Читать онлайн «Ливиец». Страница 2

В небе посветлело, полыхнуло алым и золотистым, и запах сирени стал гуще – будто победный рокот труб, которому подыгрывают тонким ароматом скрипки-орхидеи. В ветвях яблони завозились, засверкали крохотные разноцветные комочки, потом один из них расправил лиловый шлейф-парашютик, шевельнул его краями и неспешно перебрался на янтарный колпак жилища Тави. Бескрылая птичка-медуза… Кажется, с Телирии или Банна… Дети любят с ними играть.

Стараясь не потревожить Тави, я осторожно поднялся и натянул короткие штаны с нагрудником. Нагрудники последнее время носили вычурные, кружевные, сотканные из яркого паутинного шелка, с орнаментом из нитей астабских пчел-жемчужниц. Кружева и орнаменты иногда заменялись личным гербом с девизом на каком-нибудь древнем языке, предпочтительно греческом или латыни. Что-нибудь этакое, с намеком – «Magna res est amor» или «Calamitas virtutis occasio», что означает «Великая вещь – любовь» и «Бедствие – пробный камень доблести». Ну, любовь – она всегда любовь, а вот бедствий, чтобы оттачивать на них свою доблесть, в наши времена не сыщешь. Во всяком случае, на Земле, но можно забраться на Панто-5 и углубиться с киркой и лопатой в те самые окаменевшие фекалии.

Да, так насчет нагрудников, шелков и всяких орнаментов с кружевами… Мои привычки скромнее: я сторонник серого, желтого и коричневого, тех оттенков, что теряются в песках пустыни, а из старинных девизов мне ближе всего «Crede experto» – «Верь опытному». Впрочем, я не выставляю своих пристрастий напоказ.

Тишина. Теплый ласковый полумрак и аромат женского тела… Ментальный образ Тави плывет в моем сознании – цветок на стройном стебле, запах шиповника и шелест листвы под ласковым ветром… Яблоня, ограждавшая земную часть ее бьона, окружает нас сотней гибких толстых веток, в хаосе которых теряется главный ствол и пропадают многочисленные стволики-подпорки. Над этим темным ожерельем из сучьев, плодов и листвы уже стали проступать в светлеющем небе призрачные видения крыш соседних зданий, фантомы труб, башенок, флюгеров, шпилей и полоскавшихся на них вымпелов. То был район, в котором обитали Целители, Операторы и Наставники-Воспитатели Койна Продления Рода – небольшие особняки, бассейны, павильоны, умилительно мягкие и ровные лужайки, разбросанные в причудливом беспорядке среди ухоженной зелени. Словом, буколический пейзаж. Чуть дальше, за рощицами дубов, эльбуков и канадских кленов, высились строения поосновательней – учебные коллегии и развлекательные центры. Каждое на свой лад, то в виде уступчатой майясской пирамиды или башни рыцарского замка, то наподобие старинного дворца, античного храма, морского жилища-лагуны или скалы, прорезанной галереями и серебристой спиралью подъемника. Эти архитектурные изыски былых эпох рисовались скорее в моем воображении, чем в яви – их закрывали деревья, и лишь огромный ствол Координации Койна отсвечивал над ними вдалеке бледным нефритом.

Тави спала, подложив одну ладошку под смугло-розовую щеку и прижав другую к нежной маленькой груди. Бескрылые птички – те, что с Телирии, а может, с Банна – перепархивали над ней и, распустив свои летательные перепонки, усаживались на самом краю кровли-колпака. Ни дать ни взять скопище крохотных гномов, решивших полюбоваться на спящую принцессу…

Я не мог заподозрить их в желании любоваться чем-то другим – например, мною или роскошью жилища Тави. Сейчас я выглядел не самым лучшим образом, так как еще не избавился от последствий темпорального скачка. Инерция психики неизбежна: память о Небем-васт влияла на Октавию, и точно так же память о разбойнике-ливийце, чью плоть я носил семнадцать без малого лет, влияла на меня. Мои ладони были в мозолях от дротика и топорища, на груди красовался внушительный рубец, под мышкой – шрамы от львиных когтей, на голове – колтун из рыжеватой шерсти, который ни в одном из тысяч цивилизованных миров не признали бы волосами или, тем более, прической. В нашей компании психоисториков такой эффект называют мнемоническим эхом: вернулся в свое нетленное тело, не воевавшее, не трудившееся, лежавшее мирно в саргофаге хроноскафа, а через час-другой собственная плоть воспроизводит следы перенесенного. Стигматы бывают различными: шрамы от ран и побоев, выпавшие волосы и зубы, опухоли, ожоги, внутренние повреждения и всякая иная ерунда. Впрочем, ничего такого, с чем иммунная защита не справилась бы за два-три месяца.

Пройдет недолгое время, и шрамы рассосутся, руки станут гладкими, вместо рыжих зарослей вырастут нормальные волосы – мои, короткие, светло-каштановые. Потом померкнут воспоминания о Небем-васт, и Тави снова будет такой, какой я ее помню, знаю и люблю: милое округлое личико, зеленые глаза и кожа с жемчужно-розовым отливом. Но в ее доме вряд ли что-нибудь изменится.

Октавия, как я упоминал, с Тоуэка, с Нежданного Браслета. Планетарный радиус чуть меньше земного, соотношение воды и суши три к одному, материк охватывает планету по экватору, бури, пустыни, ледники и кровососущие насекомые начисто отсутствуют. Плюс фауна флорального типа, благоприятный для людей биоценоз и сказочный климат с ничтожными колебаниями температуры. Я мог бы припомнить кое-что еще про Тоуэк, не менее любопытное – о растениях-симбионтах, целебных водах и чудесных фруктах, облачных мотыльках и потрясающих полотнах мастера Сиддо, но все описания меркнут перед единственным, но емким словом: рай. Во всяком случае наши наивные предки, мечтавшие о Парадизах и Элизиумах, сочли бы Тоуэк раем.

В понятиях обитавших там людей, а значит, и моей подружки, дом являл собой поляну с разбросанными тут и там беседками, легкими куполами и тентами, с живыми пнями и кочками, игравшими роль столов, кушеток и кресел, с садом-биоморфом, кормившим своего хозяина и украшавшим его жизнь приятными запахами и мелодичными звуками. Не стану утверждать, что недостаток мебели так уж плох – кочка, служившая нам ложем, была на диво мягкой, покрытой тканью или большим бархатистым листом и пахла именно так, как пахнет постель в раю: женщиной после грехопадения.

Кажется, к последнему я тоже был причастен…

Небо продолжало теплеть и светлеть. В листве, чья чернота уже сменилась зеленью, мелькнула гибкая фигурка зверька: длинные лапки, опушенные сероватым мехом, хвост – чередование коричневых и белых колец, кофейная грудка со снежным воротничком. Хомми, молоденькая обезьянка, одна из зверушек-приживалок в доме Октавии… Я спроектировал ей образ яблока – небольшого, золотистого, исходящего соком. Хомми, обнаружив спелый плод, бросила его мне и, весело скаля зубки, уставилась на нас с Октавией. Мысли ее скользили, как говорится, на поверхности: вот сейчас большой самец прикончит яблоко, потом скинет эту нелепую одежду, нырнет под одеяло к своей подружке, и они… Было у меня подозрение, что Хомми, еще не испытав радостей любви, стремится набраться опыта при всяком удобном случае.

Откусив от яблока, я вообразил, как огромная уродливая горилла подбирается к Октавии. Хомми панически взвизгнула и исчезла, а Тави пошевелилась и, не открывая глаз, схватила меня за руку:

– Ливиец? Ты что меня пугаешь, Ливиец?

– Не тебя. Совсем другую девушку, мохнатую и слишком любопытную.

– Прогнал? – пробормотала Тави, прилаживаясь щекой к моей ладони. Я показал ей порыв ветра и улетающий вдаль серый шерстяной комочек. – Хорошо… – Губы ее сомкнулись, и, на грани ментального восприятия, я расслышал: «Теперь спи, Андрей… спи, милый… Еще рано…»

«У жителей Земли ускоренный метаболизм. Мы не умеем так долго спать», – беззвучно возразил я, склонившись над нею.

«Тогда уходи или сядь рядом и береги мой сон. Любуйся мной… Думай о карнавале, веселье и сочных арнатах… Мы ведь отправимся на карнавал, да?»

– Непременно, – сказал я, поглаживая темные волосы Тави. Пусть ей приснится карнавал… Сумеречная зона на Меркурии, небо в фиолетовых облаках, край ослепительного солнца над зубцами утесов, хрустальное ожерелье Пятиградья и равнина с арнатовыми деревьями… А среди них – шатры, навесы и беседки, столы и чаши с грудами плодов, множество ярко одетых людей, пьянящий сок в широких полусферических бокалах, музыка и плывущие в воздухе картины…

Улыбаясь этим мыслям, я направился к жилому куполу. Ковер из голубого мха пружинил под ногой и, ощущая мое присутствие, мерцал цветными пятнами – синим над скрытой сейчас поверхностью маленького бассейна, оранжевым и желтым в тех местах, где затаились предметы, что заменяли Октавии мебель. Если не считать ковра и этих пятен, мелькающих повсюду, а еще янтарного света, профильтрованного колпаком, купольный домик был абсолютно пуст. Обманчивое впечатление! Стоило мне приблизиться к Окнам, как мох раздался, и из прорех пошли вылезать одно за другим кочки-кресла, столик-пень и какая-то ажурная конструкция, в которой я опознал синтезатор. Он развернулся с тихим звоном, и над приемной панелью проплыла тарелка с чем-то ароматным, дразнящим, а за ней – кофейник, чашки и блюдо с фруктами.