Читать онлайн «Александр Александрович Любищев 1890—1972». Страница 10

Между тем если не в теоретической, то в практической систематике все больше проявляется стремление освободиться от груза филогенетических гипотез как основы для выделения естественных таксонов. В этом направлении систематики Любищев выделил три типа. Во-первых, нумерическую, или неоадансоновскую систематику, для которой все признаки имеют априорно равный классификационный вес и естественная система строится чисто индуктивно. Недостатком этого подхода Любищев считал связь со сложной вычислительной техникой, огромную избыточность регистрируемых данных и в то же время огромную потерю информации из-за невозможности полноценного учета индивидуальной изменчивости. С гораздо большей симпатией Любищев относился к конгрегационной систематике Е. С. Смирнова. Используя метод последовательных приближений (игнорируемый нумерической школой), конгрегационная систематика сводит к минимуму избыточность учитываемых систематических признаков. Каждый признак получает определенный вес, но не априорно, а в результате исследований, на основании прошлого опыта. Система строится "снизу", от более мелких единиц к более крупным, т. е. путем введения иерархии конгрегаций разного ранга. Систематику третьего типа Любищев называет номотетической. Она основана на вскрытии законов в пределах системы. Это направление еще практически не разработано.

В статьях 60—70-х гг. Любищев возвращается к сравнению систем и принципов систематики в живой и неживой природе. В общем его позиция остается той же, что и в 1923 г. Понятия системы организмов и любых других объектов совпадают при самом широком (и единственно оправданном) подходе, когда система понимается как упорядоченное многообразие, сочетающееся с целостностью. Природа этой целостности может быть совершенно различной, и связь между элементами системы не обязательно должна быть генетической. Примеры таких внеисторических, чисто структурных, идеальных связей между элементами системы мы видим в неживой природе. То же должно быть и в системе организмов. Не имея права отождествлять систему с филогенетическим древом, мы должны отвергнуть исключительно историческое объяснение системы и признать в ней свои имманентные законы. Если так, то нельзя не считаться с такими законами эволюции и морфологии, которые не являются только историческими.

Из сказанного не следует делать вывод, что Любищев нацело отрицал взаимозависимость системы и филогении, всякую связь сходства и родства, вообще исторический подход к систематике. В силу многофакторности эволюции в форме системы организмов сочетаются иерархичность и комбинативность, а поскольку имеется корреляция признаков, то нужно предположить присутствие и параметрического компонента. Совмещение этих компонентов, а также структурного и исторического подходов Любищев рассматривал [69] на примере модели, предложенной Старком и Заварзиным.[2 Заварзин Г. А. Несовместимость признаков и теория биологической системы. — Жури. общ. биол., 1969, т. 30, № 1, с. 33—41.] Эти исследователи выдвинули принцип несовместимости признаков и показали, что чем меньше признаков, характеризующих данную группу, тем свободнее они комбинируются. Имеются запрещенные сочетания признаков, причем количество запрещений растет быстрее, чем количество самих признаков. Поэтому если у низших групп система имеет вид решетки свободно комбинирующихся признаков, то с усложнением организмов решетка начинает вырождаться. Это представление о системе организмов как о решетке, вырождающейся в иерархию, казалось Любищеву очень правдоподобным, и он высказывал мысль, что комбинативная система в свою очередь может рассматриваться как вырождающаяся форма параметрической, если параметры последней приобретают независимость. "Весьма вероятно, что существует и "первичная иерархия", возникающая не вследствие запрещения, а в силу того принципа дивергенции, который был в дарвинизме" [69, с. 60]. Однако в любом случае в системе организмов обнаруживаются свойства, не сводимые к одной лишь исторической (филогенетической) обусловленности. Поэтому Любищев полагал, что дискретность таксонов не есть следствие только вымирания и неполноты геологической летописи. Формы, входящие в таксон, могут быть связаны друг с другом не только прямой генетической преемственностью, но и идеальной структурной связью. Отсюда становится понятным и решение Любищевым проблемы реальности таксонов: "Есть связность у сходных организмов, совершенно не "реальная" в современном смысле слова, но вполне "реальная" в смысле средневековых реалистов ("универсалии до вещи")... Значит ли это, что решение проблемы реальности приобрело совершенно субъективный характер?.. Нет, концепция реальности — политетическая концепция, путем комбинации различных критериев получаем вполне объективный метод оценки реальности... можно видеть "лошадность", но не нашими, а интеллектуальными очами..." [64, с. 78—79].

Любищев понимал, что построение параметрической, или номотетической системы организмов — дело отдаленного будущего, так как ни ведущих параметров, ни законов системы мы пока не знаем. Поэтому в нынешней повседневной практике мы можем использовать лишь доступные сейчас признаки организмов и строить систему не "сверху", на основании заранее принятого классификационного веса признаков или иного априорного принципа, а "снизу", путем последовательного объединения конгрегаций (см. выше). В силу действительной или потенциальной изменчивости любого систематического признака мы лишены возможности строить систему "сверху". Именно поэтому справедлив знаменитый афоризм Линнея: "Не признаки определяют род, а род определяет признаки". Любищев [67, с. 66] приводил характерный пример: Петров крест, сохранив основные признаки своего порядка (Scrophulariales), утратил свойственный растениям хлорофилл, что не мешает считать его растением. Если бы строили систему "сверху" и пытались отделить растения от животных по одному, хотя и очень важному признаку, — присутствию хлорофилла, то Петров крест не оказался бы среди растений.

К сожалению, эволюционные взгляды Любищева не так полно, как системные, отражены и аргументированы в его работах (и опубликованных, и рукописных). Для понимания этих взглядов, пожалуй, наиболее важны две его статьи [9, 50], а также тезисы предполагавшегося доклада на симпозиуме по философским проблемам эволюционной теории [63], причем изменение взглядов Любищева за время, прошедшее между опубликованием этих двух статей, было довольно значительным. Рассмотрим сначала статью 1925 г. "Понятие эволюции и кризис эволюционизма" [9]. Ее заголовок требует пояснения. В середине 20-х гг. острый кризис селекционизма, наблюдавшийся в начале века, сменился ростом его популярности. Этому немало способствовало появление популяционной генетики. Открытие генетической гетерогенности природных популяций дало возможность объяснить их направленное изменение движущей формой отбора (векторизованным отбором). Тем самым снимались важные аргументы, направленные против селекционизма, в частности представление о преимущественно консервативной, стабилизирующей деятельности отбора. Любищев был хорошо знаком с этими работами, и тем не менее он считал, что эволюционизм еще не вышел из тяжелого кризиса и, более того, найти выход из этого кризиса, оставаясь на позициях селекционизма, невозможно.

Слово "эволюция" настолько привычно, что чаще всего мы даже не задумываемся над его точным смыслом. Сейчас оно стало почти синонимом "исторического развития". Однако, как известно, этим далеко не исчерпывается содержание понятия "эволюция"; смысл его Любищев выявляет через указание противоположных понятий, выдвигая четыре пары основных антитез эволюционного учения: 1) эволюция (или трансформизм)—постоянство; 2) эволюция (или преформация, развертывание зачатков, уже имевшихся заранее)—эпигенез (т. е. развитие с новообразованием); 3) эволюция—революция; 4) эволюция—эманация (т. е. регрессивное развитие). Из этих антитез только первая окончательно решена в пользу трансформизма, хотя и в общих чертах.

Особенно дискуссионным (и в наше время) остается противоположение "эволюция (преформация) —эпигенез". Термин "преформация", по Любищеву, имеет двойной смысл: 1) ряд преобразований, следующих в силу определенного закона, 2) реализация некоей конкретной программы, заложенной в организме до начала его развития. Обычно преформацию понимают только во втором смысле, по-видимому вспоминая знаменитую дискуссию преформистов и эпигенетиков в XVII—XVIII вв. Говорить о такой преформации в историческом развитии можно, имея в виду проявление в ходе эволюции неких скрытых до этого потенций. Простейший пример — фенотипическое проявление рецессивного аллеля. Однако более важно понимание преформации в первом смысле. С чем связано ограничение многообразия органического мира, вытекающее из многочисленных параллелизмов, — с влиянием внешних условий и сужением возможностей преобразования (как считает селекционизм) или с тем, что эволюция следует твердым законам (как утверждает номогенез) ?