Читать онлайн «Русский быт в воспоминаниях современников. XVIII век». Страница 25

Торжественный въезд в Москву по поводу Полтавской победы

(1710 г.), 1-го Января… Когда все было готово для въезда, с городских стен и валов выпалили изо всех орудий, в церквах затрезвонили во все колокола, и шествие тронулось в следующем порядке.

1) Впереди выступал хор музыки из трубачей и литаврщиков в красивом убранстве. Командир Семеновской гвардии, ген. – лейтенант князь Михаил Михаилович Голицын, вел одну часть этого полка, посаженную на коней, хотя самый полк исключительно пехотный. Заводных лошадей Голицына, покрытых великолепными попонами, вели впереди.

2) Полевая артиллерия, отнятая у Шведов в битве с ген. Левенгауптом.

3) Знамена и штандарты, взятые в той же битве.

4) Плененные тогда же обер и унтер-офицеры.

5) Замыкала остальная часть Семеновской гвардии.

6) Потом, в санях на северных оленях и с Самоедом на запятках, ехал француз Wimeni; за ним следовало 19 самоедских саней, запряженных парою или тремя северными оленями. Самоеды эти, низкорослые, коротконогие, с большими головами и широкими лицами, были с ног до головы облечены в шкуры северных оленей, мехом наружу; у каждого к поясу прикреплен меховой куколь[18]. Понятно, какое производил впечатление и какой хохот возбуждал их поезд. Смехотворное зрелище это было вставлено Царем, вследствие его обычной склонности к шуткам. Царь одарен таким широким умом, что, как ни важны и заботливы дела, которыми он в данную минуту занят, он никогда всецело ими не поглощен, и среди них ему приходят в голову разные забавные шутки и затеи. Без сомнения, Шведам было весьма больно, что в столь важную трагедию введена была такая смешная комедия.

Француз Wimeni принадлежал к хорошему роду, в отечестве своем испытал много превратностей и долгое время содержался в заключении в Бастилии, что отразилось на нем периодическим умопомешательством. Впрочем, он много видал на своем веку, немало путешествовал и порою разговаривал так разумно, что речи его, в которых сказывалась тонкая его наблюдательность, по занимательности не уступали беседе самого умного человека. Царь встретил его у короля Польского. Wimeni понравился ему своими идеями, то сумасбродными, то благоразумными, и король уступил его Царю. После того Царь поставил Wimeni царем над особым народом в России – самоедами, и вместо маршалов, камергеров, камер-юнкеров и других чинов двора назначил к нему придворный штат из самоедов.

7) Часть Преображенской гвардии, представляющей самую почетную царскую охрану. Они ехали верхом, хотя полк этот пехотный.

8) Затем пленники и прочие трофеи, взятые в битве под Полтавою, унтер-офицеры, прапорщики, поручики, капитан-поручики, капитаны и ротмистры.

9) Артиллерийские офицеры и прислуга.

10) Шведская артиллерия, в количестве 80 слишком железных и металлических пушек и мортир.

11) 9 медных и 1 серебряные литавры (последние, говорят, взяты шведами у нас за много лет тому назад в одной битве, происходившей в Дании), и около 300 знамен и штандартов.

12) Майоры, генерал-адъютанты, подполковники и полковники.

13) Королевско-Шведские придворные, маршалы, и при них носилки, на которых в Полтавском бою носили короля, раненого за несколько дней перед тем в ногу, до той минуты, пока он не был вынужден променять их на коня и пуститься в бегство.

14) Шведская канцелярия.

15) Один за другим все генералы, взятые в плен под Полтавою; из них последним шел ген. – фельдмаршал Рейншильд.

16) Тайный советник и главнейший из советников короля шведского граф Пипер, носящий звание первого походного министра.

17) Сам Царь на красивом гнедом коне, бывшем под ним в Полтавском бою. Справа от него ехал верхом генер. – фельдмаршал князь Александр Дан. Меншиков, слева – ген.-м. и подполковник Преображенского полка, кавалер Св. Андрея, князь Долгорукий.

18) Часть Преображенской гвардии, и в заключение слишком 60 шведских обозных повозок.

Весь поезд прошел под семью триумфальными воротами, нарочно для этого воздвигнутыми в разных местах. Вышину и пышность их невозможно описать. Их покрывало множество красивых аллегорий и своеобразных карикатур, писанных красками и имевших целью осмеяние Шведов. Ворота стоили больших денег; но сам Царь ничего на них не израсходовал, так как по его приказанию их возвели на свой счет некоторые богатые бояре. Самые большие из ворот со всеми их аллегориями воспроизведены и описаны в печати; как полагают, в скором времени будет равным образом издано и описание всех остальных. В воротах играла прекрасная духовая музыка и раздавалось стройное пение. Молодежь, толпами встречавшая Царя на улицах и площадях, бросала к его ногам ветки и венки. Стечение народа и черни было ужасное: все хотели видеть Царя и пышный поезд. Чуть не через дом, из дверей выходили бояре и купцы и подносили Царю напитки. Таким образом Царь и его свита изобильно ели и пили. На всех улицах и площадях, по всему городу возле дверей домов были поставлены сосны и венки из сосновых веток. У знатных бояр и важных купцов ворота были расписаны красивыми аллегориями и рисунками разнообразного содержания, по большей части направленными к осмеянию Шведов. Рисунки изображали: Орла, который молниею свергает Льва с горы, Льва в темнице, Геркулеса в львиной шкуре, убивающего Льва и т. п. Словом, pictores atque poetae соединились вместе, чтобы с помощью своего искусства общими силами покрыть Шведов позором. Смотреть на торжественный въезд мне и Датскому посланнику Грунту, которого я приехал заместить, отвели, по нашей просьбе, особый дом. При проезде Царя я сошел вниз поздравить его и, подобно другим, поднес ему стакан вина, провозгласив его здоровье. Вино он от меня принял, обнял меня с большим добродушием и знаками милостивого внимания и в конце концов поцеловал. Как Царь, так и все окружающие его лица были пьяны и нагружены, как нельзя лучше. Затем я и посланник Грунт поехали к одним из триумфальных ворот, чтобы на более близком расстоянии увидать подробности. Здесь в густой толпе народа Грунт заметил царского государственного канцлера, графа Гаврила Ивановича Головкина, и представил меня ему. Встречался я с Головкиным в первый раз; хотя я и ранее искал случая с ним видеться, но он был так завален делами, что не мог меня принять. Канцлер был совершенно пьян. Он обнял меня и поцеловал, проявляя величайшую любезность и добродушие. Но так как он не знал иного языка, кроме русского, то ничего не говорил, а выражал свои чувства исключительно знаками. Он взял меня за руку, подвел к своей карете, поставленной на русский манер на полозья, затем усадил в нее, и мы поехали. В карете между нами произошел многообразный обмен вежливостей и заверений в дружбе, проявлявшихся, впрочем, как с моей, так и с его стороны, в одних знаках и минах. Мы проехали порядочный конец, как вдруг мимо нас во весь опор проскакал Царь. Лице его было чрезвычайно бледно, искажено и уродливо; он делал различные страшные движения головою, ртом, руками, плечами, кистями рук и ступнями.

Оба мы вышли из кареты. Тут мы увидали, как Царь, подъехав к одному солдату, несшему Шведское знамя, стал безжалостно рубить его мечом, быть может за то, что тот шел не так, как следует. Далее Царь остановил свою лошадь, но все продолжал делать описанные страшные движения, вертел головой, кривил рот, заводил глаза, подергивал руками и плечами и дрыгал взад и вперед ногами. В ту минуту его окружали важнейшие его сановники. Все они были испуганы, и никто не смел к нему подойти; они видели, что Царь чем-то раздосадован и сердит. Наконец, к нему подъехал и заговорил с ним его повар Иоганн фон-Фельтен. Как мне после передавали, вспышка и гнев Царя имели причиною то обстоятельство, что в это самое время его возлюбленная Екатерина Алексеевна[19] ожидала рождения ребенка и была так плоха, что боялись за ее жизнь.

После описанного случая канцлер простился со мною легким кивком, приветливым движением и немногими словами, причем по-прежнему ни он, ни я не поняли друг друга. Он сел в свою карету и оставил меня одного среди улицы, позабыв, что увез меня от моего возка и от всех моих людей. День клонился к вечеру; один, в незнакомой толпе, не понимая местного языка, я не знал, что предпринять; до моего дома оставалось добрых полмили, и я вероятно погиб бы среди этого множества людей, почти поголовно пьяных, или был бы ограблен и убит уличными разбойниками, которыми полон город, если б на меня случайно не наткнулся мой дворецкий и толмач Христиан Эйзентраут. Он нанял для меня простого санного извозчика из тех, что за копейку – за две развозят по Москве седоков, и я поехал домой, вознося благодарения Богу за избавление от гибели…

31 Января. Царь Самоедов, Француз Вимени, опившись во время «славы», скончался. Царь, всегда заботливо относящийся к своим придворным и обыкновенно провожающий до могилы прах последнего из своих слуг, приказал устроить ему замечательные похороны. Сам Царь, князь Меншиков, Апраксин, его брат, Казанский губернатор, канцлер и вице-канцлер, Московский комендант и много других важных лиц, одетые поверх платья в черные плащи, провожали покойного, сидя на Самоедских санях, запряженных Северными оленями и с Самоедом на запятках. Сани эти сбиты из двух долгих кусков дерева и нескольких поперечных перекладин, на которых лежит доска, слегка устланная сеном. На Царе поверх той коричневой одежды, которую он носит всякий день, был черный плащ. А всегдашняя его шапка была повязана черным флером. Отпевали его Иезуиты. Католическая церковь, весьма красивая, каменная, находится в Немецкой Слободе. Трудно описать, до чего был смешон этот похоронный поезд, как на пути в церковь, так и обратно.