Читать онлайн «Шеврикука, или Любовь к привидению». Страница 36

А бестактный латиноамериканец пристал к Дудареву с интересом к личности Григория Ефимовича Распутина. Опять коверкал натуральные московские слова, острый голос его драл уши, как напильник. Рачительный Дударев одарил латиноамериканца и Распутиным. «Был Распутин! И Распутин был! Но недолго. Взял две простыни и ушел в баню». И Блок Александр Александрович был. С Менделеевой. Тот обедал. Особенно нравились Любови Дмитриевне уха с ушками-кондюбками. Вторую порцию ей моментально приносили вон через ту дверь. Пар валил. «Возле кухни, нам сказали, – опять встрял латиноамериканец, – был ход в подвалы времен Ивана Грозного». «Его заложили. Там масоны…» – отчего-то засмущался и заспешил Дударев. Оказывается, были тут и масоны, короткий срок, ну их к лешему. И Николай Иванович Новиков, еще не отправленный в крепость, похожий на пастора, заходил к хозяевам в гороховом сюртуке и с магической палкой. Ну и ее к лешему! И Чаадаев бывал, а как же. Впрочем, может быть, эти имена, как глубоко местные, и незнакомы почтенной публике. Заводились в доме и чернокнижники. И знатоки Зодиака, прошедшие обучение в Сухаревской башне у главного тайновидца Якова Вилимовича Брюса. И граф Калиостро, будучи с секретной миссией в Москве, именно в этой гостиной давал однажды сеанс страшных чудес с электрическими искрами и мгновенным отрастанием волос на голой голове камергера Войцеховского. И дальше предъявлялись собеседникам личности, имевшие отношение к дому на Покровке. Карлы и карлицы. Воспитанницы из калмычек. Шуты-дураки и шуты, валявшие дурака, сами же резавшие правду-матку. Крепостные актеры, на которых с завистью посматривали и Шереметевы, и граф Каменский. Бомбометатели из эсеров. Борис Савинков, две ночи в восемнадцатом году прятавшийся на чердаке от чека. Гетман Мазепа. Да, и Мазепа. Ему метрах в трехстах отсюда в Колпачном переулке отвели резиденцию, прекрасные палаты, они и теперь стоят, можете пройтись, в них шарашат сувениры а-ля рюсс, покупать их убедительно не советуем. Гетман и в возрасте был хорош, любил всяческие приключения, уроки светской охоты получил в Польше вблизи ножек ясновельможных пани и, дважды являясь в Москву, как-то за орденом, как-то для беседы с Петром, естественно, не мог не заглянуть в дом, всегда славный своими красавицами. Однако кончил этот авантюрист плохо – проиграл, бежал, конечно, в Бендеры. Там умер, там лежит и теперь. Что же касается золота, называемого нынче бочонком полковника Полуботка и разыскиваемого киевской казной в английских хранилищах, то Мазепа его с собой не возил и тем более, даже пусть и будучи кем-то очарованным или в волнении, не оставлял его на Покровке. В этом нет никаких сомнений. И те, кто связывает свои интересы к дому с золотом Полуботка, трагедийно заблуждаются, им следует искать удачи в иных местах и префектурах. Последние слова Дударева вышли, пожалуй, не слишком вежливыми. Обеспокоенно заерзал Кубаринов, заявление Дударева показалось ему не лестным для префектуры, выходило, будто в ней чего-то не хватало для искателей удачи. Полпрефекта встал, но произнес нечто невнятное. Толмачи из числа наряженных услужителей переводили его текст долго.

– Бонапарта подвел возок, – вяло и словно бы самому себе, но все услышали, сказал гость в свитере, хотелось верить, филадельфийский миллионер. – Мазепа не захватил бочонок Полуботка. И умер не здесь, а в Бендерах. Можно подумать, что и привидение в доме лишь собиралось завестись, но не завелось.

– В доме было привидение, – резко сказал Дударев. – И оно есть.

– И не одно. У нас этих привидений… – широко, по-державному развел руки полпрефекта, он был сейчас барин и желал всех приветить и одарить. – Здесь столько теней и душ, загубленных и загубивших, столько… Вот можно подать хотя бы этого… который швырял в домну… Бушмелев. Да, Бушмелев. Пусть он покажется. Что он залеживается?

– Иные готовы всю нефть выкачать из недр. Бушмелев за два века никак не проявил себя. Ни запахом, ни стонами, ни действием. Его время не пришло. Сегодня у нас одно привидение, – Дударев был тверд. – По всей вероятности, женское… И я вас не понимаю, Вадим Александрович. У нас теперь рынок. Коммерция требует прилежания…

– Ах, да, да, да! Рынок! – спохватился Кубаринов. И объявил, став уже строгим барином: – Сегодня у нас одно привидение.

– Давайте хоть одно! – потребовал толстосум швед.

– Да! Пожалуйста! – поддержал его японец. – Привидение!

Дударев, обращаясь к толстосуму шведу, японцу и филадельфийцу в свитере, выкинув вперед руку с герцогской шляпой, высказал мнение, что было бы дурно подавать привидение к столу. К тому же привидению не прикажешь. Оно само по себе и обладает свободой выбора. Можно только надеяться, что оно появится добровольно, ощутит безвредно-бескорыстный интерес к себе и ответит на него своей энергией. А выходы покровского привидения, по преданиям и долголетним свидетельствам, происходят в приемлемую для него пору.

– Привидение! – заорал толстосум швед.

– Да. Пожалуйста! – обрадовался японец. – Северные территории. Привидение. Пожалуйста!

– Привидение! С мороженым! – напильником по ушам провел бестактный латиноамериканец.

– У Бонапарта на Мясницкой сломался возок, – вежливо напомнил филадельфийский мультимиллионер.

– У нашего привидения, – гордо сказал Дударев, – нет никакой необходимости добираться сюда в возке.

«Блефует? – подумал Шеврикука. – Или и впрямь смогли выйти на Гликерию, улестить ее или заставить? Этого еще не хватало!»

Осадив, как ему показалось, бузотеров, Дударев опять стал навязывать публике исторические сюжеты, теперь уже от нашего столетия, с энтузиастскими и вампирными историями тридцатых, сороковых и прочих годов. Вплелись в его рассказ революционеры, сыщики, председатели домкомов, сочинители мокрых доносов, какой-то почтенный железнодорожник, стиляги, простодушные валютчики, уплотнения жилплощади, октябрины младенцев, провинциальные всплески дальней сексуальной революции. «Привидение!» – опять заорали неугомонившиеся. «Пожалуйста!» – теперь уже с угрозой потребовал японец. Требовал без всякого акцента, басил, и, не видя его, можно было подумать, что это требует и не японец, а сибирский мужик. Дударев все еще бормотал что-то о необходимости дождаться момента сгущения полей и энергий, о том, что непременно надо выслушать прибереженную им напоследок историю привидения. Да и не одну эту историю. А несколько историй здешних красавиц с умопомрачительными поворотами судеб, с каскадами страстей и драм. «Не надо! Не надо историй! Подавайте привидение, и сейчас же!» «Да что они, угорели, что ли? – недоумевал Шеврикука. – Да и чем привидение замечательнее, скажем, домового Пелагеича?»

А уж и самые тихие дотоле гости кричали и топали ногами, требуя привидения, и сейчас же! «Оно здесь не выйдет! – убеждал Дударев. – Оно здесь не выйдет! Оно не является в гостиной! Оно лишь внизу! Оно при свечах…»

– Вниз! В подвалы! В подземелья! – нервически вскричал латиноамериканец. – И свечи! Берите свечи! – Вскочили не только иностранные охотники, но и все, кто их занимал беседами с обхождением, а за ними и черные музыканты, вскочили, бросились к столикам со свечами у выхода из гостиной, разобрали, расхватали свечи, столики уронили на пол, кто-то указал: «Вон тем коридором! Тем!» – и неслись тем коридором, а куда – неизвестно, в темноту, в темноту, к привидению, толкались, ударяли друг друга локтями, лбами, ногами, били кулаками, бранились, оскорбляя при этом в высокомерии самоуважения малочисленные народы и малые государства, добежали, дорвались до лестницы, ведущей вниз, узкой, горной, чуть ли не винтовой, выложенной плитами известняка, подобные ходы в шестнадцатом веке устраивали внутри стен в боярских палатах и воеводских домах, прыгающий свет факела лишь немного облегчал движение, на лестнице вопили, стонали, матерились, всякий по-своему, и все же никто не погиб, не был задушен, измят или изодран в клочья. Прорвались, добежали, в подвале, в подклети при свете факела уселись на деревянные лавки под сводами из тесаного мячковского камня.

А дальше что? Что дальше? Куда неслись? И зачем?

Сидели, притихнув или устыдившись, и будто ждали теперь укоров или даже березовых розог, оберегали зажженные свечи. И похоже, были напуганы. Порой шептали что-то. Или молились. Среди прочих тихих слов Шеврикука (а он из опасения быть раздавленным на лестнице из таракана переоделся в дрозофилу, в подвале же пожелал стать пауком) услышал и на русском: «Сюда бы сейчас Всемирную Свечу. Да, Всемирную Свечу…» Слова эти Шеврикуку поразили.

Всемирная Свеча! По случайности ли было сказано так? Или это произнес человек знающий? И произнес не зря? Памятны были Шеврикуке впервые высказанные народу фантазии (или мечтания?) о Всемирной Свече, памятны были и страшные события, вызвавшие эти фантазии. Лучше было о них не помнить. И не надо было помнить, что недавно Всемирная Свеча встретилась ему в бумагах Петра Арсеньевича. Шеврикука приказал себе забыть о Всемирной Свече. И более о ней никто не шептал и не шутил.