Читать онлайн «И жить еще надежде…». Страница 149

Церемония началась с православного богослужения у большого деревянного креста, установленного перед руинами церкви. Собралось много местного населения. Службу вел местный священник, отец Вячеслав, окончивший технический вуз и свободно владеющий несколькими языками. Рядом стояли лютеранские священники, также освящавшие кладбище.

Потом участники церемонии в сопровождении многочисленного милицейского оцепления двинулись за каменную ограду, ворота которой были украшены немецкими флагами, на территорию будущего кладбища. Здесь на покрытом короткой стриженой травой ноле стояли сгруппированные по три невысокие гранитные кресты. В нескольких местах поднимались редкие саженцы деревьев и стояли небольшие гранитные стелы с именами погибших.

Родственники погибших, их дети и внуки, уже ставшие седыми и старыми, несли с собой свечи и вечно молодые фотографии своих сгинувших здесь отцов. Более полувека они безуспешно пытались разыскать эти могилы. Им показывали примерную территорию, где захоронены останки их близких. Они втыкали в рыхлую землю зажженную свечу, укрепляли возле нее фотографию, клали рядом цветы, ложились или садились на поросшую редкой травой глину и плакали.

У дальней ограды кладбища в нескольких армейских палатках был организован обед. Там дымили полевые кухни. Каждому входящему в палатку давали металлическую миску с мясным гуляшом и гречневой кашей и стопку водки.

Мне почему-то запомнилось, как уже в конце официальной части какой-то человек из обслуги начал торопливо снимать с ворот кладбища немецкие флаги. На просьбу съемочной группы подождать до конца телевизионной съемки он ответил: «Что вы, нельзя, — немедленно все сопрут». Ко мне подошла стайка девушек из соседнего поселка: «Дайте, пожалуйста, автограф. Мы вас очень любим. Ведь вы такой известный. Мы вас узнали, вы — знаменитый джазмен Давид Голощекин».

Наташа вместе с операторами брала у участников интервью для немецкого телевидения. Больные и согбенные старики, бывшие немецкие танкисты и наши пехотинцы, обнимались и плакали, поминая погибших. Выяснилось, что у немцев тоже были заградотряды, стрелявшие в своих, если те отступали. Вокруг сочувственно ахали местные бабки в белых платочках.

Они поведали нам, что в годы войны партизан подо Мгой не было. Были только наши солдаты, бежавшие из немецкого лагеря. Их выдала местная крестьянка за триста немецких марок. «Да как же не выдать, — объясняли старушки, — у нее четверо детей было, их кормить было нечем». Живется здесь и сейчас невесело. Прежде был совхоз-миллионер с породистыми коровами. Сейчас — нищета, разорение и бескормица. Молодые жалуются, что работать негде, голодуха. Увидев, что местные женщины разговорились со съемочной группой, к нам тут же подошел маленький человечек, назвавшийся представителем местной администрации, и стал интересоваться, о чем разговор.

Теперь, когда минуло уже полвека, бывшие рядовые армии противника тоже стали представляться нашим людям жертвами войны. Думается, что немалую роль в этом сыграла сегодняшняя Чеченская война. Ведь немецкие солдаты тоже вынуждены были выполнять приказ. Вряд ли им всем, даже одурманенным фашистской пропагандой, так уж хотелось умирать на чужой земле. Немцы подарили мне изданный в Германии дневник погибшего в этих местах немецкого солдата Вольфганга Буффа, начатый 29 сентября 1941 и оборвавшийся 1 сентября 1942 года. В дневнике есть и стихи, очень невеселые.

Как знать, может быть именно моему родному многострадальному Питеру суждено стать в истории первым городом-миротворцем враждовавших народов?

Еще в 1961 году известный московский художник Борис Йеменский написал картину «Безымянная высота», на которой изображены два лежащие голова к голове молодых парня, — русский и немецкий солдаты, убившие друг друга в рукопашном бою на безымянной высоте. Лицо русского солдата обращено к небу. Немец уткнулся лицом в землю. Оба юноши, одетые в солдатскую форму враждующих армий, почти дети и одинаково беспомощны перед смертью. Пожалуй, это единственная из многочисленных картин о войне советского периода, ярко и выразительно показывающая, что война — не победа и героизм, а страдание и смерть.

Картина вызвала дружную брань советской критики. Художника обвинили в отсутствии патриотизма и буржуазном пацифизме. Более всего высокопоставленных идеологов советского искусства возмутило, что на картине смерть уравняла немца-захватчика и русского-защитника. Это никак не вписывалось в многолетний, привитый нам еще с военных лет стереотип «немец-фашист».

Несмотря на хрущевскую либеральную оттепель, после ожесточенных споров картина была убрана в запасники. Пытаясь спасти картину, художник сделал ее вариант, где изобразил немца со звероподобным лицом, но и это не помогло. Цензура была неумолима. Только через тридцать лет картина смогла увидеть свет.

Известный немецкий коллекционер Петер Людвиг купил один из вариантов картины и повесил в своем музее в городе Ахене в Германии на одном из самых почетных мест. Там было организовано интервью и открыт конкурс на тему «Память о войне и примирение глазами молодежи». Такой же конкурс в 1997 году был начат и в Петербурге центром международного сотрудничества «Примирение». Целью конкурса было укрепление взаимопонимания молодежи городов-побратимов Санкт-Петербурга и Гамбурга через творческое переосмысление уроков Второй мировой войны.

Основой для конкурса была предложена картина Йеменского. Ребят попросили нарисовать еще что-нибудь на эту тему. Сначала казалось непонятным: как можно нарисовать примирение? Вот войну, например, можно нарисовать, мир — тоже, а примирение как? «Мы сами не знаем, что такое примирение. Зачем же эту идею детям навязывать? — возмущался директор одной из художественных школ. — Детям будет слишком сложно понять эту тему. Давайте ее заменим на «Мир и дружба: Петербург — Гамбург»».

В декабре 1997 года в газете «Невское время» была напечатана заметка учительницы истории Ирины Головановой «Можно ли нарисовать примирение», посвященная картине художника Йеменского.

«Вопрос о солдатских могилах, — писала Голованова, — лишь малая часть общей большой проблемы возрождения нравственных ценностей и человечности, утраченных в нашей стране за последние 70 лет. В отношении к погибшим выражаются жестокость, инертность и бездушие, охватившие наше общество. Либо мы преодолеем это, восстановим нравственные основы, либо перед нами возникнет пропасть одичания. Поэтому так важно увидеть память о войне глазами молодежи».

И одна за другой на конкурс стали поступать детские работы, которых набралось более пятидесяти. При этом решения были самые нестандартные. Меня более других тронул рисунок четырнадцатилетней девочки. На рисунке изображены две могилы рядом на пригорке. На одной могиле — немецкий крест с каской, пробитой пулей, на другой — звездочка на фанерном постаменте и висящая на ней пробитая пилотка. Так появилась песня, исполненная впервые на церемонии открытия немецкого военного кладбища:

У моего друга, художника Бориса Жутовского, есть серия портретов, которую писатель Фазиль Искандер, также в нее попавший, назвал «Последние люди Империи». Те, о ком пойдет речь в этой части книги, уйдя из жизни, остались портретами в галерее Жутовского.