Читать онлайн «Космонавта никто не ждал». Страница 30

Я собрал вещи, успокоил Мариэтт, успокоил работника МИДа Ранции, который сопровождал меня, и пошел под конвоем на выход. Интересно, поведут куда-нибудь или расстреляют прямо у вагона в назидание капиталистам.

Мы стояли полчаса и за это время успели "переобуть" только три вагона из нашего состава. Значит, стоять будем еще часа два. Чтобы было понятно. В нашей Северной Америке, Европе и в Китае ширина колеи 1 метр 43 см, в России — 1 метр 52 см. Три четверти, то есть семьдесят пять процентов всех железных дорог мира имеют ширину 1,43 м., одиннадцать процентов — 1,52 м., и остальное многообразие колей от пристрастия руководителей государств. Представляете, что такое девять сантиметров? Это чуть поменьше двух коробков спичек. Проще говоря, это как ружье, которое стреляет очень редкими патронами.

Самое главное объяснение, которое приводят сторонники российской колеи, состоит в том, что ширина колеи имеет стратегическое значение для военных действий. Я представляю, как матерились немцы в Отечественную войну, осуществляя железнодорожные перевозки на оккупированные территории, и как матерились наши железнодорожники, поставлявшие военные материалы нашим войскам в Европу, и как сейчас матерятся все железнодорожники, которым приходится ехать через Россию или везти товары по российским железным дорогам.

Сейчас уже поздно переделывать колею. Колею переделать можно, всего лишь один рельс передвинуть на два спичечных коробка. А что делать с подвижным составом? Все менять нужно. Сколько колесных пар потребует перемены? Миллионы. Сколько это металла? Миллионы тонн. А сколько в денежном выражении? Сумма космическая. Одна глупость влечет за собой другую глупость. Если бы Россия была родоначальником железнодорожных перевозок, то с нее бы стали брать пример в стандартах. Но стандарты появились не у нас, и заявлять новые стандарты, которые никем не поддерживаются, это и есть один из элементов политики изоляционизма от внешнего мира и великодержавной глупости.

— Товарищ комендант, беляка поймали, — доложил взводный командир какому-то военному в защитной гимнастерке и в синих бриджах, который что-то диктовал машинистке, пишбарышне, как их тогда называли.

— Шпиона? — оторвавшись от бумаги, спросил начальник.

— Может, и шпион он, но на вид натуральный беляк, вот он, за моей спиной стоит, — радостно сказал взводный.

— Ты что, твою мать, прямо при нем мне докладываешь? Службы не знаешь, — загремел комендант. — Заводи, раз привел.

Я встал посредине комнаты. Начальник несколько раз обошел вокруг меня, внимательно разглядывая меня и рассматривая документы.

— Что, ваше высокоблагородие, на родину потянуло, по ЧэКа соскучились? — с улыбочкой спросил он меня. — Вроде бы поздновато с погонами-то сюда, мы ведь, как говорится, разгромили атаманов, разогнали воевод и на Ихом океане свой закончили поход. Так зачем пожаловали сюда, господин подполковник? Кто послал вас?

— Неужели в бумагах по-усски не прописано? — вопросом на вопрос ответил я. — Там же черным по белому написано, что я являюсь чрезвычайным и полномочным послом Лиги наций в Советскую Оссию. Какие пояснения еще нужны, если тут же стоит печать вашего народного комиссариата по иностранным делам и подпись вашего лидера Енина? Или он вообще для вас не указ и вы не подчиняетесь ему?

Комендант несколько смутился, но все же нашелся на глупый вопрос:

— А почему в белогвардейской форме? Где написано, что вы должны быть в белогвардейской форме? Товарищ Енин подписал это для нормального человека, а не для белогвардейца, — продолжал напирать комендант.

— А вы позвоните в ваше управление ЧэКа, доложите, расскажите о документах, кто их подписал, и кого вы задержали, — предложил я. — Уж они-то обложат вас так, что вы потом детям и внукам своим об этом будете рассказывать.

Комендант поднял трубку висевшего на стене телефонного аппарата, покрутил ручку, сказал коротко — ЧэКа, — и стал ждать. Через какое-то время он, прикрывая ладошкой трубку, стал докладывать, заглядывая в мои бумаги. Реакция на доклад определялась по ушам. Они то краснели, то белели, то подрагивали, то снова краснели. — Так точно, понял, будет сделано, так точно, — торопливо повторял комендант.

Положив трубку, комендант надел фуражку, отослал куда-то секретаршу и вызвал моих конвоиров. Приложил руку к козырьку и отрапортовал мне:

— Товарищ полковник, от имени Оссийской Советской Социалистической Республики приношу вам извинения за недоразумение, возникшее по вине советских пограничников. Для того, чтобы загладить свою вину и в знак гостеприимства, прошу выпить с нами по чашечке чая.

ЧэКа знает о моем приезде, кто я такой и с чем это едят. Если убрать идеологию, то пограничники и чекисты — обыкновенные нормальные люди, готовые отдать жизнь за счастье всех людей на планете. Но партийная бдительность и ненависть к врагам коммунизма делает из них обыкновенных монстров, для которых право и закон умещаются в приказе старшего оперативного начальника на задержание любого человека и применение оружия без предупреждения или с предупреждением для пресечения нарушения социалистических законов, которые декларируют, но не учитывают права человека.

— Я принимаю ваши извинения и приглашение, — сказал я, но прошу известить моих спутников о том, что я скоро прибуду и чтобы они не беспокоились.

— Сейчас сделаем, — сказал комендант, отправил моих конвоиров и жестом руки показал мне, куда нужно идти.

В соседней комнате уже стоял накрытый белой скатертью стол с закусками и неизменной водкой. Судя по тому, что стояло на столе, пограничники жили неплохо. Да они всегда жили неплохо. Во времена, когда Оссией правил император, пограничникам полагалась четверть стоимости задержанной контрабанды. И тяжкое же было житье у контрабандистов. Если подкупать пограничников, то контрабанда вообще будет нерентабельной.

Мы сели за стол. Налили.

— За знакомство, — сказал комендант.

Выпили. Закусили. Налили.

— За Оссию, — сказал комендант.

Потом были за дружбу, за космос, за мир. Я встал.

— Спасибо, товарищ комендант, — сказал я, — через какое-то время буду проезжать обратно. Увидимся.

— А правда, что вы летали в космос? — почему-то шепотом спросил комендант.

— Правда, — тоже шепотом сказал я, — скоро и ваши дети тоже полетят в космос.

— Когда? — с надеждой спросил комендант.

— Скоро, — сказал я.

Я смотрел на него и думал, что революция была во благо и не во благо. Не было бы революции, этот мужик так бы и не вылезал из нужды крестьянской доли. Может, и разбогател бы немного, да соседи ему пустили бы красного петуха под стреху. И опять был бы в нужде. А так, на службе, при деле и по значению не менее станового пристава. И дети будут служащими по происхождению. Может, и в генералы выйдут. А при царе такая перспектива была только у дворян и разночинцев. Крестьянин так бы и оставался крестьянином, а рабочий — рабочим.

Мариэтт была вся в слезах. Сотрудник МИДа при виде меня испытал чувство облегчения.

— Сколько раз ни езжу через эту границу, каждый раз как через огненное кольцо, — признался он.

Я был навеселе и все воспринимал в несколько радужных тонах, представляя, что бы я чувствовал, если бы комендант оказался тупым человеком, поместил меня в каталажку, и занимался мною после того, как поезд бы ушел.

Мне кто-то возразит, что это невероятно. Полноте, господа, у нас в России все было вероятно. И в здешней Оссии все так же, как и у нас. Понятий рыцарства и чести нет ни у одного государства, когда речь идет о национальных интересах. А если к этому примешивается идеология, то нет таких нравственных и моральных принципов, через которые бы не перешагнула политическая партия для достижения поставленных целей.

Поэтому не нужно всех собак свешивать на Оссию. На себя посмотрите. Неча на зеркало кивать, коли рожа крива. Думаете, что в других странах не так? Все один к одному. Если перед тобой идеологический противник, то на него не распространяются никакие конвенции и права человека, которые гарантированы только соотечественниками. Не с бухты-барахты наш поэт Владимир Маяковский писал о тех годах:

Такое же отношение было и к чужим паспортам в самой Оссии. Партия большевиков не имела широкой поддержки в стране, поэтому агитация была заменена на репрессии, усилившиеся после гражданской войны. На перевоспитание оставляли единицы, остальных — уничтожали. Посмотрим, что скажут руководители революции в Оссии.