Читать онлайн «Сократ: учитель, философ, воин». Страница 24

Впрочем, и реальных дел Платон не чурался. Особенно в молодости. Однажды он даже пустился по следам Алкивиада. И цель была похожа: построить новое государство на Сицилии. Правда, властолюбивый Алкивиад мечтал завоевать остров и создать там собственную империю. А Платон ни с кем воевать не хотел. Он полагал, что государство – притом наилучшее – можно построить силой идеи. Просто переделать то, что до этого с помощью меча построил какой-нибудь тиран.

Со времен древних греков смысл, вкладываемый в слово «тиран», существенно изменился. Для нас это в первую очередь эмоциональная характеристика – и не только правителя, но и любого человека, склонного навязывать свою волю окружающим. В древности тиранией называли способ, которым правитель пришел к власти, а не собственно методы управления. Тиран не был сыном царя, наследником династии, которая, как в Спарте, правила страной многие столетия. Тиран не был всенародно избранным главой государства (как афинянин Перикл). Тиран захватывал власть силой и опирался не на традицию и законы, а на восставший народ или своих солдат. Некоторые греческие тираны были действительно людьми жестокими – именно им слово и обязано своим нынешним значением. Но другие – вполне разумными политиками, принесшими руководимым ими городам немалую пользу. Однако не в греческих традициях было ставить превыше всего волю одного человека. Даже в Спарте царь всегда склонялся перед законами. Поэтому рано или поздно между тираном и его подданными возникали разногласия, быстро перераставшие в смуты и мятежи. И ни одна династия тиранов (ведь любой из них всегда стремился сделать сына своим наследником) не была долговечной. Во времена Платона самыми могущественными тиранами Греции были отец и сын Дионисии, правившие в Сиракузах – большом и богатом городе Сицилии и подчинившие своей власти половину острова и прилегающую к нему часть Италии. В те времена Сицилию и южную половину Италии называли Великой Грецией – из-за большого количества греческих городов. Некоторые древние авторы даже утверждали, что греков там жило больше, чем в самой Элладе. Но это, скорее всего, преувеличение.

Дионисий Старший (431/430–367 гг. до н. э.) был довольно успешным тираном. При нем город и его торговля процветали, он удачно воевал с соседями, был союзником Спарты, враждовал с Афинами, поддерживал спокойствие в городе и всей державе, проводил популярные в народе социальные программы, например содержал ветеранов. И даже писал трагедии, одна из которых получила приз на конкурсе в Афинах. Да и прожил для тирана довольно долго: больше шестидесяти лет, из них почти сорок был правителем. И умер в своей постели, и наследником оставил собственного сына. В общем, на первый взгляд, вполне счастливая жизнь.

Об этом не уставали говорить тирану его приближенные. Особенно восхищался некий Дамокл, который каждый день напоминал Дионисию, что считает его счастливейшим из живущих на земле людей. Конечно, он был льстецом, как и любой придворный. Но разве у него не было реальных оснований для таких утверждений?

Дамоклов меч. Ричард Уэстолл, 1812

Однажды Дионисий предложил Дамоклу ненадолго на себе ощутить, каково это – быть счастливым тираном. Он нарядил Дамокла в собственные одежды, осыпал драгоценностями, усадил на свое место во время пира. Вокруг суетились слуги, придворные наперебой старались сказать Дамоклу что-нибудь приятное – о том, как хорошо он сегодня выглядит, как умно говорит; от души смеялись его шуткам, поминутно выражали желание в чем-нибудь ему услужить. В общем, Дамокл чувствовал себя неплохо, пока не заметил, что над головой у него, острием вниз, на тоненьком волоске висит меч. И тогда весь остальной «праздник жизни» стал ему не в радость. Эта нравоучительная история, скорее всего, легенда. Но она довольно точно характеризует психологию тирана, даже такого мудрого и потому умеренного, как Дионисий. Тиран, в отличие от законного монарха или демократически избранного правителя, вынужден постоянно быть настороже. Иначе его немедленно свергнут. Ведь вокруг множество таких вот Дамоклов, которые полагают, что нет ничего слаще, чем быть тираном. И, глядишь, кому-то из них улыбнется фортуна. Причем тиран даже не может добровольно отказаться от власти – его враги и завистники, которых он когда-то отстранил, обидел, немедленно с ним расправятся. Новые тираны будут видеть в нем потенциального соперника. А ведь душевного спокойствия хочется и тирану. Дионисий был образованным человеком, он знал, что среди учеников знаменитого Сократа есть не менее знаменитый Платон, который объясняет людям, как можно устроить идеальное государство, где все будут счастливы и никому не придет в голову копать яму ближнему своему, вешать у него над головой меч, а проще говоря, устраивать смуты и заговоры. И вот Дионисий узнал, что Платон собрался на Сицилию с целями, как сказали бы сейчас, экотуризма: не только сицилийские города хотел посетить афинский мыслитель, но и осмотреть местные вулканы. На Сицилии расположен самый большой действующий вулкан Европы – Этна, у него до 400 кратеров, и извержения то из одного, то из другого происходят примерно раз в три месяца. И у Дионисия появилась блестящая, как ему показалось, идея: пригласить Платона в Сиракузы, чтобы он пожил при дворе. И даже сделать его советником, чтобы он попытался воплотить свои теории на практике. Поставил, так сказать, социальный эксперимент. Платону эта мысль тоже понравилась. И он поселился у Дионисия. Но очень скоро выяснилось, что жить не то что на Этне, но и у подножия Везувия – намного безопаснее, чем при дворе тирана.

Платон в своих общефилософских рассуждениях, когда противопоставлял идеальные формы (эйдосы) их слабым материальным подобиям, был совершенно прав. На словах Дионисий, может, и готов был согласиться с прекраснодушными рассуждениями Платона о мудром правителе, который всегда и во всем руководствуется только правилами добродетели. Но как жесткий прагматик он понимал: чтобы удержаться у власти, хочешь не хочешь, время от времени приходится прибегать к методам, имеющим мало общего с милосердием, моралью, а то и с законами. И он рассчитывал в этом отношении на «понимание» со стороны Платона. Да, вчера мы публично провозглашали одно, а сегодня вынуждены втайне делать нечто противоположное, но… Никаких «но»! – сурово отвечал Платон. Не стоит забывать, чьим учеником он был. Истина – прежде всего. Что по сравнению с чистотой идеи личная судьба Дионисия, или самого Платона, или даже всех Сиракуз? И хорошо бы отрубить вон тому оппозиционеру голову, но Даймонион не позволяет. Если бы на месте Дионисия оказался Алкивиад, с детства привыкший к подобным рассуждениям «по самому большому счету», то он бы тут же согласился, про себя посмеялся, а поступил по-своему. Но Дионисий с детства был солдатом, полководцем, сыном полководца. Он не привык, чтобы ему перечили. В конце концов постоянные упреки его так разозлили, что он обозвал рассуждения Платона стариковским брюзжанием. А в ответ услышал, что Платон и не ожидал ничего иного от тирана, который ни о чем, кроме сохранения своей власти, не думает. Реакция Дионисия была стремительной и действительно достойной тирана: он тут же распорядился казнить философа. Впрочем, очень скоро остыл. Не говоря уж о том, что казнь Платона, скорее всего, произвела бы скверное впечатление на «международное общественное мнение», она стала бы неадекватным решением диалектического противоречия между идеалистической теорией и практикой повседневной жизни. У Дионисия хватило ума, чтобы это понять.

С другой стороны, по опыту он знал, что нельзя выглядеть в глазах подданных человеком нерешительным, меняющим однажды принятые решения и кротко сносящим оскорбления. Это будет тут же истолковано как слабость. Поэтому он, воспользовавшись тем, что из Сиракуз на родину отправлялось спартанское посольство, передал лакедемонянам Платона, поручив продать его где-нибудь в рабство. Видимо, послы, как и положено спартанцам, оказались людьми, с одной стороны, жестокосердными, а с другой – малообразованными. Жестокосердными – потому что решили продать Платона на острове Эгина, где любого высадившегося афинянина по закону полагалось немедленно казнить. А малообразованными – потому что, скорее всего, ничего прежде не слышали ни о Платоне, ни о его сочинениях. На Эгине же весть о прибытии Платона вызвала небольшую сенсацию – нечасто на этот остров прибывали мировые знаменитости. От смерти его тут же особым решением народного собрания освободили. Правда, никто не мог воспрепятствовать спартанцам продать Платона в рабство: права частной собственности и тогда считались священными. Но торги тут же превратились в соревнование в благородстве между поклонниками платоновской философии. В конце концов его выкупил философ же, Анникерид Киренский, и отправил в Афины. А когда афинские друзья Платона собрали деньги и отправили их Анникериду, тот купил на них Платону небольшой садик в Академии (местности возле Афин), где с тех пор тот и занимался со своими учениками. Так что в практическом отношении Платон от всей этой истории даже выиграл. А языки всего мира обогатились термином «академия», которым с тех пор в большинстве стран называют высшие национальные научные учреждения. Дионисий немного позже окончательно опомнился и, беспокоясь о своей репутации, написал Платону письмо с просьбой не держать на него зла и не рассказывать никому об этой некрасивой истории и о неприглядной роли самого Дионисия. А Платон гордо ответил, что вообще не думает больше о тиране – есть предметы и поважнее. Но, видимо, это было не совсем так.