Читать онлайн «Все могло быть иначе: альтернативы в истории России». Страница 20

Массовое невежество и традиционалистские ценности накладывались на издавна существующий социокультурный раскол, превратившийся к началу XX в. в системную характеристику общества. В свою очередь, недальновидная политика правящих кругов мало способствовала общественному успокоению. В обществе все более широко распространялись оппозиционные идеи, установки бунтарства, подогреваемые «революционной пропагандой», нарастала социальная напряженность. Главной движущей силой социальных революций эпохи Нового времени были не буржуазия или пролетариат, а именно социальные маргиналы.

Основа всякого гражданского правового государства — не рыночная экономика, не демократия, а склонность к честной конкуренции свободных людей. То есть когда более энергичный, более трудолюбивый, более способный, более образованный и профессионально подготовленный человек имеет больше шансов опередить конкурентов и заработать больше социальных благ. Ведь социальная конкуренция была и будет всегда, поскольку все люди разные. Одни рождаются от природы более способными, с повышенной энергетикой и интеллектуальными способностями, другие — чего-то из этого лишены, третьи — вообще обделены природой. Затем — сказывается воспитание в семье, потом — в обществе, в школе, окружающей среде, иначе говоря, в ходе процессов социализации. Наконец, люди по-разному усваивают знания, по-разному воспринимают один и тот же социальный и культурный опыт и, соответственно, по-разному применяют его в своей жизненно значимой практике. Поэтому для одних смысл жизни в самоутверждении и самореализации, а другие над этим лишь посмеиваются.

Если общество неблагополучно, как это было в России рубежа XIX–XX вв. в ходе болезненной и противоречивой модернизации, то в социальные маргиналы превращается значительная часть людей, в основном из тех, что плохо приспособлены к жизни в новых, изменившихся социальных условиях. Человек лишь склонен к Добру, но не принадлежит ему. В обществе должны сложиться условия, когда Добро будет одолевать Зло.

В начале XX в. в России социальные и культурные перемены стали отражаться и в социально-политической сфере. Выросла общественная активность различных групп городского населения. Общими для них были стремление к непосредственному участию в политической жизни, выдвижение требований, направленных на институционализацию такого участия. Сначала эти требования находили место в программах первых партий социалистической ориентации (социал-демократы, эсеры), а затем и в деятельности более умеренных либеральных оппозиционных групп.

Однако надеждам на мирное, эволюционное продвижение по пути политической модернизации не суждено было сбыться. Николай II и его ближайшее окружение отвергали возможность ограничения самодержавной власти. События 1905–1907 гг. были типичным проявлением революционного кризиса, обусловленного резким отставанием процесса политической модернизации от сдвигов в экономике и социальной структуре.

Таким образом, модернизация развивалась в основном в русле имперской модели, сформировавшейся со времен Петра I. Ее отличали: а) выборочное заимствование технологических, главным образом военно-промышленных, достижений более развитых стран в обмен на вывоз сырья; б) одновременно с этим ужесточение эксплуатации собственного народа добуржуазными, архаическими методами; в) растущая централизация и бюрократизация управления. Модернизация, таким образом, осуществлялась узко, избирательно и была глубоко противоречивой, аномальной. При этом модернизационные преобразования шли главным образом сверху вниз, не имея обратной связи. Государство и его институты безраздельно доминировали, оказывая репрессивное воздействие на общественную самостоятельность, на формирование национальной культуры и национального самосознания.

На протяжении XVIII–XX вв. попытки модернизировать Россию были едва ли не основным содержанием отечественной истории. Модель проводимых в России реформ порождала парадоксальное сочетание высокой художественной культуры с повседневным бескультурьем и невежеством. Прогресс в реализации смелых технических проектов уживался с потрясающе пренебрежительным отношением к человеческой жизни, полным неуважением к личности человека.

Эта модель фактически сохранилась и в советский период, хотя под иными идеологическими лозунгами. «Большевистский переворот» реально обнажил две объективные тенденции в социально-экономическом и политическом развитии страны. Первая из них состояла в эволюционном развитии общества по «нормальному», «цивилизованному», эталонно-западному пути модернизации. В качестве ведущей силы, способной направить на такой путь Россию, могла бы выступить отечественная либеральная буржуазия. Вторая состояла в неизбежности социального взрыва и в дальнейшем развитии, определяющемся уже логикой этого взрыва.

Для России вопрос выбора пути решался конкретной расстановкой политических и классовых сил. В действительности, либеральная буржуазия, недовольная безраздельным господством царской бюрократии, отсутствием в стране элементарных демократических свобод, жаждавшая видеть Россию современным «европеизированным» государством с конституцией и парламентом, оказалась неспособной к сколько-нибудь серьезному политическому действию.

И. Клямкин полагает, что все российские модернизации были достаточно успешными в рамках тех целей, которые перед ними ставились. При этом, говоря о российских модернизациях, он подразделяет их на две группы. Первая группа — технологические, вторая — социально-политические. Они не совпадали во времени, шли, как правило, асинхронно, хотя иногда и пересекались. Они проводились принципиально не так, как в Европе. «Весь вопрос в том, насколько их опытом можно воспользоваться сегодня? Дело в том, что очень часто к опыту Петра, Сталина обращаются как к позитивному: «вот были такие великие прорывы, давайте ими воспользуемся!» Забегая вперед, скажу, при всем том, что они были успешными в рамках тех целей, которые они в свое время ставили, воспользоваться ими сегодня никакой возможности нет.

Это все принадлежит истории. История поучительна только в том смысле, что ее нельзя повторить»[88].

История России демонстрирует нелинейный характер ее модернизации. Складывается впечатление, что нередко модернизационные процессы в стране были вынужденными, преждевременными, опережали естественные темпы ее развития, осуществлялись раньше, чем страна созревала для перемен. Каждый раз происходил прогрессивный сдвиг, но половинчатый и частично-локальный (реформы Петра Великого, преобразования Екатерины I и Александра II, реформа Столыпина, сталинская тоталитарная модернизация, преобразования Хрущева, горбачевская перестройка, реформы Ельцина — Гайдара). В начале XX в., не говоря уже о более ранних временах, мы по всем ведущим параметрам — отраслевой структуре экономики, типам собственности, социальному составу, соотношению городского и сельского населения, уровню образования или гигиены, семейному и демографическому поведению — кардинально отличались от своих европейских соседей. «Это были разные миры». Ныне этого разрыва нет, есть только остаточные различия[89]. Так что подобные модернизационные «лоскутно-половинчатые потуги» вряд ли можно принять за полноценные ответы на вызовы истории.

Является ли такой тип развития для нас уже привычным и создает ли он преграды для модернизации как рационализации общественной жизни? Каковы другие особенности российской модернизации, и действительно ли они и сегодня жестко детерминируют преобладание авторитарных методов модернизации в рамках мобилизационных моделей развития страны? Иначе говоря, насколько жестко российская история задает нынешнюю и будущую модернизацию России?

Альтернативы модернизации — один из аспектов общесоциального развития. Выявляя и изучая альтернативные ситуации в истории модернизации различных стран и цивилизаций, историк рассматривает и просчитывает разные варианты исторического процесса. Вместе с тем, по словам С. Экштута, ремесло историка потеряло бы свою неизъяснимую прелесть, если бы мы всегда находили ключ от той шкатулки, которая попадает нам в руки. В истории есть и всегда будет нечто непознаваемое, какая-то тайна. Мы будем стремиться проникнуть в нее различными нетрадиционными методами, будем частично эти тайны разгадывать, но всегда будут появляться новые тайны[90].

Что дает применение идеи альтернативности исторического развития к постулатам модернизационной теории и исторической практике модернизации? В интеллектуальном плане это обогащает и расширяет поле размышлений и интерпретаций историка. В эмоциональном отношении переживание нереализованных исторических возможностей является важным элементом исторического сознания. Наконец, применение идеи альтернативности к теории и опыту модернизации позволяет лучше понять разнообразные аспекты и сюжеты социальных трансформаций, более адекватно уяснить проблему «человеческого фактора», возможности выбора со стороны исторических субъектов.