Читать онлайн «Право и общество в концепции Георгия Давидовича Гурвича». Страница 30

В силу вышесказанного изучение общества предполагает в качестве одной из первостепенных задач изучение действующих в этом обществе временных перспектив, плюрализм которых служит основой для образования иных социальных систем, таких как система знания, системы права, этики, экономики и т. п. Каждая из этих систем несет в себе плюрализм той временной системы, в которой она образуется и развивается. Таким образом социальный плюрализм получает еще одно методологическое обоснование: плюрализм и многовариантность нормативных, познавательных, культурных систем общества ставится мыслителем в зависимость от различия способов восприятия времени в разных формах социабельности. С этой точки зрения существует обратная связь между социальными структурами и их временными перспективами, скоординированность которых становится возможной в силу того, что и те и другие входят в состав тотальных социальных явлений[556]. Поэтому социальное время, по сути, представляет собой «централизацию и дифференциацию движений тотальных социальных явлений», и особенность его состоит в «присущем ему максимально возможном количестве символических значений»[557].

В данном аспекте при изучении проблемы временных перспектив Гурвич следует за Марселем Моссом, который выдвинул гипотезу о существовании в социуме нескольких независимых друг от друга уровней восприятия времени, и развивает критику классических научных концепций восприятия времени. Ошибкой последних было предположение, что время есть некая универсальная величина, тогда как в действительности существует множество временных перспектив (индивидуальные, групповые, правовые, религиозные и др.), каждая из которых имеет свои собственные ритмы и способы связи с социальным целым[558] и по-своему структурирует мышление участников общения[559].

В связи с этим Гурвич подчеркивает также различие своей концепции и феноменологической теории Гуссерля. Если последний мыслит взаимосвязь различных способов восприятия времени в категориях индивидуального сознания, то Гурвич полагает, что такой анализ должен вестись в перспективе социального целого, а точнее, тотального социального явления[560]. Он уточняет, что «тотальные социальные явления одновременно создают социальное время и создаются им… поэтому социальное время не может быть определено вне связи с тотальными социальными явлениями»[561]. Таким образом, ученый высказывается в пользу концепции имманентности сознания бытию (очевидно влияние онтологической теории знания Н. О. Лосского), где время и моделируется и моделирует сознание, открытое по отношению к находящемуся в постоянном становлении бытию (здесь Гурвич разделяет методологические посылки теории А. Бергсона)[562].

Мыслитель считает невозможным принятие какого-либо единого методологического видения социального времени, отказываясь и от «философского оправдания времени» как одного из неизменных модусов знания (что характерно для кантианства), и от «ниспровержения времени во имя вечности» в рамках религиозной эсхатологии, от классических представлений о времени либо как о движении (Аристотель), либо как о длительном восприятии (Августин), и ищет промежуточную теоретическую позицию[563]. В первоначальном определении времени Гурвич следовал определению, данному Жаном Пиаже – «время как координация движения»[564]. Но мыслитель понимал эти термины несколько иначе, чем Ж. Пиаже, которого Гурвич обвинял в рационализме и в непонимании дисконтинуальной природы общественной жизни, где линейное развитие может сменяться разрывами в восприятии и конструировании времени, сменой иерархий временных перспектив. С точки зрения интеллектуальной биографии ученого интересно, что он подчеркивает самоочевидность таких временных разрывов в современной ему социальной жизни[565].

В другой работе Гурвич определяет социальное время как «централизацию или дифференциацию уникальных процессов, длительность которых выражается посредством их преемственности, и наоборот»[566]. И хотя в данном определении мыслитель воспроизводит идеи А. Бергсона о длительности как сущностной характеристике социального времени, Гурвич также говорит об ошибочности теорий о «единстве времени», о «едином временном континууме» и т. п.[567], которые были характерны для «картезианского»[568] мировоззрения Бергсона. К ошибкам последнего Гурвич относит предположение о заданности связи пространства и форм мышления, попытку представить время как вечность и выделить во времени ту или иную доминирующую перспективу (прошлое, настоящее или будущее) и, наконец, теорию о связанности научного знания с заданной и неподвижной иерархией временных перспектив[569]. Гурвич исходит из предпосылки о равнозначности, взаимообусловленности и взаимодополняемости временных перспектив и считает поэтому необходимым использование своей диалектической модели для познания и объяснения специфики многоаспектности социального времени[570].

В этом смысле дисконтинуальность, прерывистость, является для Гурвича характерной чертой времени в обществе, здесь заметно сходство с философской теорией другого современника Гурвича – А. Н. Уайтхеда[571], с которой мыслитель, однако, знаком не был. В качестве примера из современных ему концепций естествознания Гурвич приводил теорию относительности Эйнштейна, где предполагалась зависимость физического времени от восприятия познающего субъекта. Из этого тезиса логично вытекало предположение об относительности самого восприятия и его форм. А с учетом диалектики обратной перспективы мыслитель приходил к еще одному доказательству множественности социального времени, связность и единство которого в любом обществе оказываются лишь относительными[572].

Социальное время, таким образом, отлично от времени исторического: в социуме события даны в их реальном развитии, одновременно в «процессе конструкции, деконструкции и реконструкции»[573], тогда как время историческое есть только время, реконструированное по критериям того общества, в котором находится изучающий прошлое историк. Его задачей является описание в терминах своей эпохи основных моментов развития прошлых обществ, конструирование, а иногда и объяснение динамики такого развития. Поэтому в историческом времени, для которого характерны представления о линейности социальной динамики, мы практически не встречаем разрывов, напряжений; даже революции предстают перед глазами историка как одна из фаз ретроспективно воссозданного (точнее, сконструированного) алгоритма развития[574]. Иногда принципы подобного алгоритма проецируются в будущее и создается философско-историческая модель развития социума, которая никогда не будет иметь места в том виде, в каком ее видит историк. По мнению Гурвича, такой подход в корне неверен из-за присущей социальному времени иррегулярности и непредсказуемости; так же как неверными оказываются попытки проецировать временные перспективы развития одних обществ на развитие в будущем других, качественно от них отличающихся.

В данном ракурсе возник спор между Гурвичем и его другом Фернаном Броделем, который считал задачей исторической науки унификацию временных перспектив общества, согласование социального времени прошлых обществ с временем современности и предлагал в этих целях различать долгое, короткое и среднее историческое время[575]. На утвержения Гурвича о недопустимости для историка вносить в описание прошлого элементы современности[576] Ф. Бродель отвечал сомнениями в возможности науки как таковой достичь полностью объективного знания и вообще сформировать какую-либо концепцию на основе раздробленного на отдельные сектора образа мира – именно с этой посылкой была, по его мнению, связана качественная классификация социального времени, предложенная Гурвичем.

Не ответив на критику своего друга прямо, Гурвич, тем не менее, несколько смягчает категоричность своих выводов в переизданиях книги о современном призвании социологии. Так, в вышедшем уже после смерти мыслителя третьем ее издании (подготовленном по рукописным заметкам Гурвича) содержится существенная для данной полемики оговорка, что автор не видит в социологии «единственную науку, способную изучать временные перспективы, схватываемые и формулируемые в других научных дисциплинах, особенно в истории»[577]. Более того, Гурвич считает невозможным ответить на вопрос, являются ли формулируемые им временные перспективы социологии «реальным социальным временем, либо восприятием времени, либо способом обладания временем»[578], – речь идет только о предварительных концептуальных рамках, которые могут и должны корректироваться применительно к конкретным историческим или социологическим исследованиям[579].