Читать онлайн «Остров Баранова». Страница 17

Кусков продолжал разрезать веревки, гора мехов росла. Но Тай-Фу уже отошел и, кланяясь в сторону Кускова, бросил несколько коротких фраз переводчику.

Помощник правителя так и остался стоять с ножом в руке, когда переводчик перевел ему значение слов хозяина. Тай-Фу отказывался покупать меха. К сожалению, совсем недавно он приобрел много таких же шкурок и ему не удалось еще сбыть ни одной связки. Единственное, что он попробует сделать — это дать цену, вдвое меньшую прежней. Для Баранова он готов пойти на риск.

Несколько секунд Кусков смотрел в темное, выражавшее сочувствие лицо гостя. В первый раз за всю свою жизнь он растерялся. Непривычно волнуясь, помогая руками, движением плеч, Кусков заговорил. От продажи мехов зависела жизнь, может быть, всей колонии. Но меха были не его и не Баранова. Они принадлежали Компании. И Кусков отпустил китайца.

Два дня не сходил он на берег. Посланный в город приказчик побывал у многих купцов, заходил в европейские конторы. Однако безрезультатно. Китайцы вежливо качали головами и объясняли, что по новым законам вся торговля с чужеземцами принадлежит двенадцати самым богатым жителям Кантона. Никто иной не мог свершить сделку помимо ганистов, как назывались эти купцы. Но самое главное — торговля мехами переживает упадок: войны в Европе уменьшили спрос.

Кускову пришлось принять предложение своего поручителя. Семь тысяч лучших котиков пошли по неслыханно дешевой цене — в три пиастра за шкуру, и только сотня морских бобров была продана по пятнадцати. Почти даром. Даже в Кадьяке, при расторжках с американскими шкиперами, котики продавались по восемь пиастров.

Рис, муку, сушеные овощи, чай, пестрые ткани для алеутов, свинец свозили лодочники на корабли. Старичок-приказчик занимался погрузкой. Кусков торопил команду. Он хотел зайти еще в Макао, купить пороху у португальцев.

Тай-Фу попрежнему звал Кускова к себе, но Иван Александрович остался на судне. «Добро у меня тут», — ответил он серьезно.

Только за день до отплытия он кликнул лодку и направился в город произвести последние расчеты с Тай-Фу. Купец жил недалеко от реки, за набережной, уже обжитой европейцами. В прошлый приезд такого оживления Кусков здесь не видел. Лакированная с золотом мебель, ковры, разрисованные зонты, опахала с тончайшей резьбой по слоновой кости, фарфор, ткани всех цветов, ширмы, длинные доски с белыми иероглифами вывесок, порядок, чистота...

Посреди улицы двигались люди, пешие и в паланкинах, пробирались с коромыслами через плечо, согнувшиеся от тяжести разносчики товаров. Однотонно, не смолкая, звонили в колокольчики уличные брадобреи, скоблившие трехгранными бритвами тут же на углу очередных клиентов, кричали продавцы кушаний. Расталкивая палками толпу, в темных кофтах с металлическими пуговицами, в длинных юбках, с косами до щиколоток медленно шествовали именитые жители. Слуги держали над ними раскрытые зонты. От криков, движения воздуха колыхались у входов в лавки бумажные фонари.

Кусков, наконец, выбрался из этой толчеи. Дом и склады Тай-Фу находились на соседней улице. Здесь было меньше домов, зеленели сады. Искрясь на солнце струей, дробился за оградой фонтан. Здесь было прохладно и тихо, словно за многие годы ничего не изменилось. Так же сонно и тихо было и в садике негоцианта. Отцветали плюмерии, розовые нежные лепестки устилали дорожки, посыпанные речным песком и мелкими ракушками, серый воробей пил на краю бассейна воду.

Слуга вынес лакированную скамеечку, поклонился, знаками объяснил, что хозяин сейчас выйдет. Кусков потрогал скамейку, но сесть не решился, показалась игрушкой. Он прошелся по садику, хотел направиться в лавку, где наверное сидел приказчик, но, приблизившись к дому, невольно задержался.

Окно было завешено легкой соломенной шторой. Из-за нее слышались голоса, Один принадлежал Тай-Фу, второй был незнаком Кускову. Говорили по-английски или по-французски. Кусков, кроме русского, других языков не знал, но по интонациям догадался, что говорившие ссорились. Голос Тай-Фу временами переходил в крик. Спустя несколько минут стукнула входная дверь и мимо невысокой ограды быстро прошагал длинный человек в темном плаще и треугольной, без всяких украшений шляпе.

Почти сразу же вышел в садик и Тай-Фу. На его лице не замечалось никаких следов недавнего волнения. Китаец был бесстрастен, вежлив, как всегда. Лишь на лбу, у края шелковой шапочки, белели пятна. Он церемонно поклонился, хлопнул два раза в ладоши. Слуга принес бамбуковые стулья и чай. В сад были позваны старичок-приказчик с бумагами и переводчик.

Тай-Фу достал свои записки, потом взял из рук приказчика два исписанных листка, палочку черной туши, протянул Кускову.

— Господин Тай-Фу просит проверить и поставить свое имя, — кланяясь, пояснил переводчик.

Иван Александрович принял бумаги, палочку, повертел в руках. Шея и лицо его покраснели.

— Все истинно, сударь, — нагнувшись, шепнул приказчик. — Пересчитано до полушки. В торговлишке они честные, азиаты.

Кусков вздохнул, обмакнул палочку туши в чашку с водой, услужливо подставленную переводчиком, старательно вывел на бумаге крест.

Дела были закончены. Тай-Фу, как и прежде, приказал принести подарки. Фарфоровую вазу с золотыми цветами, такую тонкую, что, когда в ней зажигали огонь, она просвечивала словно фонарь, драгоценный из розоватого коралла ларчик, кривой малайский кинжал. Кусков вдруг почувствовал, что приказчик тихонько дернул его за рукав.

— Не оборачивайся, Иван Александрович, — шепнул старик скороговоркой. — На прощанье вели показать котов, купленных поперед наших. Зело схожи с Якутатскими...

Действительно, меха оказались знакомыми. Купец охотно показал их Кускову. Только не из Якутатского заселения были шкурки, а пропавшие вместе с «Ростиславом». Иван Александрович узнал звездообразную метку на мордах самых крупных секачей.

Тай-Фу выражал сожаление. Однако почтенный господин Кусков и почтенный его помощник могут ошибиться. Котиков и бобров ловят не только русские, метки ставят не только они. Он купил их у достойного чужеземца, привозившего меха уже не первый раз. Шкипера знает и сам Баранов. Он покупал у него товар. И купец указал на расписку, выданную Барановым О'Кейлю за порох.

Кусков дальше не слушал. Теперь он догадался, что за человек приходил сегодня к Тай-Фу. Не сказав ни слова, он кинулся к калитке, рванул ее так, что она упала вместе с бамбуковой рамой, и, тяжело грохоча сапогами, побежал к реке. Корсар был здесь, на рейде, может быть совсем рядом, а он ничего не знал!

Приказчик тоже поспешил откланяться. Купца он не винил, за свою долгую жизнь нагляделся немало. Он беспокоился за Кускова. Ровный и смиренный, в гневе он бывал страшен. Старик почти бежал к набережной, а за ним, не отставая ни на шаг, слуги несли в паланкине подарки.

Весь день Иван Александрович кружился на быстроходном сампане по рейду, спустился до первого бара, поднялся снова. Привычные лодочники изнемогали, пот слепил глаза. Когда кто-нибудь совсем выбивался из сил, Кусков занимал его место, и огромный, простоволосый, в лопнувшем на спине кафтане один греб за всех.

Начальник таможен сказал, что шхуна не покидала порта. Только поздно вечером он прислал писца с извинениями. Он ошибся. Господин О'Кейль на шхуне «Гром» взял «шап» на выход еще до полуденного зноя.

Иван Александрович до утра просидел возле мачты... Корсар снова ушел, а если бы даже остался, он, Кусков, не имел права его здесь задержать. «Ермак» и «Нутка» — торговые корабли, суденышки, защищавшие на свой риск интересы российских колоний. У него было одно право: погибнуть или победить. И любой военный корабль мог повесить его самого на рее...

Приближалась весна. Гудел в лесу ветер, потемнели лозы, шуршала на скалах прошлогодняя трава. Изредка сквозь тучи светило солнце, по утрам над проливами стлался туман. Но земля все еще была скована, в бараках и в доме правителя по зимнему топили печи.

Припасы давно кончились, люди питались брусникой, морской капустой, ракушками, найденными на берегу. Чтобы избежать отравления, Баранов приказал варить их в горькой морской воде. К весне умерло еще четверо русских и два алеута. Двадцать три креста желтели среди елей на высоком бугре. Люди совсем отощали. Их поддерживала только чарка рома, которую теперь разрешал ежедневно выдавать правитель.

Ром выдавала Серафима. Высокая, похудевшая, она ставила котелок на перила крыльца и, сжав губы, отвернув лицо, неторопливо черпала жестяной чашечкой пахучий напиток. Звероловы подходили чередой со своими кружками, молча и сумрачно, как за причастием. Не было ни возгласов, ни смеха. Бренчал черпак, хрустел под ногами тонкий ледок... Мужу Серафима наливала последнему и, не глядя ни на кого, уходила в дом.