Читать онлайн «Легкая голова». Страница 46

— Ну что ж, ты права, Сашенька, ты права, — наконец произнес Шутов с облегчением, адресуясь и к Максиму Т. Ермакову, словно только теперь признавая знакомство неполнозубой сдержанной улыбкой.

Девица тоже улыбнулась, быстро, через плечо, и потащила с головы свекольные вихры. Под этой копной, оказавшейся париком, обнаружились плоские волосы, влажные на висках и явно не знавшие парикмахерской краски: тут и там в неяркой ржави просвечивали толстые, как лески, нити седины.

— Василий Кириллович, я тогда переоденусь, — сказала девица и ускользнула, сминая парик в кулаке.

— А вы, Максим, не стойте, проходите, — радушно пригласил хозяин квартиры, выставляя перед Максимом Т. Ермаковым такие же, что были на нем, вельветовые тапки, явно никем не ношенные.

— Знаете, впервые вижу вас не выпивши, — с искренним недоумением сморозил Максим Т. Ермаков.

Неузнаваемый Шутов опять улыбнулся, пошевелив бородой и усами — точно в ворохе растопки зазмеился огонек.

— Вы очень удивитесь, Максим, но я вообще не пью.

Да уж, прямо скажем, удивляться есть чему! Обалдело озираясь, Максим Т. Ермаков последовал за Шутовым в большую, картонного цвета, комнату и первое, что там увидел, — иконостас, золотой и сияющий, живо напомнивший почему-то сцену кукольного театра. Условные, по-тюленьи плавные силуэты персонажей были разного размера, высокобровая богоматерь держала, будто нарядную игрушку, совершенно взрослого и серьезного, миниатюрного Христа. Перед иконостасом горели смуглые свечки, цветом напоминавшие ириски; каждый огонек был со слезой. Отблеск крошечных огоньков играл на золоте нимбов, и от осознания самой возможности такого расширения человеческих голов Максим Т. Ермаков ощутил на своей голове корешок каждого волоска.

— Вот, друзья, знакомьтесь, мой сосед, звать Максимом, — объявил Шутов, обращаясь к людям, тихо наполнявшим комнату. — Похоже, он попал в тяжелую историю. Его Саша привела.

— Мы все здесь из тяжелых историй, так что добро пожаловать, — произнес приятным сиплым голосом тучный старик, сидевший ближе всех и слегка приподнявшийся со стула от имени присутствующих. У старика была желтоватая бородка клинышком и родинка цвета вареного гороха на мясистой ноздре. «Это тот, что с палкой», — узнал Максим Т. Ермаков и неловко поклонился.

Многие в комнате были ему полузнакомы. Он увидал юнца с ушами-дудками, погруженного в себя по самую острую макушку, на которой светился бледный вихор; увидал страшилище, которое встречал, бывало, в лифте, только теперь страшилище сделалось обычным интеллигентом в залысинах и квадратных очках, со следом ожога на правой щеке, похожем на яичницу с ветчиной. Были тут и девицы — Максим Т. Ермаков ни за что бы их не узнал, если бы не принимал у них раз в три дня продуктовый пакет. Их бледные личики, лишенные всякой косметики, лишились и последнего намека на красоту, но полнились странной, призрачной нежностью, какая присуща бледным пятнам на фотографических негативах или рентгеновских снимках. Девицы были одеты еще более маскарадно, чем когда расхаживали в своей профессиональной униформе: мешковатые кофточки, длинные юбки, все глухих, темных тонов либо в мелкий цветочек, вроде засушенной аптечной ромашки или перловой крупы. Если приглядеться, становилось заметно, что эта одежда не специально как-нибудь сшита, а куплена в тех же дешевых палатках, что и все их лаковые юбчонки и курточки из клочковатых мехов: тут и там жалкая рюшка с люрексовой ниткой или отстроченный карманчик выдавали происхождение ширпотреба, вовсе не предназначенного ни для какого богомолья.

— У вас тут что, секс с переодеванием? — настороженно спросил Максим Т. Ермаков, обращаясь главным образом к тучному старику.

Ответом ему был общий смех, не обидный и не обиженный, только девицы улыбнулись принужденно, и одна, помужски чернобровая, покрылась большими, как маки, красными пятнами.

— Вы еще больше будете удивлены, Максим, — вмешался Шутов, опять показывая в улыбке единственный передний зуб, — но все наши девушки целомудренны, а многие невинны.

Тут Максим Т. Ермаков смутился так, как ему не случалось смущаться с десятилетнего возраста, с того, пожалуй, страшного момента, когда соседский шакаленок сунул ему поглядеть скрученный в дудку порнографический журнал, а Максим Т. Ермаков растерялся и выронил его, и он заплескал страницами, у всех на виду. Сегодня, когда секс стал, наконец, нормальной, разнообразно удовлетворяемой потребностью, в невинности ему почудилось нечто непристойное. Максим Т. Ермаков почувствовал жар, точно вошел в шерстяном пальто в банную парилку.

— Послушайте, не вы ли тот самый Ермаков, который из компьютерной игры? — вдруг с живостью обратился к нему сидевший напротив мужчина, узкоплечий и подозрительно большеголовый, с характерной надстройкой желтого лба, похожей на вмурованный в глину котел.

— Ну, допустим, — буркнул Максим Т. Ермаков, пытаясь догадаться, не работает ли мужчина в специальном комитете.

— Ах, вон оно что, — пропел мужчина взволнованным тенором. — А то у меня сыновья, один в седьмом, другой в девятом классе, играют, просто оторвать нельзя. Учеба насмарку, старший бросил бокс, можете вообразить? Вот заразу придумали! И половина школы так. И ничего сделать нельзя!

— Президенту напишите письмо, — язвительно посоветовал Максим Т. Ермаков. — Пусть президент лично прикроет лавочку. Я буду только за.

Мужчина посмотрел снизу вверх беспомощными водянистыми глазами, где стояла белесая муть каких-то совсем недавних горестей, с которыми он, как видно, не особенно успешно справлялся. Похоже, узкоплечий семьянин был из тех людей, что глубоко переживают резкости, придумывают ответы задним числом, едва не попадая в процессе под трамвай, и порой беспомощно взывают к справедливости, в том числе и перед собственными охреневшими от пубертатности детьми. Совершенно понятный тип — хотя, кажется, данный экземпляр был чем-то апгрейден, потому что мелкие, как бы сплющенные сверху глыбой разума, черты мужчины внезапно разгладились и расплылись.

— Что это я, — произнес он с виноватой улыбкой, — вам от этой «Легкой головы» куда больше достается. Разрешите представиться: Лукин, Иван Антонович. Птица невелика: преподаю географию во второй гуманитарной гимназии. И тем не менее к вашим услугам, если буду полезен.

С этими словами мужчина привстал и протянул Максиму Т. Ермакову узловатую лапку, покрытую с тыла жесткими черными волосками. Максим Т. Ермаков осторожно взял эту полуживую вещь, сразу вообразив целый класс половозрелых стервецов, для которых такой географ — неистощимое развлечение и вечный прикол. Тут вслед за Лукиным и остальные начали вставать и представляться. Глеб Николаевич, Витя, Ирина, Света, Игорь Петрович, Володя, Илья — Максиму Т. Ермакову на минуту показалось, что лица присутствующих крутятся каруселью в одну сторону, а имена в другую. Ничего, как-нибудь это все совместится. Новому гостю с двух сторон подали два разных стула, один сухой и хрупкий, другой массивный, грубо сколоченный, с растопыренным на спинке, на манер кавказской бурки, клетчатым пиджачком. Максим Т. Ермаков выбрал тот, что без одежды.

Главным предметом обстановки служил большой овальный стол, вокруг которого, собственно, и располагалось странное общество. Стол покрывала не первой свежести белая скатерть, сбитая, как на койке простыня. На скатерти самым художественным образом красовался натюрморт: несколько початых и порядком захватанных водочных бутылок, тусклые стопки, грузный, время от времени екавший чревом пивной баллон. Тут же, на пожелтелых тарелках и прямо на скатерти, была навалена закуска: чипсы, ржавые куски селедки, какая-то дорогая рыбина с мягким белым мясом, кое-как накромсанная вареная колбаса, две куры-гриль, явно купленные у метро. От натюрморта ощутимо пованивало. Принюхавшись, Максим Т. Ермаков определил источник: колбасные ломти были воспалены, благородная рыбина разбухла и стала похожа на батон.

— У вас, между прочим, колбаса испортилась, — сообщил он, испугавшись, что эти люди сейчас все вместе начнут его потчевать вонючей и почти нетронутой едой.

Шутов, занявший место во главе стола, успокаивающе поднял обе ладони, но сказать ему не дали, потому что распахнулась дверь и в комнату вошла переодевшаяся Саша. На голове у Саши был туго повязан самый простой и бабий ситцевый платок, на ключицах вместо дикарских бус темнел похожий на муху оловянный крестик. Без косметики Сашино лицо оказалось удивительно нежного розового цвета, в мелких веснушках, словно пересыпавшихся со лба на щеки, как в песочных часах. В руках она несла большой пузатый фарфоровый чайник, расписанный синими цветами.

— Василий Кириллович, извините, что долго, я чай заварила, — сказала она, осторожно ступая со своей горячей ношей.

Тут же другие девушки подхватились, сдвинули на середину стола алкогольный натюрморт, и перед участниками странного застолья появились разномастные чашки, от кузнецовских в облупленной позолоте до детских, голубеньких в белый горох. Отдельно на блюдечках девушки подали тонкие, как марля, ломтики серого хлеба и сухую курагу. Чай, лившийся из толстого носика вместе с распаренными листьями, был едва желтоват; некоторые брали на кончике ложки немного сахару и размешивали в питье, другие воздерживались. Перед тем как приступить к трапезе, все дружно обмахнулись крестами. Максим Т. Ермаков смотрел на это, вытаращив глаза.