянутыми.

Тем временем во Владивостоке, и тем более вне России, положение находящихся в самой западной точке чехов ошибочно считали таким же безвыходным, каким оно казалось на карте. Телеграфная связь, как мы уже упоминали, была ненадежной, слабость большевистской власти в Сибири еще предстояло осознать, а массы военнопленных тревожили все больше.

В телеграмме, посвященной чехам, во вторую неделю июня один из чиновников британского министерства иностранных дел отметил: «Я хотел бы в последний момент использовать этих чехословаков. Их вмешательство почти наверняка <…> запустило бы весь процесс». Неделей ранее столь же страстное желание «использовать» чехов подразумевалось в решении о их будущей роли, принятом Верховным военным советом Антанты, и было охарактеризовано Кеннаном как «один из тех странных и бесполезных компромиссов, к которым склонны энергичные правительства». В Версале ничего не знали о полной перемене в положении чехов, явившейся результатом челябинского инцидента и его последствий, однако приняли решение добиваться от Чехословацкого национального совета «принципиального одобрения» задержки «некоторых чешских воинских частей» в Мурманске и Архангельске, куда, как ошибочно полагали, все еще продвигались самые западные чешские эшелоны. В то же время Японию попросили предоставить суда для эвакуации остальных (то есть всех, расположенных западнее Омска) из Владивостока. Верховный военный совет Антанты настолько не владел ситуацией на Урале и в Сибири, что его решения могли представлять лишь академический интерес. Дело заключалось в том, что обе половины чешской проблемы следовало решать так, чтобы по меньшей мере часть легиона оставалась под рукой для активных действий на российской территории. Курс на скорейшую передислокацию всех чехов на Западный фронт еще господствовал во французских официальных кругах, однако на самом высоком уровне его разъедал порыв вмешаться во внутренние дела России.

К июню 1918 года сибирский вопрос стал «основной проблемой американской внешней политики», а американская внешняя политика всегда была для Антанты основной проблемой сибирского вопроса. Кратко ситуацию можно обрисовать так: только Япония могла предоставить главные компоненты вооруженной интервенции, потому что лишь у нее были свободные войска и транспорт и лишь она располагалась достаточно близко к Сибири. Америка не была готова дать все необходимое, главным образом, потому, что не доверяла Японии, а отчасти потому, что не хотела отвлекать даже самую малую часть своих сил и средств от Западного фронта. Следовательно, все зависело от того, захочет ли Америка изменить свою позицию.

Трехмесячные попытки Франции и Британии воздействовать на США потерпели неудачу. Однако в непробиваемом отказе от сотрудничества президента Вильсона начали появляться трещинки, едва различимые вне официальных вашингтонских кругов. «Германские» военнопленные его беспокоили и прежде; в мае он вдруг заинтересовался, «существует ли какой-нибудь законный способ помочь» Семенову, а в конце того же месяца успешно возобновленное немцами наступление во Франции подчеркнуло назревшую необходимость каким-либо образом облегчить давление на Западный фронт. Затем зародились мучительные сомнения в том, имеет ли президент право неизменно выступать против желаний своих союзников. В Вашингтон прибыл Масарик, ратовавший за поддержку дела чехов. Наметились положительные сдвиги в бесконечных переговорах с Японией о взаимоприемлемом базисе сотрудничества в Сибири.

Эти и другие факторы, включая страстную мольбу главнокомандующего войсками Антанты маршала Фоша, не изменили точки зрения президента, но помогли подготовить почву для ее изменения. Когда к концу июня подробные отчеты – обильно сдобренные ошибочной информацией о немецком влиянии и враждебно настроенных военнопленных в Сибири – открыли Вашингтону глаза на положение чехов в Сибири, как многообещающее, так и опасное, Вильсон почти мгновенно развернул американскую политику на сто восемьдесят градусов. Образ действий, до сих пор диктовавшийся лишь целесообразностью (причем весьма сомнительной), теперь объяснялся бескорыстной заботой о чужом благе; подозрительная и туманная затея превратилась в спасательную операцию с исключительно гуманными целями. Государственный секретарь США Лансинг резюмировал: «Чехи существенно изменили ситуацию, внеся сентиментальную окраску в вопрос нашего долга».

Решение США послать воинское соединение в Сибирь было принято – весьма поспешно, 6 июля. В своем «Решении об интервенции» Кеннан анализирует предысторию этого решения и любопытную двусмысленность официально объявленных причин его принятия в трех слегка различающихся версиях. Чехов необходимо спасать, или, вернее, помочь им спастись, ибо цель американского военного вмешательства была определена как «прикрытие чешских тылов, управляемое из Владивостока». Только от кого требовалось спасать чехов? И от кого прикрывать их тылы? Ни на один из этих вопросов не было ответов в Памятной записке, которую президент отпечатал на собственной пишущей машинке, явно ни с кем не посоветовавшись, и которую 17 июля госсекретарь представил послам стран Антанты (правда, в опубликованном две недели спустя варианте главными злодеями назывались «вооруженные немецкие и австрийские военнопленные»).

«Военные действия, – утверждалось в Памятной записке, – допустимы в России… только для того, чтобы помочь чехословакам консолидировать свои силы и начать успешное сотрудничество с братьями-славянами, а также стабилизировать любые попытки самоуправления и самообороны, в коих сами русские, вероятно, пожелают принять помощь». Эти туманные фразы почти бессмысленны. Какие русские? Самооборона от кого? И кроме всего прочего, какое отношение имеет помощь чехам «начать успешное сотрудничество с братьями-славянами» (против некоторых из коих они отчаянно сражались уже несколько недель) к победе в войне с Германией?

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

По численности эта «армия» составляла примерно одну бригаду. Еще одна бригада в тот же период формировалась на Итальянском фронте. Оба соединения принимали участие в боевых действиях в последние недели войны, закончившейся в ноябре 1918 г. (Здесь и далее примеч. авт., кроме особо оговоренных случаев.)

Здесь и далее словами «чехи», «чешский» обозначаются, как правило, и чехи, и словаки. Так говорили и писали и во время излагаемых в книге событий. (Примеч. ред.)

В российских документах и историографии – Чехословацкий корпус: сами чехословаки называли его Русский легион – по месту формирования. (Примеч. ред.)

Если, конечно, не учитывать печальную память Русско-японской войны с ее большими людскими потерями и отторгнутыми территориями. (Примеч. ред.)