Читать онлайн «Через века и страны. Б.И. Николаевский». Страница 17

У Бориса установились дружеские отношения с Рожковым. Через десятилетия, готовя фундаментальную публикацию документов о внутреннем положении в российской социал-демократии после революции 1905–1907 гг., Николаевский писал о том, как в сибирской ссылке проходила быстрая эволюция мировоззрения этого талантливого историка: «В Сибири, в Иркутске, он оказался осенью 1910 г. Это было время, когда Сибирь проходила через полосу бурного развития и ее экономики, и ее общественной жизни. Одна особенность бросалась в глаза: развитие края во всех областях наталкивалось на заставы, которые были расставлены и старым законодательством, и старой административной практикой. Именно поэтому огромные успехи страны в области хозяйственного строительства не только не снижали оппозиционных настроений в самых широких слоях населения, а, наоборот, усиливали и заостряли его. Рожков-историк не мог не подметить огромной важности совершающегося в стране «процесса нарождения культурного капитализма». Мысль о последнем стала центральной во всех его настроениях, конечно, очень далеко уходивших от правоверного ленинизма… Ленин выступил против него со всей присущей ему резкостью»[115].

Из контекста видно, что, рассказывая о взглядах Рожкова, сам Николаевский был весьма близок к его социально-экономической и политической позиции. Но особое влияние оказал на Николаевского Церетели, отбывавший ссылку в селе Усолье под Иркутском. Встречи с этим обаятельным, красноречивым и лишенным сектантской замкнутости грузином сыграли немалую роль в завершении формирования мировоззрения Николаевского как социалиста умеренной ориентации. Для него, как и для его новых товарищей и коллег, был решительно неприемлем ленинский курс на «поражение своего правительства в империалистической войне», на «перерастание империалистической войны в гражданскую».

Последующие рассказы Церетели и других бывших ссыльных меньшевиков ярко свидетельствуют, что условия содержания политических осужденных в царской России были довольно мягкие. Находясь в эмиграции, Церетели рассказывал как-то: «Снится мне вчера, что гонят меня по царской России из централа в централ и пригоняют в Сибирь, в мою ссылку. И живу я там во сне… но отчего-то мне во сне очень хорошо… Проснулся – лежу в Берлине, оказывается. И так стало мне жаль, что не в своей я сибирской ссыльной избе. Хорошее, думаю, было время!»[116] Наверное, то же вспоминал о своей ссылке и Николаевский.

Когда ссыльные получили известие о состоявшейся в сентябре 1915 г. в местечке Циммервальд в Швейцарии конференции социалистов ряда европейских стран, выступавших против войны, они поддержали решения конференции, ориентированные на достижение мира без аннексий и контрибуций путем заключения справедливого мирного договора, и решительный отказ конференции принять лозунги Ленина. Именно поэтому группа, к которой принадлежал Николаевский, получила название иркутских меньшевиков-циммервальдовцев. Впрочем, у иркутских циммервальдовцев, прежде всего у их бесспорного лидера Церетели, были некоторые оценочные особенности. В отличие от «полноценных» интернационалистов (каким, например, был Мартов), Церетели, а вслед за ним Николаевский считали, что война может из империалистической превратиться в оборонительную и справедливую войну, в борьбу за сохранение нации. В этом случае социалисты должны будут поддержать сопротивление агрессорам.

Иркутские меньшевики терпимее, чем их однопартийцы в эмиграции, относились к эсерам, чему способствовали контакты с одним из эсеровских лидеров А.Р. Гоцем, отбывавшим здесь ссылку. В этой меньшевистской группе полагали, что роль крестьянства в социальной революции будет значительно более прогрессивной, нежели обычно считалось в социал-демократических небольшевистских кругах. Отсюда вытекала возможность совместных действий двух социалистических партий[117].

Сибирские циммервальд овцы, и Николаевский в их числе, одобрили участие представителей их партии в рабочих группах при военно-промышленных комитетах, созданных в 1915 г. по инициативе российских предпринимателей для содействия военным усилиям России. Однако они рассматривали эти группы не как органы сотрудничества с капиталистами и властями и даже не в качестве средства рабочей самозащиты, а как одну из форм самоорганизации, которая при благоприятных условиях могла бы быть использована в интересах демократической революции. Для пропаганды взглядов своей группы Николаевский активно участвовал в попытках создания местных социал-демократических изданий «Сибирский журнал» и «Сибирское обозрение» (удалось выпустить всего по одному номеру каждого из них), писал статьи в столичную печать.

Летом 1916 г. в связи с болезнью (это было какое-то случайное заболевание, которым он просто воспользовался, ибо был человеком вполне здоровым) Николаевский получил разрешение переехать в Енисейск. О том, что никакого реального ухудшения здоровья не было, свидетельствовал способ перемещения – Николаевский купил лодку и отправился на ней по могучей реке. Здесь он также стремился продолжать ту работу, к которой все более склонялись его интересы: устроился на должность секретаря местной музейно-краеведческой комиссии и продолжал эту работу до начала 1917 г.[118], одновременно работая бухгалтером на кожевенной фабрике братьев Швецовых (возможно, в бухгалтерии помогли прежние занятия статистикой).

Слухи о том, что в России назревают какие-то крупные, хотя пока еще непонятные события, доходили даже до провинциальной глуши. Как-то во время самодеятельного спектакля в январе 1917 г. к Николаевскому подсел местный жандармский ротмистр и шепотом поведал: «Я только что из Петербурга. Что там творится! Что там творится! Вы не представляете, до чего они довели Россию!» И жандарм повторил дошедшие до него истории о том, кто именно и за что прикончил царского временщика Григория Распутина[119].

В это время в Енисейске готовился съезд местных кооперативов, и Николаевский, как обычно находившийся в центре общественного начинания, стал секретарем организационного комитета по созыву съезда, открывшегося в конце февраля. Николаевский как раз вел заседание, когда его отозвали за кулисы и сообщили, что в Петрограде происходят массовые уличные волнения и что будто царь отрекся от престола. Возвратившись в президиум, Николаевский тотчас сообщил об этом присутствовавшим, причем так волновался, что разбил стакан. Тут же на съезде был избран общественный комитет, в который, естественно, включили Николаевского, который затем был избран его председателем. Почти сразу за этим появился на свет и местный Совет рабочих депутатов, куда Николаевский тоже вошел. Ему, однако, было теперь не до местных дел. Оставив их, он немедленно установил связь со «столицей ссыльных» Иркутском и, договорившись с Церетели и другими руководящими меньшевиками, начал подготовку к отъезду в столицу, где разворачивались революционные страсти.

О том, как иркутские и енисейские циммервальдовцы, включая Бориса Николаевского, встретили известие о Февральской революции 1917 г., мы узнаём из воспоминаний B.C. Войтинского, который, так же как и Николаевский, начинал свою политическую деятельность большевиком, но продержался в ленинском лагере дольше и стал от него отходить только в Сибири. Тот факт, что происходит что-то важное, группа ссыльных узнала по телеграфу. Видный эсер А.Р. Гоц 28 февраля получил телеграмму от родных из Москвы: «Поздравляем, скоро увидимся». Не без юмора Войтинский писал, что этот текст стал известен чуть ли не всему городу и трактовался по-разному – от предполагаемой амнистии политическим заключенным и ссыльным до ссылки родственников Гоца. Но на следующий день пришла новая телеграмма: образован Временный комитет Государственной думы, к которому перешла власть. Еще через день в каком-то информационном сообщении мелькнуло упоминание о Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов[120].

2 марта в Иркутске был образован Комитет общественных организаций, охвативший своим влиянием не только Иркутскую, но и Енисейскую губернию. Председателем комитета стал И.Г. Церетели. Нам неизвестно, вошел ли Николаевский в его состав, но то, что он активно участвовал в его деятельности, хотя и находился за пределами города, бесспорно. Комитет взял в свои руки местное управление, освободил политических заключенных и объявил о признании Временного правительства, которому направил приветственную телеграмму[121]. Комитет сосредоточил усилия на сохранении порядка в Иркутске и Енисейске, обратив особое внимание на привлечение на свою сторону местных гарнизонов, чье командование сохраняло, однако, выжидательную позицию.