Читать онлайн «Темная харизма Адольфа Гитлера. Ведущий миллионы в пропасть». Страница 30

В этой записке он заходит значительно дальше, чем в открытом выступлении в следующем году в Нюрнберге. Гитлер, как и Геббельс, осознавал, что общественным мнением следует управлять не спеша. «Пропаганда похожа на военную колонну, — говорил Геббельс своему референту Вильфриду фон Овену, — она должна двигаться к цели под надежной военной защитой. Она должна определять скорость движения по самому медленному подразделению»‹11›.

В ходе одного из все более редких заседаний правительства, 4 сентября 1936 года, Гитлер ознакомил свой Кабинет министров с содержанием этой записки. Геринг с его склонностью к воинственным фразам заявил, что записки Гитлера «подтверждают, что столкновение с Россией неизбежно»‹12› и что Германия должна активно готовиться к войне. Энтузиазм Геринга объясняется глубокой верой в харизматичное руководство Гитлера. Все планы могут быть воплощены в жизнь, считал Геринг, потому что «благодаря гению фюрера вещи, которые казались абсолютно невозможными, очень быстро становятся реальностью»‹13›.

Подобное отношение, под девизом «нет ничего невозможного», типично для Геринга — неисправимого авантюриста. «Среди всех крупных нацистских лидеров Герман Геринг казался мне самым симпатичным, — пишет в мае 1937 года сэр Невил Гендерсон, посол Великобритании в Берлине. — Во время любого политического кризиса он был беспощаден, как на войне. Однажды он сказал мне, что англичане, которые вызывают у него подлинное восхищение, — это пираты, такие как Фрэнсис Дрейк, и он упрекал нас в том, что мы стали слишком цивилизованными. Фактически, он сам был типичным жестоким пиратом, но при этом обладал некоторыми привлекательными качествами, и я должен откровенно сказать, что испытывал к нему настоящую личную симпатию»‹14›.

В октябре 1936 года Геринг был назначен ответственным за выполнение четырехлетнего плана, целью которого было подготовить Германию к войне. Согласно этому плану Германии предстояло увеличить расходы на вооружение и уменьшить зависимость от импортного сырья, поддерживая при этом достойный уровень жизни населения. Справиться с подобной задачей было бы не под силу даже опытному экономисту. Что уж говорить о бывшем летчике, который как то раз весело признался, что ничего не понимает в экономике, но при этом обладает «неукротимой волей»‹15›.

Невзирая на явное отсутствие глубокого ума, Геринг был невероятно ценен для Гитлера. С самой первой встречи в том уже далеком 1922 году Геринг полностью признал харизматичное лидерство Гитлера. В результате он вошел в узкий круг людей, знавших о том, что Гитлер планирует спровоцировать войну. Другим человеком, осведомленным о масштабах планируемого военного конфликта, был Вальтер Дарре. Он, как и Геринг, был горячим сторонником жесткой линии политики нацистов. В начале 1936 года он заявил официальным лицам Reichsnährstand, «Имперского земельного сословия»: «Регион, самой природой предназначенный для расселения немецкого народа, — это территория от восточных границ нашего рейха до Урала. На юге она ограничивается Кавказом, Каспийским и Черным морями, а также водоразделом, который отделяет бассейн Средиземного моря от Балтийского и Северного морей. Мы поселимся в этом регионе в соответствии с законом, согласно которому высшая нация всегда имеет право захватить земли низшей нации и владеть ими»‹16›.

Гитлеру было известно, что в его правительстве есть люди, которые, в отличие от Геринга и Дарре, не верили в его харизматичную гениальность. Среди них, например, был президент Рейхсбанка и министр экономики Ялмар Шахт, который начинал терять власть в результате постоянных склок по поводу раздела власти, которые устраивали должностные лица, работающие над четырехлетним планом. Он ушел с поста министра экономики в 1937 году, а на смену ему пришел более уступчивый нацист, Вальтер Функ. Тем не менее в борьбе со своим двойным врагом (который в его понимании был единым, объединенным врагом) — иудаизмом и большевизмом — Гитлер понимал, что главной силой, на которую он сможет опереться, должна быть армия. Он уже завоевал доверие и восхищение министра обороны Вернера фон Бломберга, расправившись с Ремом и СА. Действительно, Бломберг фактически боготворил Гитлера. Карл Бем-Теттельбах, адъютант Бломберга в 30-е годы, вспоминает, что его шеф возвращался со встреч с Гитлером преисполненный энтузиазма по поводу всех его идей — больших и малых. «К примеру‹17›, — вспоминает Бем-Теттельбах, — Гитлер рассуждал о своей службе во время Первой мировой войны… и вспоминал, как впереди на коне ехал капитан, а за ним 100 или 110 человек тащили тяжелые походные мешки. „Современную войну так не ведут, — говорил Гитлер. — Капитан должен идти пешком, а лошадь должна тянуть телегу, на которой лежат походные мешки“». Бломберг был в восторге от этого заявления, как, впрочем, и от всех других, исходивших от Гитлера.

Бломберг и остальные военные руководители не были толком осведомлены о том, насколько глубок антисемитизм Гитлера и нацистов. К примеру, Людвиг Бек, начальник Генштаба сухопутных войск, в письме своему другу утверждал, что вопрос о том, кого из евреев исключать из ассоциации военных ветеранов, а кого нет, «должны решать сами члены ассоциации, и делать это с большим тактом»‹18›. Он также писал: «Я знаю, что зачастую бывшие офицеры запаса, не являющиеся арийцами, добровольно уходят в отставку для того, чтобы не подвергать неприятностям ни себя, ни других». Таким образом, Бек попытался представить антисемитизм нацистов просто как проверку хороших манер.

«Существовали определенные антисемитские настроения в Англии, Франции, Италии и Германии, — говорит Иоганн-Адольф Кильмансегг, тогда молодой армейский офицер. — Но это не имело ничего общего с фундаментальной концепцией уничтожения евреев… И хотя принимаемые по отношению к ним меры становились все более жестокими [в тридцатые годы], никто не мог себе даже представить, во что все это выльется»‹19›. Тем не менее действия армейского руководства в поддержку нацистского режима в этот период зашли значительно дальше, чем описываемый Кильмансеггом «традиционный» антисемитизм. Высшее командование, включая Людвига Бека, согласилось с тем, чтобы офицеры проходили инструктаж по «расовой гигиене» и «расовой биологии»‹20› в соответствии с нацистской идеологией.

И все же армейские офицеры, такие как Бломберг и Бек, были в принципе согласны с Гитлером по поводу существования большевистской угрозы и также считали, что Германия должна бороться за свою независимость — даже если для этого придется завоевывать восточные страны в поисках новых земель для империи. Впереди лежал долгий путь: от принятия этой идеи до достижения поставленной цели. В связи с этим Гитлер активно использовал свою старую концепцию — стремление «исправить ошибки Версальского договора», которое, как дымовая завеса, должно было скрывать его истинное желание — развязать войну с СССР. В то время практические последствия военного вторжения на территорию Советского Союза в ближайшие несколько лет вводили в ужас многих немецких офицеров. А вот попытка аннулировать условия Версальского договора казалась гораздо менее пугающей. К примеру, Людвиг Бек в речи, произнесенной в присутствии Гитлера в октябре 1935 года в Kriegsakademie, выразил надежду на то, что немецкие офицеры правильно понимают свой «долг» перед «шефом вермахта [то есть Адольфом Гитлером], который прилагает все усилия для того, чтобы сбросить „оковы Версаля“»‹21›.

После совместного ужина с Гитлером Бек пришел к выводу, что у него нет никакой личной привязанности к фюреру. По его искреннему убеждению — резко контрастирующему с чувствами его начальника Вернера фон Бломберга — Гитлер не отличался ни малейшей харизмой. Но это не имело значения. Гитлер поддерживал армию всеми возможными способами. Перевооружение шло быстрыми темпами, всеобщий воинский призыв был восстановлен в марте 1935 года, и в демилитаризованную Рейнскую область были введены немецкие войска в 1936 году. Беку было совершенно все равно, обладал ли харизмой человек, благодаря которому все это стало возможно, или нет.

Тем не менее многое еще предстояло преодолеть на пути полного освобождения от «оков Версаля». Одним из самых вопиющих наследий договора оставалось отделение Восточной Пруссии от остальной Германии. Коридор между этими землями контролировали поляки, а порт Данциг, расположенный в пределах коридора, находился под суверенитетом Лиги Наций. «В молодости я лично посетил Данциг, — говорит Ульрих де Мезьер, бывший в то время армейским офицером, — потому что у меня в этом городе жила тетя, и я считал Данциг безусловно немецким городом. Все мы надеялись, что этот вопрос можно решить путем переговоров. И если бы Польша была готова к переговорам по этому вопросу, возможно, не было бы даже войны с Польшей». То, что де Мезьер, давший это интервью через много лет после окончания Второй мировой войны, все еще считал, что «переговоры» могли бы решить вопрос Данцига и Польского коридора, лишний раз подчеркивает глубокую уверенность определенных кругов в том, что перевооружение было направлено лишь на то, чтобы вернуть Германии государственные территории, принадлежавшие ей до 1914 года. К концу 1937 года среди людей, служивших Гитлеру, произошел раскол. Все они понимали, насколько глубоки его антисемитские и антибольшевистские убеждения, многие разделяли их в большей или меньшей степени. Но при этом часть из них — в том числе Шахт и целый ряд высших чинов вооруженных сил — шли за Гитлером преимущественно из рациональных соображений. Иные же — такие как Геринг и многие другие убежденные нацисты — выполняли приказы фюрера не только потому, что разделяли его идеологию, но и потому, что целиком и полностью принимали его харизматичное лидерство. Для них вера была важнее голых фактов. И, само собой разумеется, именно такими людьми хотел окружить себя Гитлер.