Читать онлайн «Сын Грома». Страница 12

И игемон, за спиной которого стоял центурион с жезлом, вполне доброжелательно обратился к поверженному в прах народу:

— О, неразумные, Пилат устал от ваших нелепых нравов… Я пришел к вам с миром. А как вы встретили меня? Я помню: в руках у вас были не пальмовые ветви, а камни и палки. И вы кричали не «Мир тебе, игемон Пилат». Нет. Вы кричали: «Убирайся в Кесарию, Пилат-свиноед!»… А потом были новые стычки. И проливалась кровь. Кровь, не нужная Риму… Я знаю вашу историю, иудеи, и уважаю ваших великих царей и пророков. Вас не раз уводили в плен. Но вы возвращались и возрождались. Я восхищаюсь вашим великим Храмом. Но поражаюсь: ваша история ничему не научила еврейский народ. Посмотрите вокруг, господа мои, иудеи! На Рим, на Александрию, на вашу Тивериаду, на Кесарию… Вы — как дети малые, будто не видите вокруг себя ничего… Или вы не знаете, что на всей территории Великой Римской империи рядом с местными богами стоят статуи божественных римских кесарей? И только своенравная, надменная Иудея не хочет смириться. Вы опять решили противиться Риму? Я… Я, прокуратор Иудеи, поставил статую божественного Тиберия в Храме, а вы, жалкие вассалы Рима, пытаетесь сбросить ее с пьедестала. Сбросить статую императора, будто жалкую варварскую химеру! И вот опять кровь, опять протест, опять донос в Рим и опять травля Пилата.

Вы что? Надеетесь, что это сойдет вам с рук?.. Поднимайтесь и идите убирать трупы с улиц. Идите хоронить тех, кого прокуратор не по своей воле, нет, а по глупости вашей, по косности, по лишенному здравого смысла Закону вашему принес в жертву своему божественному кесарю. Вы знаете: римляне человеческих жертв богам не приносят. Это вы, вы вынудили меня на крайность. Ну и чего вы добились? Кровь пролилась, а статуя кесаря в Храме. Чего вы хотите? Я устал, иудеи… Пилат-свиноед, как вы мило называете прокуратора, устал…

По ступеням Храма, осторожно ступая между распростертыми на них людьми, на площадь спустился первосвященник Каиафа. Он был мрачен и подавлен происходящим. Он всегда избегал открытого противостояния Риму, но сейчас еврейское упрямство брало верх.

— Прокуратор, вот мнение синедриона. Божественный кесарь Тиберий знает, что иудеи дважды в день приносят жертвы за императора и за римский народ. Так было со времен Помпея. И никто не насиловал нашу веру. Даже в Риме евреев не заставляют поклоняться идолам… Но если игемон хочет оставить статую кесаря в Храме, он должен понимать: ему придется принести в жертву весь иудейский народ. Велика Иудея. И как бы кровью этой не затопить Рим. Смотри, игемон! Они пришли сюда с женами и детьми, пришли старики, и все они готовы предать себя на заклание. Видишь, они простерлись перед тобой, римлянин. Это не игра. Иудеи примут лютую смерть, но не переступят через Закон.

Пилат молча смотрел на распростершихся на площади иудеев и не знал, как ему поступить. Вокруг воцарилась тишина. Наконец он тяжело поднялся с кресла и глухим голосом произнес, обращаясь к лежащим на земле людям:

— Последнее слово прокуратора, иудеи. Поднимайтесь и очистите площадь. Статуя кесаря Тиберия остается в Храме. Прокуратор сказал!

Потом он повернулся к центуриону, стоящему за спинкой кресла:

— Окружите их и ждите команды.

И тотчас же его солдаты оцепили площадь.

— Ну что ж, мудрый первосвященник! — сказал прокуратор Каиафе. — Иудеям к крови не привыкать. Вспомни, какую резню в Вифлееме устроил ваш царь Ирод. А Рим лишней крови не любит… Подними и уведи людей, и дело с концом.

На фоне мраморно-золотого Храма, высоких его колонн, увитых плющом портиков Каиафа, в пурпурной тунике, с тюрбаном на голове, величественно возвышался над приникшими в ужасе к земле людьми. Это напоминало Пилату сцену из греческой трагедии. И в духе трагедии Каиафа сказал:

— Мы выбираем смерть, игемон.

Пилат молча смотрел на распростершихся перед ним людей. Потом тронул ногой молодого, полного жизненных сил иудея и спросил его:

— Ты слышал, что сказал Каиафа?

— Да, мой господин, — ответил иудей и подтвердил: — Мы готовы умереть за Закон. Ягве наш Бог. И Ягве един!

Тем временем Каиафа, пройдя среди лежащих, втиснулся между двумя бородатыми стариками и тоже распростерся на земле.

Пилат пожал плечами, хлопнул в ладоши, солдаты расступились, появились рабы с носилками. Прокуратор, брезгливо переступая через лежащих людей, выбрался с площади, погрузился на носилки и отбыл в свою иерусалимскую резиденцию. Его слегка колотило. Однако никакой команды солдатам он не отдал.

Вернувшись в преторий, выпив вина, он успокоился и рассказал Клавдии Прокуле, чему только что был свидетелем, дивясь непреклонности этих глупых, недоступных уму просвещенного латинянина иудеев.

— И ты дашь команду и зальешь город кровью? — чего-то пугаясь, спросила жена.

— Я в раздумье, — ответил игемон. — Кровь будет большая, и Тиберий не одобрит меня. Но если же я уберу его статую из Храма, ему это тоже вряд ли понравится кесарю.

— Я понимаю тебя, игемон. Но вспомни анекдот о Сократе, который рассказывал тебе Сенека. Тот, где к афинскому мудрецу пришел юноша и просил разрешить мучившую его дилемму: жениться ему или не жениться. На что Сократ ответил: как бы ты ни поступил, друг мой, ты обязательно раскаешься.

— Спасибо, Клавдия Прокула. Я понял тебя. — И он трижды хлопнул в ладоши.

Вошел адъютант — центурион первой когорты Лонгин.

— Направь первую центурию в Храм, вынесите оттуда статую кесаря и установите ее в парке претория так, чтобы я мог видеть ее из окна.

Клавдия Прокула как в воду смотрела. Едва статую Тиберия вынесли из Храма, в Рим полетел очередной донос на прокуратора, компрометирующего своими действиями власть Рима.

Это была плохая примета.

Затаив обиду на иудеев и трижды плюнув в сторону их Храма, этого архитектурного шедевра, объединявшего всех евреев, разбросанных судьбой по миру, прокуратор вернулся в Кесарию, где в окружении свободных от гнета Ягве греков, римлян — философов, художников, музыкантов, игривых сноровистых вакханок — постепенно отошел от своих иерусалимских огорчений. Коли уж Рим готов смириться с выходками синедриона, то ему-то зачем влезать без нужды в драку? Пусть все будет, как будет. В общем, как сложится.

Беседуя как-то в своей кесарийской резиденции с одним иудейским банкиром, Пилат окончательно понял, что его правление Иудеей никогда не будет безоблачным, и смирился с этим. Прокуратор посетовал на происки Ягве. Похвалил богов Рима. Банкир покачал головой: «Ваша римская религия, господин мой Пилат, не затрагивает чувств. Она напоминает мне онанизм. У вас мраморные боги. Они красивы. Ваши античные богини способны взволновать, свести с ума даже такого старого праведника, как ваш покорный слуга. Но они — мертвы. А Ягве — живой. И еврей в священном трепете сливается со своим божеством. Это надо учитывать. Спросите ваших центурионов, о чем кричат распинаемые иудеи. Они кричат: «Слушай, Израиль! Ягве — Бог наш. Ягве един!»»

Пилат соглашался с тем, что иудей верует иначе, чем римлянин, а сам все думал и думал, какой же очередной сюрприз приготовит ему иерусалимский первосвященник Каиафа, сговорившись со своим мстительным Ягве. Спектакль же, начало которого так удачно разыграли иудеи при его въезде в Иерусалим и продолжившийся со статуей императора, наверняка еще не окончен. Нет. Предчувствие какого-то невероятного продолжения временами беспокоило веселящегося в Кесарии Пилата. И, цепенея от мистического страха, просыпался он порой ночами от отвратительного воя иерусалимской магрефы. Хотя кто не знает, что от Иерусалима до Кесарии неблизко, и не удивительно, что никто, кроме игемона, не слышал этого жуткого воя.

Шло время. А время лечит. Ослабляет остроту вчерашних впечатлений. Успокаивает. Успокоился и Пилат. Однако, будучи человеком обидчивым и не желая без крайней нужды общаться с насолившими ему иерусалимскими иудеями, он передал часть своих полномочий молодым деятельным войсковым начальникам, а сам из своей ставки в Кесарии лишь контролировал их, поощряя разумные инициативы и сдерживая их чрезмерную прыть. Он помнил напутствие Тиберия, направлявшего его в Иудею: «Помни, прокуратор, разумный пастух стрижет овец, но не дерет с них кожу».

Прокуратор так и поступал. И все бы закончилось хорошо, Понтий Пилат выслужил бы себе достойную пенсию и удалился бы со своей очаровательной и не в меру сообразительной вещуньей Клавдией Прокулой на заслуженный отдых, на Сицилию например, если бы…

Если бы… Если бы в один, как говорится, прекрасный день гонец из Иерусалима не привез ему от первосвященника приглашение на иудейский праздник Пасхи.

Но не будем опережать события.

Оставим на время прокуратора с его неудачами, предчувствиями, его рефлексией в Кесарии и вернемся к нашему герою на берега моря Галилей-ского, именуемого еще и Генисаретским или Тивериадским озером. Мы уточняем эти библейские названия, чтобы читатель верил автору, ибо герои наши и имевшие место события исторически привязаны к конкретным территориям, имеющим знакомые им географические названия, и, похоже, действительно имели место. Разве не повествуют об этом на все лады четыре канонических Евангелия и бесконечное множество неканонических евангельских посланий?