Читать онлайн «Посольский город». Страница 11

— … преувеличиваем. РанДольф думают, что для нас это к лучшему.

— Пришелец в наших рядах заставит нас встряхнуться. Но оптимизма никто не испытывает.

— А где ХоаКин? И где Уайат?

— Они везут нового мальчика. Вместе.

— Не хотят выпускать друг друга из виду.

Служители освобождали пространство у входа в зал, готовясь к прибытию ХоаКин, председателя послов, Уайата, атташе Бремена, и нового посла. Среди них были те, кого я не знала. Пилота я уже давно потеряла из виду, так что спросить, кто они — команда, иммигранты или временно-прибывшие, — было не у кого.

Во время подобных балов всех новичков — постоянных или временных — непременно окружают местные. Так что одиночества они не испытывают, им есть с кем поговорить и с кем заняться сексом. Их одежду, снаряжение и приращения разглядывают, точно Священный Грааль. Всё программное оборудование, которое у них есть с собой, копируют, и местная сеть ещё много недель щебечет новыми экзотическими алгоритмами. Но в тот раз всех интересовал только новый посол.

— А что ещё привезли? Полезное? — Посол ЖасМин подошли совсем близко, и я подчёркнуто адресовала вопрос им, а не ЭдГар. ЖасМин меня не любили, и я заговаривала с ними, когда могла, чтобы они знали — я их не боюсь. Они не ответили, а я пошла дальше, поздоровалась с Симмоном, офицером службы безопасности. Мы много лет не поддерживали отношений, однако искренне симпатизировали друг другу, так что никакой неловкости не возникло, хотя я присутствовала как гость, причём нежеланный, а он был на работе. Он пожал мою ладонь своей биомеханической правой рукой, которой пользовался с тех пор, как разорвавшийся на стрельбище пистолет уничтожил её предшественницу из плоти и крови.

Я бродила в толпе, болтала с друзьями, наблюдала, как взблескивают, влияя друг на друга, приращения, услышав знакомый иммер-сленг, оборачивалась, чтобы сказать иммерлётчикам пару слов на их диалекте, или складывала пальцы в замок, показывая, на каком судне я летала в последний раз, и они были в восторге. Иногда мы чокались бокалами, и я шла дальше.

Но вообще-то, я, как и все, ждала появления нового посла.

И вот они появились, но иначе как разочарованием это назвать было нельзя. Двери бережно и осторожно открыл Уайат. ХоаКин, улыбаясь, встали рядом с ним, и я восхитилась тем, как хорошо они скрывали своё волнение. Голоса стихли. Я затаила дыхание.

За их спинами началась какая-то возня, шедшие сзади о чём-то спорили. Новый посол, миновав своих проводников, вошли в Дипломатический Зал. Упади в этот миг булавка, все бы услышали.

Один из вошедших, высокий и худой, с редеющими волосами, моргал, застенчиво улыбался, был бледен. Второй был плотный, мускулистый и почти на ладонь ниже первого. Он широко улыбался. Оглядывался по сторонам. Ерошил пальцами шевелюру. В его крови были добавки: я видела идущее от него свечение. У его компаньона их, похоже, не было. У того, что покороче, нос был с горбинкой, у высокого — курносый. У них были разные оттенки кожи, разные глаза. Они были совсем разные и не глядели друг на друга.

Они, новый посол, стояли и улыбались каждый на свой манер. В них, словно в двух материализовавшихся чудовищ, никак не верилось.

За несколько килочасов до этого мы готовились к отлёту, и Скайл заключил со своими работодателями (они же научные руководители) некую договорённость. Я ни когда не пыталась вникать в суть отношений в их академическом мире. Насколько я поняла, он выговорил себе продолжительный свободный год, а его пребывание в Послограде технически считалось частью какого-то проекта, под который его университет выделил ему малюсенький грант. А ещё они обязались выплатить ему номинальный предварительный гонорар и поддерживать в действии его текущие счета до тех пор, пока он не предоставит им для публикации книгу «Раздвоенный язык: социопсихолингвистика ариекаев».

Исследователи приезжали в Послоград и раньше, в особенности бременские, заворожённые живыми машинами Хозяев: двое или трое ещё были там, дожидались смены. Но никаких лингвистов извне на памяти жителей планеты на Ариеке не было, по крайней мере, со времён пионеров, которые пытались подобрать к местному языку ключ почти три с половиной мегачаса назад.

— Я воспользуюсь их достижениями, — говорил мне Скайл. — Им пришлось начинать с самого начала. Выяснять, почему мы можем понимать ариекаев, а они нас — нет. Теперь мы это знаем.

Пока мы собирались в Послоград, чтобы провести там, как выражался Скайл, наш медовый месяц, он обшаривал библиотеки Чаро-Сити. Я рассказывала ему иммерлётчицкие байки об Ариеке, а когда мы наконец прибыли на место, он обыскал весь послоградский архив, но никаких систематических исследований по своей теме не нашёл. Это его обрадовало.

— Почему никто не писал об этом раньше? — спросила я у него.

— Сюда никто не летает, — ответил он. — Слишком далеко. Не обижайся, но это же настоящая дыра.

— Господи, да я и не думаю обижаться.

— К тому же дыра опасная. Да ещё бременские бюрократические проволочки. И потом, честно говоря, в нём же просто нет смысла.

— В чём? В языке?

— Да. В языке.

В Послограде были свои лингвисты, но почти поголовно лишённые права на выезд — те, кто не поленился написать заявление, — они занимались своей наукой абстрактно. Изучали и преподавали старый и новый французский, мандарин, панарабский, беседовали друг с другом для упражнения, как иные играют в шахматы. Кто-то учил языки экзотов, насколько позволяла физиология, разумеется. Местные паннегетчи забыли родной язык, выучив всеанглийский, но в Послограде были в ходу пять языков кеди и три диалекта шурази, и люди могли вполне сносно воспроизводить их все, кроме одного кедийского.

Местные лингвисты не занимались языком Хозяев. Однако на Скайла наши табу не производили никакого впечатления.

Он родился не в Бремене и не в колонии, и вообще не принадлежал ни к одной из наций Дагостина. Скайл был с урбанизированной луны, Себастаполиса, о котором я слышала вскользь. Он рос настоящим полиглотом. Я так и не поняла, какой язык он считал родным и был ли такой вообще. Во время наших путешествий я всегда завидовала той жизнерадостной лёгкости, с которой он игнорировал свою родину.

В Послоград мы летели с пересадками. Мне ещё никогда не доводилось путешествовать с такими разношёрстными командами, как в тот раз. Я знала карты густонаселённого познанного иммера вокруг Бремена, было время, когда я могла перечислить названия почти всех народов, живших на его основных планетах, но многие из тех, с кем я летела домой, были из других мест. Среди них встречались терранцы из такой дали, что они подшучивали надо мной, говоря, что их планета называется Фата-Моргана или Зелёная Скрипка.

Если бы я села на встречный корабль и полетела в другом направлении, то попала бы в такие миры вечного и повседневного, в которых наш Бремен считается легендой. Люди путаются в перекрывающих друг друга слоях познанного пространства. Те же, кто служит на летательных аппаратах экзотов и овладевает искусством выдерживать непривычное напряжение их тяги — у одних она измеряется в силах ласточек, другие движутся за счёт сверхсветового сожжения, третьих толкают вопли банши, — заходят ещё дальше, описывая уж совсем непредсказуемые траектории, и запутываются окончательно. Так ведётся уже много мегачасов, с тех пор как был обнаружен иммер и женщины и мужчины разлетелись по всей вселенной, образовав гомодиаспору.

Одержимость Скайла языком Хозяев всегда меня немного возбуждала. Не знаю, понимал ли он, чужой не только в Послограде, но и в Бремене вообще, какие мурашки бежали у меня по спине всякий раз, когда он говорил «ариекаи» вместо уважительного «Хозяева» или когда он кромсал на части их предложение и объяснял мне его смысл. Наверное, есть доля иронии в том, что именно из исследований моего мужа-иностранца я больше всего узнала о языке того города, в гетто которого я родилась.

УКЛ — ускоренная контактная лингвистика — представляла собой, как мне объяснил Скайл, дисциплину на стыке педагогики, рецептивности, программирования и криптографии. Её использовали учёные-исследователи первых бременских кораблей с целью быстрого установления контакта с туземцами, которых они встретят или которые встретят их.

Судовые журналы тех ранних путешествий хранят трогательные восторги уклологов. На любых континентах, в любых мирах, полихромных или чёрно-белых, они отмечали первые проблески понимания между ними и колониями экзотов. Тактильные языки, биолюминисцентные слова, всё разнообразие звуков, которые способны производить живые организмы. Диалекты, доступные восприятию лишь как палимпсесты ссылок на нечто уже сказанное, или такие, в которых прилагательные грубы, а глаголы непристойны. Я видела три-дэ дневник одного уклолога, который забаррикадировался в кабине, пока его судно грабили те, кого мы сегодня называем корсканцами — это был их первый контакт. Естественно, он боялся гигантов, которые ломились в его дверь, и в то же время радовался, делая запись о том, что ему только что удалось расшифровать тональную структуру их речи.