Читать онлайн «Гримус». Страница 39

Здесь ревностно охранялись спасенные останки прошлого. Для человека, всеми силами стремящегося найти себе дом, это имело огромное значение.

Он смотрел на Эльфриду: опустив очи долу, она выслушивала рассуждения своего мужа. Смотреть на эту женщину было само по себе удовольствие. Длинные пальцы Эльфриды с ловкостью сплетали шнуры, создавая непередаваемо сложный узор. Это зрелище способно было погрузить в гипнотический транс.

Вот что говорил Игнатиус:

— По моему мнению, одно главных достоинств К. — это отсутствие здесь ученых. За это я особенно ценю наш городок. В прежней жизни я находил досадным повсеместное стремление технократов приписывать имя «ученый», иными словами «человек знания», только себе. Едва технократы исчезли, наука вернулась к ее исконным хранителям: учителям, мыслителям и абстрактным теоретикам вроде меня.

Однако в отсутствие технократов возникает опасность, мой друг, склониться в сторону суеверий; в этом плане на нас, мистер Орел, возлагается огромная ответственность: рационализация окружающего мира. Мир таков, каким мы его видим, ни более, ни менее. Эмпирические данные — единственный базис философии. Я не реакционер; в ранней юности я смеялся над идеей бессмертия, но как только эта идея доказала свое превосходство, я принял ее. Я могу благодарить технократов лишь за одно — они отдают должное тому единственному, что того заслуживает. Посвятить целую жизнь изучению одного предмета воистину благодать — жизнь в этом городе, спокойную и размеренную, я, будь я суеверным, мог бы назвать чудом. Здесь любой может безраздельно посвятить себя своему основному интересу, и это ничего не будет ему стоить; любому здесь предоставлены стол, кров и общество людей. Благодаря этому, а также вечной игре противопоставления тезиса и антитезиса, счастье достижимо практически для любого. Например, я счастливый человек, мистер Орел; и знаете почему? Расскажу, но позвольте мне сделать это окольным путем.

Так же как и вы, мистер Орел, мы прибыли на остров сравнительно недавно; я говорю «сравнительно», поскольку речь идет о нескольких столетиях. По прибытии я немедленно узнал несколько местных расхожих легенд; легенд, безосновательность коих почел своим долгом постепенно довести до умов горожан. Кстати говоря, тот случай стал интересным применением моих философских взглядов на национальное наследие — я изучал возникновение и развитие мифологии в изолированной группе долгожителей. В любом случае, мистер Орел, что бы ни избрали себе вы, смею надеяться, это не станет началом нового или подтверждением старого мифа.

Взлетающий Орел внезапно почувствовал, что ступил на тонкий лед.

— Не хотите ли вы сказать этим, сэр, что Гримуса не существует?

Вопрос заставил Грибба раздраженно поморщиться.

— Да, да, да, да, да, — очередью выпалил он. — Именно это я и хотел сказать. Не существует ни Гримуса, ни его сказочной машины, ни таинственных измерений, ничего такого. Все это бредни идиотов вроде Джонса — увлекая умы, он ослепляет их и уводит от насущной действительности.

— Вы чрезвычайно удивили меня, мистер Грибб, — отозвался Взлетающий Орел. — Позволю себе не согласиться с вами.

— Вы слишком много времени провели с этим фокусником… с этим шарлатаном. В городе ему нет места.

Было видно, что Грибб разозлился. Раскрасневшийся карлик.

— Дорогой, — подала голос миссис Эльфрида, — возможно, тебе будет небезынтересно услышать о собственных впечатлениях мистера Орла. Он наверняка приобрел обширный и любопытный опыт.

Грибб с усилием взял себя в руки.

— Да, конечно, — согласился он. — Ты как всегда права, дорогая, дорогая, дорогая. Я с удовольствием выслушаю вас, мистер Орел.

Взлетающий Орел глубоко задумался — по всей видимости, в К. болезнь измерений была неизвестна; кроме того, насколько он успел понять природу этого явления, измерения давно уже освободили его сознание. Общество Виргилия Джонса, конечно, было для него не лучшим. Но разузнать о Джонсе побольше все равно хотелось.

К тому же ясно было одно — следует собрать как можно больше сведений о Гримусе, неважно, кто это — подлинное или вымышленное лицо. Только так он мог разобраться и в себе самом.

И потом — куда делся Виргилий Джонс?

— Хочу заверить вас, сэр, — торжественно объявил он Гриббу, — что в своих изысканиях я не собираюсь становиться ни отщепенцем, ни выскочкой, ни еретиком. Для меня большая честь быть принятым в вашем доме. В месте, напитанном знанием, рождаются только умные и высокие мысли.

— Так, так, так, так, — умиленно затараторил мистер Грибб.

— Господи Боже мой, — вскричала вдруг Эльфрида, — если мы собираемся обедать у Черкасовых, то мне нужно лететь одеваться.

Помятый человек с синяком на лице, в порванном костюме, постучался в дверь борделя. Он стукнул семь раз. Сразу после седьмого удара дверь распахнулась настежь и глухо ударилась в стену. Горящие свечи в канделябре: женщина в длинном прозрачном пеньюаре, распущенные темные волосы каскадом ниспадают на плечи, лицо сияет. Человек шатаясь входит внутрь; дверь за ним закрывается. Пустыни без оазисов не бывает.

Тот же человек лежит на кровати, его голова покоится на коленях чернокожей девы, он спит, а она поет ему колыбельную. Позади них неподвижно стоит совершенно нагая девушка; перед ложем на ковре лежит на боку женщина в прозрачном пеньюаре и молча смотрит на спящего. Вот слова колыбельной:

Через некоторое время человек приходит в себя и слабым голосом просит дать ему прибежище; а поскольку бордель есть прибежище, то в просьбе ему не отказывают. Ему приносят пищу и чистую одежду.

— Твой тезка Чанакия, — шепчет Виргилию Кама Сутра, — мог взять в одну руку кусок раскаленного угля, а в другую — прохладную грудь юной девушки и не почувствовать ни боли от ожога, ни наслаждения нежной плотью. Ты способен чувствовать и то и другое — благо это или несчастье, решать тебе. И теперь, когда ты познал огонь сполна, позволь женщине излечить тебя.

Индианка прилегла рядом с ним; из ее горла начал исходить глухой клекот, напоминающий воркованье голубей. Потом она подняла руки и приложила ладони с растопыренными пальцами к углам своих миндалевидных глаз. Увидев, что Виргилий и после этого продолжает лежать неподвижно, она взяла его ладони и положила их на свои высокие груди. Постепенно его руки задвигались.

— Успокойся. Чувствуй себя как дома, — сказала Кама.

Виргилий последовал ее совету.

— Если не отрываясь всматриваться в черный кружок в центре белого листа бумаги, — сказала ему Ли Кук Фук, — то кружок либо исчезнет совсем, либо примется расти, пока не станет казаться, что он занимает весь лист. В древнем символе инь-ян в доле инь содержится пятнышко ян, а в доле ян пятнышко инь, что символизирует присутствие в каждой половине семени его противоположности. Если всматриваться в одно из этих пятнышек, то постепенно оно разрастется в облако; тогда в твоем разуме нарушится равновесие и наступит опустошенность, от которой ты сейчас страдаешь. Я помогу тебе отвести глаза от этого облака; путем совокупления и любви гармонию можно восстановить.

Китаянка обвилась вокруг Виргилия наподобие змеи, обхватила его руками и ногами так, что он потерял всякую способность двигаться; ему ничего не оставалось, кроме как ответить взаимностью.

Следующей ночью Флоренс Найтингейл снова пела ему колыбельную, и Мидия снова стояла над ними, а мадам Джокаста возлежала у их ног. Пение Флоренс напоминало журчание воды, чистой и свежей воды в быстром вольном ручье. На этот раз Виргилий спал гораздо лучше.

— Есть люди, чей удел сильно отличается от судьбы остальных людей, — говорила Ли Кук Фук. — Среди мыслителей можно отметить лишь полное отсутствие у них практичности; среди людей действия обычно отмечается несовершенство мышления. Люди, в ком эти свойства проявляются особенно ярко, обычно испытывают непереносимую тоску по своей противоположности. И те и другие обычно одиноки, окружающие недолюбливают их, да и сами они не способны заводить друзей, ведь дружба всегда подразумевает частичное принятие чужого образа мыслей. Но в их одиночестве может и не быть особой беды: одному жить не так плохо, ибо мудрость редко отыщешь в толпе. Бывают, однако, времена, — заключила она, тая в его объятиях, — когда даже такие люди нарушают свое одиночество.