Читать онлайн «Союз еврейских полисменов». Страница 21

— Ицык Цимбалист, — подытожил размышления Берко. — Надо бы с ним повидаться. От остальных проку что от собаки с умными глазами. А с собакой я сегодня уже общался. По душам.

Та же уличная сеть, что и в Ситке, та же система маркировки улиц и нумерации домов, однако… здесь ты в ином мире: телепортирован, канализован сквозь измерения и антимиры, здесь ты на планете правильных иудеев. Пятница, дело к вечеру, остров Вербова, 225-я авеню. Ландсмановский «шевель суперспорт» плывет по морю «черных шляп». Высокие шляпы с широченными полями на манер надсмотрщицких из мыльных мелодрам о рабовладельцах. Женщины под шалями и париками, сплетенными из волосяных покровов менее состоятельных иудеек из Марокко и Месопотамии. Пальто и длинные платья сплошь из Парижа да Нью-Йорка, башмаки расцвели под небом Италии. Пацаны и парни дуют вдоль тротуаров на роликовых коньках, развеваются их шарфы и бакенбарды, сверкает яркая подкладка расстегнутых курток. Девочки и юные девушки в длинных юбках и косицах чинно шествуют под ручку, замкнутые в себе и в своих кланах. Небо сереет, ветер умирает, воздух потрескивает таинственной алхимией и ожиданием снега.

— Сколько их тут, — дивится Ландсман. — Как только вмещаются…

— И в лавках толпы.

— Плодятся, твари никчемные, — злится Ландсман.

Ландсман тормозит на красный на перекрестке Северо-Западной Двадцать Восьмой. На углу возле лектория толкутся бакалавры Торы, извратители Писания, беспочвенные мыслеплеты и приземленные бандюганы. Их выпученные глаза сверлят машину Ландсмана, от которой разит полицейскими ищейками, да еще двойное «эс» красуется на радиаторе. Они поднимают шум. Он вторгся на их территорию. Он чисто (так они считают) выбрит, пред Б-гом не дрожит. Он не вербовер-иудей, а стало быть, и вовсе не еврей. А раз он не еврей, то он, естественно, ничто.

— Глянь на эту скотину, — бушует Ландсман.

— Меир!

Суть в том, что «черные шляпы» всегда раздражали Ландсмана. Всю жизнь. При виде их он злился, и злость эта его как-то развлекала и удовлетворяла, чуть ли не радовала. К злости этой примешивались зависть, презрение, жалость. Он швырнул рычаг на скорость и распахнул дверцу.

— Меир!!!

Ландсман уже выскочил из машины. Он чувствует на себе взгляды мужчин и женщин. Он чует внезапный страх в дыхании окружающих, как вонь изо рта. Слышит свистящий смех цыплят, еще не знающих своей судьбы, жужжание компрессоров, дающих воздух карпам в аквариумах. Ландсман раскалился докрасна, как игла, готовая прижечь клеща или подобную гниду.

— Ну что, бычки, есть желающие прокатиться в моем нозовозе?

Из толпы тут же выступил светлокожий еврей, невысокий, коренастый, с выпуклым лбом и раздвоенной светлой бородой.

— Я бы советовал вам вернуться в автомобиль, офицер, — негромко и спокойно произносит он, — и следовать своим маршрутом.

— Советуете? — ухмыляется Ландсман.

К первому присоединяются остальные, чуть ли не два десятка, больше, чем предполагал Ландсман. Он раскаляется добела, как лампочка, готовая взорваться.

— Изложу иначе, — светлобородый меняет тон. Пальцы его подтягиваются к выпуклости на бедре. — Немедленно возвращайтесь в машину.

Ландсман скребет подбородок. Понимает, что положение идиотское. Следуя на ощупь в закрытом деле, без всякой причины потерять самообладание! Еще мгновение — и он станет причиной инцидента с «черными шляпами» обладающими влиянием, капиталом и арсеналом оружия из Маньчжурии и России, достаточными, согласно заслуживающим доверия оценкам, для покрытия потребностей любой центральноамериканской республики. Безумие. Чисто ландсмановское безумие.

— Может, подсадите? — издевательски ухмыляется Ландсман.

В этот момент из второй дверцы возникает Берко. Древний индейский медведь на еврейской улице. С королевской осанкой вождя краснокожих, хоть сейчас на монету. В правой руке индейского медведя молот вида весьма неприятного для любого еврея, равно и гоя. Точная копия боевого молота, которым размахивал вождь Катлиан во время русско-тлингитской войны 1804 года. Войны, которую русские проиграли. Берко сочинил этот молот еще тринадцатилетним, чтобы выжить в еврейских лабиринтах, и выжил, и молот этот не выкинул, а держал его на заднем сиденье ландсмановского автомобиля. Умная голова молота выполнена из тридцатипятифунтового железного метеорита, который Берко сам нашел возле старой русской заимки неподалеку от Якови. Рукоять вырезана сирсовским охотничьим ножом из сорокаунциевой бейсбольной биты; в узоре повторяются, перемежаясь, священный черный ворон и скалящий зубы красный морской монстр. На раскраску ушло четырнадцать маркеров «Флэр». К кожаному ремешку рукояти прикреплены два пера из хвостового оперенья черного ворона — деталь сомнительная с точки зрения исторической достоверности, но однозначно оповещающая внимательный еврейский глаз:

ИНДЕЕЦ!

Это слово шуршит и шелестит по ртам и ушам толпы. Редко евреи Ситки слышат, видят индейцев, говорят о них, разве что в федеральном суде или в мелких поселениях вдоль границы. Но воображение их занято индейцами гораздо сильнее. Молот в лапе медведя с готовностью ассоциируется в головах вербоверов с еврейскими мозгами, разбрызганными по мостовой. Тут, однако, взгляды присутствующих обнаруживают ермолку на макушке Берко, выбившуюся из-под штанов белую бахрому молитвенного таллита. Резкий отлив ксенофобии оставляет лишь легкий осадок расовой ненависти. Обычная история, не раз случалось такое с Берко Шемецем в округе Ситка. Всякий раз, когда он вытаскивал свой индейский молот. Десятилетия свиста индейских кинострел, потрясания киноскальпами и полыхания кинопожаров киношных Конестог не прошли бесследно для мышления народного.

Плюс еще одна неожиданность.

— Берко Шемец, — часто заморгал еврей со светлой бородой. — Tы чего?

— Довид Зусман, — опустил молот Шемец. — Вроде ты.

И Берко поворачивается к Ландсману: взгляд его полон упрека, страдания, долготерпения. Не он вздумал переться на остров Вербов. Не ему пришла в голову идея расследовать закрытое дело Ласкера. Не он инициатор похода в дешевую ночлежку к глупым евреям, убивающим время на дурацкую игрушку богини Каиссы.

— Доброй субботы тебе, Зусман, — желает Берко, швыряя молот в машину.

Инструмент с грохотом бухается на пол перед задним сиденьем, машина вздрагивает на амортизаторах, пружины сидений звенят натянутыми струнами.

— И вам доброй субботы, детектив, — вежливо отзывается Зусман. По толпе прокатывается эхо того же содержания, несколько неуверенное. Затем народ мало-помалу возвращается к насущным темам: кошерности консервов и подделке паспортов.

Вернувшись на сиденье, Берко с силой захлопывает дверцу.

— Как мне это надоело!

Они едут дальше по 225-й, и каждый прохожий старается заглянуть в машину, глянуть на индейца в синем «шевроле».

— Насчет игры в вопросы и ответы, — рокочет Берко, — как-нибудь я, Меир, испробую свою колотушку на твоей башке.

— Может, и стоит, — признает Ландсман. — Авось поможет.

Дальше на запад по 225-й, до лабаза Ицыка Цимбалиста. Дворы и тупики, «неоукраинский» декор и серые кондоминиумы, щипцовые кровли и пестрые карточные домики, мешанина техник и стилей. Дома подпирают друг друга так же, как «черные шляпы» теснятся в синагоге.

— Ни одного объявления о продаже, — замечает Ландсман. — То и дело прачечные. Другие упаковывают барахло и смываются. Половина Гарькавы вымерла. А вербоверы… Или они о Реверсии не слыхали, или же знают больше нас.

— На то они и вербоверы. А ты как думаешь?

— Ребе все уладил. Всем добыл «зеленые карты». — Ляпнув это, Ландсман задумался. Конечно, такая мафия, как вербоверы, не может процветать без прокупленной системы лоббистов, без взяток на всех уровнях администрации. Но не до такой же степени! — Нет, ни у кого не может быть такого веса. Даже у ребе вербоверов.

Берко опускает голову, пожимает плечами, как будто не желая, чтобы его дальнейшие высказывания развязали ужасные таинственные силы, казни небесные.

— Ты, стало быть, не веришь в чудеса, — роняет он наконец.

Ученый старпер Цимбалист, местный многознатец, заблаговременно прознал о набеге диких аборигенов, оседлавших детройтские лошадиные силы. Каменный лабаз Цимбалиста с оцинкованной кровлей и большими воротообразными дверьми на роликах находится в широком конце мощеной булыжником площади. Эта «плац» расширяется от своего начала к концу, имитируя нос карикатурного «классического еврея». В «плац» втыкается с полдюжины кривокосых улочек, повторяющих древние «украинские» козьи и коровьи тропы. Фасады тоже копируют украинские оригиналы. Диснеевский штетль, свеженький и чистенький, как только что отпечатанный фальшивый сертификат. Мешанина глиняно-рыжих и горчично-лимонных строений, дерево, штукатурка, солома на крышах… Напротив резиденции Цимбалиста, в узком конце площади, торчит дом Хескела Шпильмана, десятого в династическом ряду вербоверского ребе, чудодея и потомка чудотворцев. Три незапятнанно-белых оштукатуренных куба с мансардной кровлей из дымчатого синеватого сланца, прорезанной узкими окнами, закрытыми ставнями. Точная копия дома, оставленного в Вербове, логова восьмого ребе, дедули жены нынешнего. Скопировано все, вплоть до мельчайших деталей до никелированной ванны в верхней ванной комнате. Вербоверские ребе и раньше, до того как вплотную занялись контрабандой, отмыванием грязных (а какие они еще бывают?) денег, нырнули в госкоррупцию, словом, еще в недетские наивные времена они отличались от конкурентов блеском туалетов и столового серебра на субботнем столе, мягкой поступью обутых в итальянскую обувь нижних конечностей.