Читать онлайн «Джулиан Ассанж: Неавторизованная автобиография». Страница 11

Парни-программисты считались авторитетами. Мы никогда не встречались с ними. Они могли оставлять в программах скрытые сообщения, спрятанные под несколькими слоями защиты, через которые нам нужно было пробраться; иногда программа была задумана так, что при попытках взломать ее она атаковала компьютер. Взаимоотношение с компьютером становилось важной составляющей быстрого расширения нашего сознания. Мы учились очень многому и очень быстро и знали, что можем обучить компьютер стать еще сложнее на основе наших инструкций. Соревнование между нами и первоначальными производителями программ также ускоряло процесс: может, мы и были врагами, но вместе двигали наше искусство вперед. Полагаю, так происходит в шахматах, если в них играют настоящие мастера.

Я начал писать программы. Потом, когда появился WikiLeaks, некоторые думали, что все дело в политике. Но многое из того, что мы делаем, заложено в логике компьютерного интеллекта и вытекает из неизбежных аспектов взаимодействия с ним. Во многом с тех времен, когда мы сидели за своими первыми компьютерами в своих комнатах, ничего не изменилось. Конечные пределы компьютерной мощи не определяются людьми, которые собирают компоненты на китайских фабриках; возможности компьютера заключены в самой его сути. Одним из первых это заметил Алан Тьюринг[19], сказавший, что любая точная инструкция, которую можно записать на бумаге и дать другому человеку, потенциально может быть исполнена и компьютером. Мы были горячими поборниками его идеи. Какие бы ни возникали по этому поводу эмоции, но именно так и происходит, когда изобретениям дозволяется реализовать их потенциал в компании с живым человеческим воображением. Взламывая коды, мы делали программы лучше, а создавая новые программы, делали коды сложнее для взлома. Возникал своего рода круговой парадокс, весьма радовавший подростковые умы. Каждая ночь становилась новым приключением.

Из-за границы по почте мне стали присылать дискеты. Из Америки, Швеции и Франции, где мои новые друзья взламывали коды и посылали мне всякое-разное, и я в ответ делал то же самое. Вся наша пересылка была бесплатной, так как мы придумали систему повторного использования марок. Здорово жить в момент, когда все в мире меняется, и чувствовать токи прогресса в кончиках пальцев, лежащих на клавиатуре. Мне было шестнадцать, и пришло мое время: я нашел свое призвание, ремесло, близких мне по духу людей, свою страсть – все это я получил разом. Уверен, мы были столь же заносчивы, сколь и непокорны, но молодым людям в таком возрасте нужно чувствовать свою силу, и мы просто летали.

Справедливости ради надо заметить, что в те времена на мою страну смотрели как на провинциальное захолустье. Бесспорно, Австралия страдала от культурного раболепия, несомненного понимания, что она – лишь стоячее болото по сравнению с бурными потоками европейской цивилизации и американского образа жизни. И наше поколение – сначала на ощупь, понемногу, а потом сознательно и мощно – противостояло этому. Я тогда жил с семьей в пригороде Мельбурна, но уже начинал находить свое место в элитарной среде компьютерных хакеров. Нам казалось, что мы – тоже центр меняющегося мира, мы не менее значительны, чем продвинутые компьютерные парни в Берлине или Сан-Франциско. Мельбурн с самого начала выделялся на мировой компьютерной карте, и отчасти это наша заслуга: мы исходили из универсального представления, на что способны информационные технологии, и ни на секунду не считали себя отвергнутыми и провинциальными. Ведь это отлично, когда осознаешь, обитая на самом дне планеты, что можешь повести за собой целый мир. Австралия всегда была лагуной у моря «английскости», нас омывали культурные волны Британии с ее колониальным духом и высокими представлениями о собственных национальных ценностях. Такова была реальность, и поэтому, вступая в бой, мы бились как короли. Да, нас считали зарвавшимися до наглости, но в этом и заключался наш менталитет мельбурнских хакеров. Мы не чувствовали себя оторванными от главных потоков, поскольку сами были этими потоками. Примем во внимание, что новаторские решения часто невозможны без апломба, пусть даже временного или ложного, и мы видели себя на вершине мира. А что касается болот… Между прочим, проблему их осушения в далеком семнадцатом столетии левеллеры сделали фронтом политической борьбы. Современные историки тоже заговорили о «мире, перевернутом вверх дном»; Кристофер Хилл писал о возможности появления «непокорных»[20] – людей, которые, убегая из-под власти феодальных лордов, осмелились переступить через вековые традиции и обречь себя на существование вне закона. Мои бывшие друзья из компьютерного подполья наверняка порадовались бы словам левеллера по имени Уильям Эрбери[21]: «Глупцы – мудрейшие из людей, а безумцы – наитрезвейшие… Если безумие жило бы в сердце каждого человека… то вот вам остров Великого Бедлама… Пойдемте, давайте же будем безумцами вместе».

Сейчас я рассказываю о времени новых идей, общей активности и вовлеченности. До эпохи Интернета с ее идеей народного суверенитета – назревающей свободы, поднимающейся на этой арене, – было еще далеко, и за нее еще предстояло бороться. Я узнал об этом лишь позже, но мы могли обратиться к Мильтону, давшему чуть ли не священное обоснование гражданскому неповиновению и говорившему власти: «Подумайте, к какой нации вы принадлежите и какой нацией вы управляете: нацией не ленивой и тупой, а подвижной, даровитой и обладающей острым умом; изобретательной, тонкой и сильной в рассуждениях, способной подняться до высочайших ступеней человеческих способностей»[22].

Мы были не слишком честолюбивы и не очень талантливы, но мы знали, что стоим перед чем-то неизведанным, доныне миру незнакомым. Мы, дети пригородов, из своих комнаток отправлялись на поиски глобальной компьютерной Сети. «Бурный ветер идет с севера»[23], – писал один из героевлевеллеров. Что же, возможно. Но в современном мире, «перевернутом вверх дном», мы могли назвать север югом и воздать Австралии должное. В любом случае наша энергия соединялась, пусть даже и бессознательно, во множество великих анонимных попыток вырвать свободу из рук невидимой власти. Некоторые из нас, возможно, сильно обманывались, ожидая от будущего благодарности, – но этого не случилось. Таких простаков, ставших жертвами собственных иллюзий, ждали только тюрьмы.

Истинное утро новой жизни принес нам не компьютер, а модем, ставший настоящим откровением. Заполучив его, я понял, что всё – кончилось. Прошлому пришел конец. Старого стиля больше не будет. Уже не существовало Австралии – той, какой она была. Не существовало мира – того, каким он был. Конец. Мне было около шестнадцати, когда снизошло это озарение, заключенное в маленькой коробочке, очень медленно набиравшей номера. До появления Интернета глобальная компьютерная субкультура существовала лишь на электронных досках объявлений. Эти изолированные компьютерные системы устанавливались, допустим, в Германии, и вы могли подключиться к ним, обменяться сообщениями или программами. И все вдруг оказывались соединенными. Конечно, была проблема со стоимостью международных звонков, но некоторые наши друзья научились мастерски манипулировать телефонными линиями. Телефонных взломщиков тогда стали называть фрикерами. Я слышал много чуши о том, как первые компьютерные хакеры обкрадывали банки и многое другое. Большинство моих знакомых хакеров интересовались лишь тем, как заполучить побольше бесплатного телефонного времени. Вот и весь их капитал. Но это действительно богатство – провести ночь, подключившись к заморскому опыту. Чувство новых открытий было просто космическим.

Уже через несколько дней после покупки модема я написал программу, которая указывала ему, как находить другие модемы. Она сканировала главные деловые районы Австралии, а затем и другие части света, пытаясь найти компьютеры с модемами. Я знал, что на конце телефонной линии ждет что-то интересное, и лишь хотел понять, к чему нас могут привести эти номера. То были чисто математические расчеты, игры с числами. На том этапе наши действия не имели ничего подрывного, лишь завораживающий процесс новых контактов, исследование мира и проникновение в самую технологически изощренную часть промышленной цивилизации – ощущение такое, будто ты поймал гигантскую волну и оседлал ее. Звучит несколько выспренно, но и чувства тогда были грандиозными, и я не готов преуменьшать их. Система была изощренной, а мы сами – нет, и многие из нас испытывали примерно то же, что в детстве, когда пытались попасть в заброшенные карьеры, перелезали через заборы и пробирались внутрь старых домов. Мы нуждались в том же притоке адреналина, который ударял в нас тогда. Сама дерзость от проникновения во взрослый мир вызывала очень острые ощущения.