Читать онлайн «Компиляция. Введение в патологическую антропологию». Страница 46

«Боже правый!» — прошептал санитар — «Что ж с тобой такое, черт тебя дери?!»

Младенец тут же закрыл глаза, скривил рот и издал долгий хрип. Санитар враз спохватился и устремился с ребенком на руках в больничное здание. Он закутал младенца в какие-то простыни и немедленно вызвал дежурного врача, ночевавшего, вопреки должностной инструкции, дома, из-за малого числа пациентов и относительного благополучия в их состоянии. Прибывший врач констатировал, что ребенок, несмотря на явные признаки переохлаждения, в целом вне опасности.

«Ну, что же,» — сказал он, закончив осмотр — «Добро пожаловать обратно в жизнь, Джон До!»

Вскоре о найденыше написали в местной прессе. Полиция затеяла расследование, которое ни к чему не привело. Скорее всего, тот, кто подкинул ребенка, был не из этих краев. Казалось бы, происшествие заурядное, таких случаев в любой, даже не очень крупной стране ежедневно происходят сотни, если не тысячи. Но отчего-то именно эта история получила широкую огласку. Судьбой малыша заинтересовалось одна весьма состоятельная семья, известная не только своими внушительными капиталами, но и деятельной склонностью к благотворительности и меценатству. О лучших родителях для подкидыша и мечтать было не возможно. Видимо, сестрица Жизнь по непонятным причинам благоволила ублюдку и решила с рождения осыпать его всеми своими щедротами, которые, как оказалось впоследствии, тому и даром не были нужны.

В общем, вскоре найденыш был усыновлен, наречен Бенджамином, заселен в детскую размером со стадион и всячески обласкан как новыми родителями, так и их многочисленной прислугой.

Дурные наклонности стали проявляться в нем довольно рано, однако до поры до времени никто не придавал им значения, списывая его странности на уникальные особенности мироощущения. Еще во младенчестве Бенджи отличался патологическим спокойствием: он никогда не плакал, не кричал и не капризничал, чем постоянно сбивал с толку своих нянек. Они никогда не могли угадать, испытывает ли малыш жажду или голод, не болен ли он, не обделался ли… Ко всевозможным игрушкам, коим не было числа, Бенджи не проявлял ни малейшего интереса. При всем при этом лучшие врачи, приглашаемые приемными родителями, не находили ни в физическом, ни в психическом его состоянии никаких отклонений. Было видно, что ребенок нормально растет, нормально развивается, но как-то совершенно по-своему.

«Любопытный случай,» — говорили врачи — «Весьма непонятный, но причин для беспокойства не вызывающий. Не исключено, что ребенок постигает мир быстрее и в значительно большем объеме, чем его ровесники и ему попросту неинтересны все эти младенческие штучки. Возможно, ваш сын станет гением.»

Кстати говоря, предпосылки к обоим заключениям имели место быть. Приемные родители Бенджи владели одними из крупнейших в мире частной картинной галереей и библиотекой, оба прекрасно говорили на нескольких языках, и, что самое важное, свободного времени у обоих было завались. С первых же дней появления Бенджи в семье они принялись устраивать ему художественные экскурсии и литературные чтения. Они возили его в коляске по галерее, останавливаясь то у одного, то у другого полотна и детально рассказывали Бенджи о том, кто его автор, при каких обстоятельствах оно создано, и какую мысль хотел донести художник до человечества. Они привозили его в библиотеку и часами читали вслух книги, написанные на разных языках. Казалось, их совершенно не волновало, что Бенджи ни бельмеса не понимает в их болтовне. Тем не менее, когда Бенджи в девятимесячном возрасте заговорил, родители укрепились во мнении, что врачебный прогноз относительно будущей гениальности приемыша и есть сама истина. На чем и успокоились.

Шло время. Бенджи подрастал. Его по-прежнему ничуть не интересовали развлечения, присущие детям его возраста. Еще меньше ему нужна была компания, и не только компания ровесников, но и вообще кого-либо. Он не отказывал в общении своим родителям и учителям, но не потому, что это общение было ему приятно и необходимо. Одному дьяволу известно, как он относился к нему на самом деле, но было похоже, что он как будто смирялся с ним. Учителя, обучавшие Бенджи на дому по особой программе отмечали невероятную легкость, с которой он усваивал новые знания, но при этом не могли выявить никакой особенной предрасположенности своего ученика к какому-то определенному предмету. Кроме того, их удивляло глубокое безразличие Бенджи к учебному процессу. «Он талантлив. Он безусловно талантлив, — говорили они его родителям — Только б знать, в чем именно. Кажется, обучение навевает на вашего ребенка смертную тоску. И еще кажется, будто все, чему мы его учим, не является для него открытием. Словно все это он знал давным-давно, а теперь всего лишь вспоминает…»

Единственное, к чему Бенджи относился с признаками энтузиазма, было чтение. Хотя, вряд ли критерий затрачиваемого на чтение времени являлся достаточным основанием, чтобы сказать, что он был увлечен им. Бенджи, скорее, работал с книгой. Все с тем же извечным выражением вселенской скуки на лице. Видали ли вы физиономию мясника-виртуоза с тридцатилетним стажем, которому давно осто**ла его профессия, но который уже не может ее бросить, поскольку ничего другого, кроме мясницких блоков, топоров, ножей и мусат в этом мире у него нет? Разве только туши свежезабитых свиней, коров и овец, разделываемые им с таким невероятным изяществом и проворством, что можно залюбоваться. Горами парного смердящего ливера и тем обстоятельством, что его первоначально синий фартук стал красным от крови, хоть и пошит из влагоотталкивающего синтетического материала, можно пренебречь. Без малоаппетитных внутренностей, увы, никуда, да и кровь — жидкость чрезвычайно цепкая. Так вот. Если присмотреться к такому мяснику за работой, можно заметить одну любопытную деталь: все в его теле живет. Каждая его мышца, каждое сухожилие, каждый сустав находятся в непрерывном заразительном движении, движении слаженном, гармоничном и одухотворенном. Понаблюдаешь за ним пару минут и невольно ловишь себя на том, что и твое собственное тело начинает подстраиваться под ритм этого древнего языческого танца. Руки сами тянутся к топору и ножам. Тебе хочется потрошить, рубить и кромсать. Но только до тех пор, пока не посмотришь на лицо мясника. Оно недвижно. Оно мертво. Серо-желтая восковая кожа. Глубоко запавшие остекляневшие глаза. Приоткрытый рот с бледно-синими губами сведен кривой судорогой. К зубам налипли мелкие ошметки багрового мяса. В жопу такую работу, думаешь ты и спешишь покинуть холодный мясницкий цех. Именно так выглядел Бенджи за чтением. Как за**ийся мясник.

Больше всего интересовали Бенджи книги по медицине, истории и живописи. Однако читал он не все подряд. Его интерес был узко специализирован. Его занимали исключительно труды самых отвязных подонков, когда бы то ни было подвизавшихся на сих злачных нивах. Гинеколог Симс, во славу Асклепия радостно препарировавший без анестезии детородные органы своих рабынь. Японский весельчак Ёсимура, запиравший голых малолетних детей в морозильной камере, а потом исследовавший последствия обморожения. Его дражайший коллега из Дахау профессор Рашер. Ну и, разумеется, замечательные психологи-новаторы Зимбардо и Лэндис.

Бенджи детально изучал биографии великих завоевателей, начиная от ассирийского правителя Ашшурнасирпала Второго, которому цивилизация обязана введением в широкую практику пытки через сдирание кожи с живого человека и заканчивая бесноватым австрийцем.

Стены своей комнаты Бенджи украсил копиями картин Иеронима Босха из цикла «Блаженные и проклятые». Милый был мальчонка, что уж тут скажешь…

Когда Бенджамину исполнилось девять лет, у его приемных родителей, дотоле бесплодных, нежданно-негаданно появился собственный ребенок. Сын. Ко всеобщему удивлению, Бенджи, отстраненный и холодный со всеми, с первого же мига проникся к брату необычайной привязанностью и, в конечном итоге, превратил его в совершенное свое подобие.

В урочное время Бенджи поступил в университет, где осваивал сразу четыре специальности: к медицине и истории добавились юриспруденция и управление. И здесь его свойство демонстрировать блестящие успехи в обучении, не испытывая к нему ничего, кроме скуки, не переставало удивлять преподавателей. Ближе к выпускному курсу, однако, в его отношении к учебе произошли некоторые изменения. Если прежде он просто скучал, то теперь наука вызывала у него откровенную неприязнь. А за три дня до выпуска произошло событие, которое наглядно показало, что Бенджи изменился не только в этом. Человеческое общество со всеми его законами, со всей его моралью и ценностями, к которому он раньше был презрительно равнодушен, отныне стало ему мешать.

У Бенджи был сосед по комнате в студенческом кампусе. Соседа звали Спенсер. Это был веселый и добродушный малый, у которого было полно друзей и приятелей. Еще у Спенни, так называли его друзья, (да и он сам никогда никому не представлялся полным именем, настаивая на уменьшительном) не было недостатка в девушках. Казалось бы, что тут удивительного? Парень — душа любой вечеринки. У него элегантные манеры, редкостное неуловимое обаяние и тончайшее чувство юмора. Вот только Спенни — инвалид. У него, вследствие врожденного вывиха тазобедренного сустава, одна нога на три дюйма короче другой. Крестцовый нервный узел непоправимо защемлен. Каждый новый день его жизни начинается с дичайшей боли и ею же заканчивается. Спенни носит уродливый ортопедический ботинок и передвигается с помощью хитроумного костыля. Но при этом Спенни живет на всю катушку и никому даже в голову не приходит считать его ущербным.