Читать онлайн «На развалинах третьего рейха, или маятник войны». Страница 29

Он писал о войне, но сам на ней даже и не был, отсидевшись в высшем учебном заведении. На каждой странице сплошное самовосхваление, информация о том, что Сталин советовался с ним по ракетам. Насколько удалось подтвердить документально, встреч таких у него никогда не было — не тот масштаб работы был у научного сотрудника Токаева…

Тому, что его хотел ликвидировать Серов, поверить можно: контрразведке в какой-то момент стало известно, кто он на самом деле. Сначала Токаев был немецким агентом, а затем начал служить «союзникам».

Что ж, еще раз есть повод убедиться в том, что те, кто больше кричит о святости идеалов, сами в них не верят. Тем больше вероятности, что эти-то людишки и готовятся, но пока не решаются вас предать. Но когда наступает тот час, они цинично предают и вас и идеалы, предают без угрызений совести, ее у них, оказывается, никогда и не было. Сколько их, неистовых «борцов» за народное счастье, за построение самого гуманного, самого справедливого общества, когда пришел долгожданный вожделенный час набить собственную утробу, без сожаленья вытерли ноги о те самые идеалы, тут же забыв о том, что пропаганда этих идеалов, которой они десятки лет занимались, сладко кормила и поила их и их домочадцев из той самой «кормушки», которую они, якобы страдая за народ, не покладая рук создавали ему. Жалко бумаги перечислять всю эту нечисть. Да и вряд ли это необходимо. Народ их всех знает и помнит поименно. Это нужно ему до поры. Он ведь все равно с них спросит. Наивно полагать, что тот «раздел», который они воровски произвели, будет закреплен ими навечно. Опыт истории их опять ничему не научил. «Жить дружно», к чему они призывают ограбленный народ, — иллюзия, которой они хотят на время отгородиться от возмездия. Однако вернемся к нашему повествованию.

В городе Зальцведель я познакомился с сотрудником городского управления Гердом Кирштейном. Мы часто беседовали с ним о жизни в Германии, о предвоенных и военных годах. Он был хозяйственником в военном центре, где готовили унтер-офицеров для инженерных частей. Он утверждал, что на фронте не был, ибо считался ограниченно годным, хромал. Хромал он потому, что в период Веймарской республики служил в полиции. Что понимал участие в разгоне демонстраций и в последний и раз попал в больницу после стычки со штурмовиками в Берлине. Сам он родом из Силезии, работал там на заводе слесарем, а став безработным, поступил в берлинскую полицию.

Сейчас с ним жили и его родители, которых поляки выселили, на основании решений Потсдамской конференции в Германию. По его словам, он был далек тогда от политики, но, как выходец из рабочей семьи и сам рабочий, сочувствовал коммунистам. Определенное внимание на его взгляды тогда оказывал родственник, бывший офицер кайзеровской армии, ставший впоследствии коммунистом, — Ганс Кале. Сейчас тот занимает высокий пост в администрации земли Мекленбург-Шверин. Из газет он узнал, что Ганс Кале был командиром интернациональной бригады, а затем дивизии в республиканской Испании. Герд рассказывал, что последний раз он видел Ганса после прихода Гитлера к власти. Дело было так: «Я был на службе и занимался регулировкой транспорта. Улучив момент, ко мне подошел мужчина и спросил, как ему пройти на такую-то улицу. Я немедленно узнал Ганса и, не подавая вида, попросил его подождать вблизи, ибо я сменяюсь через час и тогда провожу его по нужному адресу. Ганс понял, что я ему хочу помочь. Через час мы уже шагали вместе. Я был в форме, и это было для моего спутника приемлемо, ибо ищейки гестапо были повсюду. Я привел его в свою квартиру, которая для него стала на некоторое время убежищем. Затем его товарищи-коммунисты принесли фиктивные документы и ему удалось иммигрировать».

Я спросил Герда:

— А Ганс Кале знает, что ты жив и живешь теперь в Зальцведеле?

— Не знаю. Мне напоминать о себе не хочется, — ответил он. — Он может подумать обо мне что угодно. Ведь прошло так много времени. Я ведь не был борцом сопротивления, служил в вермахте, хотя за собой особой вины не чувствую.

Через какое-то время я был на одном совещании и там познакомился с Гансом Кале.

Я рассказал ему, что знаком с его родственником. Тот обрадовался такой вести и сказал, что обязательно его навестит.

Когда я через пару недель снова оказался по делам службы в Зальцведеле и зашел к Кирштейну, тот немедленно повел меня к себе на квартиру, а там его члены семьи наперебой рассказали мне, как к ним неожиданно приехал Ганс Кале. Все они, естественно, благодарили меня за организацию той встречи. Они гордились тем, что их родственник оказался порядочным и убежденным коммунистом, который остался таким же скромным человеком и теперь много работает на благо немецкого народа…

Нельзя без благородного уважения говорить и об антифашистской работе тех, кто в свое время вынес муки ада нацистских концлагерей, прошел суровые университеты подпольной борьбы с гитлеровским режимом. Годы, минувшие после окончания войны, побуждали этих людей решительно выступать против старых и новых фашистов. Неустанно звучал голос борцов Сопротивления: «Будем же содействовать тому, чтобы преодолеть проклятое прошлое и создать счастливее будущее».

«Еще плодоносить способно чрево, которое вынашивало гада», — писал в то время Бертольд Брехт.

Вспоминая прошлое, мы вплотную сталкиваемся с настоящим. С исторической точки зрения суд над фашизмом не кончился тем днем, когда в Нюрнберге Международный военный трибунал вынес смертные приговоры нацистским военным преступникам…

Я вспоминаю поездку в 1946 году в Баварию и тот процесс.

Однажды мне было приказано выехать в Нюрнберг и там передать пакет с какими-то документами в наш секретариат при Международном военном трибунале. Ехать я должен был с другими офицерами из разных отделов СВАГ и гражданскими специалистами, спешащими туда же по своим делам. Далеко позади остался разрушенный старинный Лейпциг, затем Плауэн. Наконец-то остановились у разрушенного пограничного пункта недалеко у города Хоф.

Наши пограничники тщательно проверили документы и багаж. Служба есть служба. Через сотню метров — шлагбаум американской зоны. Шлагбаум закрыт, но никого не видно. Подождав несколько минут, автомобильными гудками подаем сигнал о прибытии. Один гудок, другой, третий. Из небольшого, наскоро сколоченного домика, стоящего метрах в десяти от пограничного столба вышел заспанный американский солдат. Показали V документы, по его просьбе зашли в домик и записали фамилии в специальную книгу. Единственное что он сделал, это открыл шлагбаум и пожелал нам счастливого пути…

К вечеру мы добрались до города Хоф. Дежурный по американской комендатуре направил всех нас в гостиницу. Утром американцы любезно предложили нам завтрак, правда, на свой вкус: апельсиновый сок, чашку кофе и полтарелки молока с кукурузными хлопьями. Проехав несколько километров в направлении Нюрнберга мы остановились у дороги и, объединив припасы, позавтракали уже по-нашему.

Вот и старинный Нюрнберг. На вершине горы расположен средневековый замок. В центре города много готических соборов, некоторые из них не пострадали. В конце войны американцы провели массированный налет на Нюрнберг, в котором участвовали несколько сотен бомбардировщиков, превратив в развалины старую часть города — Альт-Нюрнберг. При этой бомбежке были полностью уничтожены многие замечательные творения средневекового зодчества, в том числе дом, где родился и творил Альбрехт Дюрер.

Наконец мы добрались до дворца юстиции — массивного четырехэтажного здания, стоящего в глубине двора за высоким металлическим забором. На уровне второго этажа фасада, над четырьмя высеченными из камня скульптурами, символизирующими правосудие, развевались на флагштоках четыре государственных флага союзных держав. У входа в здание нас встретили два дюжих американских солдата в белых касках с надписью «МР» — «военная полиция» и белых кожаных гетрах, опоясанных белыми же ремнями с белой кобурой, с торчащей из нее черной рукоятью огромного кольта.

В то время нашим офицерам было разрешено питаться в американском гарнизонном офицерском клубе. Клуб встретил нас шумной разноголосицей. Мы решили сесть в сторонке, подальше от любопытных глаз американских, английских и французских офицеров. Многие из них уже поужинали и потягивали через соломинку из длинных стаканов виски со льдом, смешанное с различными соками. Конечно, наше появление сразу же заметили: сначала с соседнего столика, а затем и с других начали подсаживаться посетители.

Американские офицеры вели себя запросто, панибратски, английские и французские — чуть посдержанней. Наш переводчик с английского завел увлекшую обоих с головой беседу с одним из американских офицеров, а для остальных незнание языка с разных сторон вполне компенсировалось улыбками, похлопыванием по плечу, подливанием виски и восторженными возгласами по каждому поводу. Часто переходили на немецкий язык, который все в разной степени понимали.