Читать онлайн «Шеврикука, или Любовь к привидению». Страница 88

– Я не посмеиваюсь, – нахмурился Шеврикука. – И не знаю я, что такое пытливый ум.

– Будут, будут у нас самые разные ответвления! – не обратив внимания на слова Шеврикуки, с воодушевлением продолжил Дударев. – И акции! Акции! Акции! И вы, Игорь Константинович, сможете приобрести акции со змеем Анакондой. Или с привидениями. И вы станете рантье!

– Я? Рантье? – с трудом выговорил Шеврикука.

– Ну а что же? Проще простого.

Будучи заинтересованным в деле и в скором времени рантье, Шеврикука не мог не сообщить собеседнику о звонкошумящей поблизости от Пузыря Лиге Облапошенных и о том, что один из заправил облапошенных – известный Дудареву соцсоревнователь Свержов.

– Облапошенные? Свержов? – Новость явно удивила Дударева и вызвала в нем прилив соображений. – Свержов и у нас околачивается. И у нас колобродит. Этого Свержова хоть наголо обрей, а он все равно будет лохмат и взъерошен! Нет, надо брать этих облапошенных в оборот!..

В какой оборот Дударев пожелал взять облапошенных и Свержова, Шеврикука не узнал, потому как пришла пора Дудареву снова садиться в «мерседес» и мчаться по делам.

В семь вечера в Большой Утробе началось толковище деловых посиделок. Впервые после конфуза в музыкальной школе Шеврикука действительным членом опустился под непременные лучины на лавку в конференц-отсеке посиделок. Вместо пропавшего или сгибшего Тродескантова распорядителем нынче был назначен известный в Останкине домовой Артем Лукич, последние два года живший удивительно тихо. Помимо прочего Артем Лукич славился тем, что на плече его был наколот портрет пастуха-воспитателя народов с трубкой во рту, а под той трубкой синели слова: «Рабочее жилтоварищество – наша крепость». Шеврикука видел эти произведения искусства, не раз парился с Артемом Лукичом в Зубаревских и Марьинских банях. Против Артема Лукича Шеврикука ничего не имел. Домовой он был относительно справедливый. Правда, слишком горластый. Да и поучительными, первоисточниковыми цитатами ему следовало докучать слушателям реже. Теперь в них и вовсе отпала нужда. За столом распорядителя рядом с Артемом Лукичом на табурете восседал напоминанием о том, что воинственные козни Отродий Башни лишь притихли, один из квартальных верховодов, домовой четвертой статьи Поликратов. Как и в прежние дни, на плечи его был наброшен желтовато-зеленый бушлат, и опять изможденный бдениями верховод выглядел полевым командиром, готовым сейчас же повести за собой воинов в окопы. Поликратов пил резкими глотками чай из мятой жестяной кружки, а в случаях опустошения посуды Колюня-Убогий согнутым китайским служкой подносил верховоду чайник.

Речи Артема Лукича и пересуды коллег из Землескреба и соседних зданий Шеврикука слушал в четверть уха. Слова их, назначенные в высказывания, были ему известны заранее. Да, Пузырь. Да, интересы жильцов. Да, постарайтесь. Все для человека. Да, постараемся. Да, все для него. Об Отродьях и их намерениях забывать никак нельзя. Они прикинулись уставшими и больными, а сами пекут план за планом, одного «Барбароссу» за другим. А потому каждый обязан держать кочергу в боевой саже. Ну и прочее. И прочее. Догадывался Шеврикука и о том, кто о чем помалкивает и что у кого упрятано в мыслях. Сам Шеврикука в ораторы сегодня не записывался. Он появился вновь действительным членом, ощутил, кто как к нему отнесся. И достаточно. Интересовало его лишь вот что: сидят ли на толковище (оно вовсе не получалось нынче деловым) другие, кроме него, умельцы, постаравшиеся выправить себе паспорта. А может, все взяли и выправили? Даже слюнявый Колюня-Убогий. А потому никто и не требует разобраться с дерзкими безобразниками, осквернителями преданий, вроде Продольного, и призвать их к ответу. В начале посиделок, в особенности когда распорядителем Шеврикука увидел сурового Артема Лукича, он даже взволновался: а не знают ли о его проделке и усердиях Пэрста-Капсулы ускорить поспешность делопрохождений? (Увещеватель-то и в своем Китай-городе непременно должен был обо всем узнать.) Так вот, не раскричатся ли на посиделках, не назначат ли наряд с полномочиями удостовериться и взыскать? Нет, ни о каких людских документах речь не завели. Но уверенность в том, что не один он нынче при удостоверении личности, Шеврикуку не покинула. Наверняка на толковище в Большой Утробе восседали теперь списочные граждане, возможные избиратели и рантье. А если постарались отважные и расторопные из привидений, то вряд ли от них и домовых пожелали бы отстать высоко ценившие себя Отродья Башни. Хотя именно оттого, что они ставили себя выше людей, им могла показаться унизительной мысль об использовании коммунальных документов. Но кто знает? Со временем прояснится… А вот Велизарий Аркадьевич, подумал Шеврикука, в обморок бы обрушился, если бы ему стали предлагать паспорт с милицейскими печатями…

Велизарий Аркадьевич сидел справа от Шеврикуки, через две лавки, рядом со стариком Иваном Борисовичем. При последнем их разговоре Велизарий Аркадьевич одобрял клубный пиджак Шеврикуки, себя же корил за то, что поддался всеобщему в Останкине в пору Отродьевых угроз отступлению от высокой духовности. Тогда – и это в клубе-то! – Иван Борисович был в ватнике, будто отъезжал на лесоповал, а Велизарий Аркадьевич – в костюме из светло-зеленой мешковины и походных бутсах британского завоевателя. Корил-то корил себя Велизарий Аркадьевич, но и на посиделках он присутствовал в мешковине и бутсах. А Иван Борисович прибыл в Утробу в ватнике, по плечам и рукавам обсыпанном опилками. Предъявлялось кому следует: оба они – нравопослушные, установлениям верны, о каверзах Отродий помнят и поддерживают в себе оборонное состояние духа. Какие уж тут могли быть фотографии и паспортные столы! И наряды не одних лишь Ивана Борисовича с Велизарием Аркадьевичем наверняка благоуспокоили полевого командира Поликратова. Оборонный дух, пусть и при обледеневшей линии огня, в домовых не иссяк. Но Шеврикука понимал, и другие понимали, что волнует домовых нынче Пузырь, а не Отродья Башни. И если волнуют и Отродья, то именно в связи с Пузырем. Не выкинут ли чего? Не примутся ли разбойничать? Не установят ли с Пузырем двухсторонние и доверительные отношения?

«Перейдем к разделу «разное», – пробасил Артем Лукич.

Шеврикука не возражал бы против оглашения бумаги из Обиталища Чинов. Однако сообщили о всякой чепухе, вроде пропажи в хозяйстве домового Гранд-Сараева рассекателя горячих и холодных струй, а о его, Шеврикуки, походе к Увещевателю даже и не намекнули. Шеврикука вдруг опечалился и обиделся на Артема Лукича.

«Выходит, я ерундовее рассекателя!» – досадовал Шеврикука.

Расходились вялые, говорили, направляясь к дверям, тихо, даже перешептывались, явно в напряжении и тревоге, будто не радости и попечения Пузыря ждали их впереди, а несуразности поколебленных устройств. Но, может, причиной тому были бетоны бомбоубежища, в недрах их не год и не два копились страхи и черные ожидания, они сползали теперь со сводов и обтекали забредшие в Утробу натуры.

«Шеврикука…» – послышалось сзади. Шеврикука обернулся. Нет, его не окликали. О нем говорили. Бритоголовый боевик, уполномоченный Любохват, на толковище не сидевший, что-то быстро и зло высказывал Артему Лукичу. «Нет, нет, – отвечал Артем Лукич. – У Шеврикуки своя голова на плечах…»

Вслушиваться в слова собеседников Шеврикука не стал, продолжил движение к выходу.

– Голова! Голова! – догнал Шеврикуку верткий нынче Колюня-Убогий и принялся приплясывать в шаге от него справа. – Голова! Голова! Никакой головы на плечах! На плечах! Набалдашник! Один набалдашник! Шеврикуки один на плечах!

– Утихни! – цыкнул на Колюню Шеврикука.

– Набалдашник! Один набалдашник! – рассмеялся Колюня-Убогий, пустился вприсядку, а потом понесся к дверям.

В Землескребе мрачный Шеврикука вызвал Пэрста-Капсулу и указал ему принести палку Петра Арсеньевича.

Пэрст-Капсула молча кивнул, а вручив через полчаса Шеврикуке палку, в мгновение из квартиры Уткиных исчез.

Шеврикука, не думая о том, наблюдают ли сейчас за ним или нет, и если наблюдают, то кто и каким манером, и какие при этом корчат рожи, принялся откручивать набалдашник. Руки у Шеврикуки были сильные, но ни малейших движений набалдашника вызвать они не смогли. Шеврикука брал на кухне тряпки в надежде, что они помогут его пальцам в житейском усердии, но и тряпки удачам Шеврикуки не способствовали. Да и с чего он, Шеврикука, взял, что набалдашник обязан отделиться от палки, трости, посоха Петра Арсеньевича? Выкрики Колюни-Убогого взвинтили Шеврикуку, злые взгляды уполномоченного Любохвата возбудили в нем нетерпение. Но мало ли какой бред мог прийти в голову Колюни Дурнева, Колюни-Убогого, и все ли смысловые совпадения должны были нарушать душевное равновесие Шеврикуки? И уж тем более не имел он права волнением отвечать на взгляды и слова Любохвата, наверняка и произнесенные для того, чтобы Шеврикуку взбудоражить и взъерошить.