Читать онлайн «Навстречу своему лучу. Воспоминания и мысли». Страница 25

Если исходить из этого принципа, отменяются какие-либо упрёки к преподавателям, старавшимся нашпиговать меня образовательными сведениями и вместе с тем позволявшими вглядеться в свою человеческую натуру. Ведь каждый из них выступал перед классом, как на подиуме. Спасибо им всем! Преподавание – нелёгкая и во многом самоотверженная работа. Если бы уже тогда я стремился видеть в каждом человеке великого учителя, как многому мог бы научиться дополнительно! Но вот этому главному никто меня не научил. Значит, рано было. Не готов был к настоящим знаниям, внепредметным. Школьным предметам – да, учился. А о главном – не задумывался. Не было таких предметов, не попадались такие книги.

А учителям, право, признателен. Всем и каждому. Даже Валентине Васильевне, научившей меня тому, что преподавание литературы не обязательно связано с глубиной личности.

Некоторое время я входил в совет дружины. Хорошо учился, хорошо себя вёл. К тому же был сыном учительницы… И меня решили отправить в Артек91 – всесоюзный пионерский лагерь высшей степени почётности.

Полагалась одна артековская путёвка на школу. Мою кандидатуру обсуждали со всех сторон и решили, что именно она вполне подходит. На меня оформили бумаги. Всё шло обычным бюрократическим путём, задолго до начала самой смены в Артеке. Но когда дело приблизилось к отъезду, вдруг возникло некое замешательство. По-видимому, кто-то наверху обнаружил факт заключения моего отца. Проявил, так сказать, бдительность.

Замешательство перешло в решительный запрет, и от школы вообще никто не поехал. С тех пор я остался сомнительным субъектом, с точки зрения каких-либо выдвижений. Ещё бы, из-за меня школу отругали и лишили положенной почётной путёвки!..

Тем не менее, на ёлку в Кремле я почему-то попал. Туда посылали многих от школы (человек по десять), под шумок и я остался в списке. Это было грандиозное мероприятие. Главная Ёлка стояла в Георгиевском зале, не говоря уж про другие ёлки в других углах кремлёвских хором. Всем полагались кремлёвские подарки: конфеты, шоколадки, вафли и другие сласти. Наиболее эффектно в подарке выглядела сама жестяная (позже пластмассовая) коробка для подарка. В этот год она была в форме баульчика и хранилась у нас дома долгие годы.

Вождей, которые должны были водиться в Кремле, почему-то я там не увидел, но зато кругом была масса ряженых затейников, игр, аттракционов… А ещё там стояли книжные ларьки, где продавалось то, что редко появлялось в книжных магазинах. Беда в том, что накануне я по радио услышал рекламу только что вышедшей книги «Калевала», и мой мозг принял эту рекламу как прямое руководство к действию (тогда реклама была большой редкостью и шла не отдельным блоком, а исходя из контекста передачи). Книгу «Калевала» я купил (вот только я до неё ещё не дорос), больше ни на что денег не хватило.

У нас в школе, как и во многих других, функционировал КИД, Клуб интернациональной дружбы. Наивно было бы думать, что мы обменивались с заграницей визитами, это не соответствовало советским нормам. Но ведь существовала ещё и переписка!

В школу то и дело приходили письма из разных стран (большей частью из социалистических, но не только), в которых выражалось желание переписываться с кем-нибудь из московских школьников. Вот эти письма и раздавали членам КИД. В частности, мне.

Переписывался я с китайцем, вьетнамцем, чехом, поляком… Они писали по-русски (как же, братья по соцлагерю!), с разной степенью освоения языка. Надеюсь, наша переписка помогла им усовершенствовать свои знания. Присылали фотографии, открытки. Но длился обмен письмами недолго. Экзотики хватало (для них и для меня), но реальных общих интересов не обнаруживалось.

В этом смысле любопытен мой обмен письмами с дочкой английского мультимиллионера (это она так написала) из Бирмингема. Судя по описанию её образа жизни, папаша и впрямь не бедствовал. У них была конюшня, много лошадей, но больше всего она любила своего пони.

Я написал ей про себя. Самое близкое к пони, что имелось у меня в обиходе, – это велосипед. Об этом и сообщил. Писала она по-английски, так что письмо приходилось читать с помощью мамы. А писал я ей, на свой страх и риск, на том английском, которым тогда владел. То ли дело в языковом барьере, то ли в несоизмеримости пони с велосипедом, но взаимной заинтересованности не сформировалось.

Однако с одной девочкой из Болгарии, Ралицей Стояновой, у меня завязалась настоящая переписочная дружба. Она не была очень уж углублённой, да и письма шли довольно подолгу, но мы переписывались много-много лет. Ралица даже приезжала в Москву, когда я был студентом, но меня в это время не было в городе, так что она общалась с моей мамой. А когда в командировку в Софию ездила Валентина Медведева, сестра моего крестника, она познакомилась с Ралицей и подружилась с ней. До сих пор у меня висит сувенирная вазочка на цепи, выточенная вместе с цепью из одного куска какого-то пахучего африканского дерева. Это Ралица прислала на память, когда работала в Марокко преподавателем математики. Всего лишь совпадение, но мы оба получили математическое образование! Мартиницы – красно-белые кисточки или фигурки, являющиеся в Болгарии символом весны – приходили ко мне каждый год. Я понемногу учил болгарский язык, и Ралица присылала мне книги. Даже «Евгения Онегина» прислала в стихотворном переводе на болгарский. Однажды, уже в интернетовские времена, после долгого перерыва в общении мы перебросились сообщениями по электронной почте. И снова она прислала мне мартиницы…

Мы ни разу не виделись, но Болгария навсегда осталась для меня особой страной. Той, где в Софии живёт Ралица Стоянова. Может, ещё увидимся?..

Сейчас-то я разговорчивый и общительный. Но до седьмого-восьмого класса мне было сложно общаться с незнакомыми или малознакомыми людьми, тем более со взрослыми. Вот я и придумывал всякие ситуации, подталкивающие к общению.

Однажды мы с приятелем, с кем-то из двух Володь, катались на коньках в Парке культуры, на небольшом уютном катке. Народу было немного. Выделялась пара пожилых иностранцев: жена сидела в коляске на полозьях (выдавали такие напрокат), а муж, на коньках, возил её. Проехав несколько раз мимо них, мы обнаружили, что они беседовали друг с другом по-английски. Мы учились в пятом классе, и английский язык у нас преподавали пока только одно полугодие.

Мне в голову пришла потрясающая идея: потренироваться не только в катании на коньках, но и в общении на английском языке. Несколько минут мы вспоминали слова, потом я сделал вылазку – подъехал к иностранной паре и торжественно спросил (постараюсь передать моё тогдашнее владение языком):

– Дуз ю спик инглиш92?

Супруги оживились и охотно с нами заговорили, но понять что-либо, кроме общей доброжелательности, я не мог и откатился к приятелю.

Через некоторое время, восстановив силы после своего подвига и подобрав новую фразу, я снова атаковал зарубежных гостей:

– Вот из зе тайм93? – вопросил я отчаянно.

Мне радостно ответили, а чтобы я хорошо понял, показали на большие часы, висевшие у входа на каток.

– Сэнк ю94! – блеснул я напоследок и торопливо ретировался.

На этом я выдохся. Иностранцы, должно быть, поняли ситуацию. Когда мы проезжали потом мимо них, они лишь приветливо улыбались, не подвергая меня необходимости иноязычного общения. За что я был весьма им признателен.

В детстве я собирал подсолнечные семечки: самые-самые крупные (правда, потом съедал; но сначала расшелушивал и оценивал, какое крепче, устраивал для каждой пары что-то вроде поединка). Ещё собирал красивые фасолины, лучшие семена акации и пр. Потом пришла пора коллекционирования марок, монет, открыток. Строго говоря, ни одно из этих увлечений не стоило называть коллекционированием – скорее собирательством.

Марки были ближе всего к коллекционированию. Во всяком случае, были темы, которые меня интересовали больше других: космос, например, или Болгария. Марок скопилось довольно много. Сначала я их наклеивал в специальные альбомы-кляссеры, где странички были покрыты миллиметровой сеткой, – на сложенной вдвое узкой полосочке бумаги (один кончик клеился к альбому, другой к марке). Потом появились кляссеры с целлофановыми кармашками (которые довольно легко отрывались). Встречались расхожие дореволюционные марки стопочками по 50 или 100 штук, опоясанными бумажными ленточками. До сих пор не знаю почему. Вместо денег они, что ли, когда-то использовались? Постепенно, по мере взросления, я занимался марками всё меньше. Потом то, что осталось от коллекции, отдал, кажется, Саше, старшему сыну, но он филателией не увлёкся.