Читать онлайн «Рабыня Господа Бога». Страница 15

Последней секцией удивительного космического музея, переходящей в секцию «Архей», с которого начался их облет, был «Плейстоцен». На нем экспозиция в миллионы километров кольцевого обода завершалась, переходя в себя, — и путь начинался заново. Над этой секцией их лектика зависла прямо над прозрачной поверхностью гигантского прямоугольного павильона, а шимпанзе обернулся и пристально посмотрел на Катрину.

По словам Эливинера, плейстоцен охватывал самый краткий срок из всех эпох развития жизни — всего два миллиона лет. За это время с точки зрения глобальной истории планеты не произошло никаких существенных в космических масштабах событий — не мутировали виды млекопитающих, не падали ужасающие метеориты, не двигались горы, не отступали моря и континенты не меняли своих границ.

Но было другое — в своем величии и низости на планету явился «Он». Погрязший в невежестве, неверии и злобе, пройдя свой путь от гротескных обезьян, взяв в руки палку и каменный скребок, он бросил вселенной вызов. И планета пала под его грязной босой пятой.

В то историческое время по бескрайним степям, доставшимся новой эпохе еще от раннего кайнозоя, бродили бизоны и яки, дикие лошади и шерстистые носороги, пещерные львы и гигантские олени, верблюды, медведи, гигантские гепарды, гиены и страусы, и многочисленные антилопы, а также… мамонты, эти удивительные создания. В каком-то смысле весь этот мир постигла очередная немыслимая и разрушительная космическая катастрофа, сравнимая как с оледенением «Сноуболла», так и с метеоритом ящеров — сюда пришел Человек!

Еще не войдя в свою полную силу, еще не освоив порох и не расщепив атом, не изобретя колесо и не запустив космические корабли, человек пожрал этот мир. Вооруженные примитивным оружием первобытные охотники уничтожили цветущую вокруг них мегафауну. К моменту, когда человек впервые взял в руки дротик, одних только мамонтов насчитывалось на планете, как заверял Эливинер, более миллиона голов! Гигантские прерии, саванны и тундростепь были заполнены хищниками и стадами.

Многочисленные травоядные «мамонтовой Фауны» съедали растительность доисторических тундр и саванн в огромных количествах и возвращали в почву (в виде навоза) необходимую растениям органику. Как следствие, громадные равнины Евразии были покрыты высокоурожайными лугами, кормившими миллионные стада копытных. То была богатая, продуктивная и почти совершенная экосистема, чьё существование полностью зависело от населявших её крупных травоядных животных. По мнению Эливинера, такая экосистема сохранилась на землеподобных планетах, отчасти до сих пор — но только в виде жарких тропических саванн, в которых проживали слоны и львы, жирафы и огромные носороги.

У этой цветущей системы имелся единственный недостаток — крупные животные оказались беззащитны перед злым разумом человека. Примитивная прямоходящая обезьяна, смочив каменный наконечник своего дротика в дерьме или гниющей ране, метала его в могучего травоядного великана — и к концу дня раненый гигант умирал от боли и заражения крови. И вот — мегафауна кайнозоя исчезла, истребленная людьми. А далее от его руки погибла и вся планета…

Приблизившись к огромной стене, отграничивающей «Плейстоцен» от «Архея», флаер проник в квадратные, почти километровой ширины ворота. За воротами скрывался такой же широкий туннель — весь будто бы отделанный золотом. Миновав его и вписавшись в несколько поворотов, космический челнок выпорхнул уже внутри самого кольца, «под стеклом», — в одной из секций громадного космического музея. Секцией этой конечно же был не «Архей».

— В «Плейстоцене» я живу уже четыре тысячелетия, — завершая их путешествие, произнес Эливинер. — Кормлю тут мамонтов, охочусь на саблезубых… Мы побеседуем здесь, если вы, конечно, не против.

Спустя пару минут космомобиль мягко зашел на посадку, и они приземлились на очередном, уже третьем за этот день космодроме. От увиденных чудес Шестимирья у Кэти кружилась голова. Заставив себя любоваться пейзажем, чтобы отвлечься, девушка оглядела чудесную долину и высокие цепи гор окаймляющие ее с трех сторон. С четвертой же стороны узким и изогнутым клинком кавалерийской сабли в долину вонзалось море. Именно море, а не залив или бухта, ибо за несколько минут до посадки Кэти успела его рассмотреть почти с двадцатикилометровой высоты: и долина и море поражали размерами. Ширина «узкой» водной полосы составляла, по меньшей мере, две тысячи километров.

На самом кончике морского «клинка» разместилось скалистое плато, казавшееся ничтожно маленьким по сравнению с титаническими размерами простирающегося вокруг буйства рельефа. Горы долины вздымались ввысь чуть не под самые небеса, а водная гладь, расширяясь от скалистого плато, ускользала в невидимую бесконечность. Сама долина казалась огромной, в ней можно было разместить при желании гигантский город или, возможно, даже небольшую страну. Однако на вершине одинокой скалы, к которой стремилась маленькая лектика, высилось всего несколько одиноких башен, сплетающихся друг с другом в удивительный архитектурный узор.

«Рыцарский замок, — вспомнила вдруг Катрина еще одно незнакомое месячной агнатке слово, — это называется рыцарский замок!»

Она даже прикрыла от восторга глаза. На фоне естественных декораций, гигантских гор и просторов вод, обдуваемых влажным бризом и демонстрирующих мощь и силу дикой природы, замок казался игрушкой, волшебной сказкой.

Нависающая над бездной стена-обрыв, уютный терем главного входа и нагромождение сказочных башен над ними. Все это — на фоне уходящих вдаль одно за другим разноцветных скалистых кряжей, поросших вековым лесом. Вот первый горный хребет, начинающийся сразу за стенами замка, усыпанный хвоей и залитый утренним солнцем, второй, играющий ярким, насыщенным темно-зеленым, и третий — светло-зеленый, четвертый, почти невидимый, за дымкой туманов теряющийся вдали, и, наконец-то, пятый, уже сливающийся с облаками…

Эливинер заставил лектику приземлиться у самого подножия этого чуда архитектуры. Ожидавшая немногочисленная прислуга помогла им выбраться из космомобиля, а затем — рабыня и бог вошли в удивительный замок. Катрина снова, в который уже раз за день, оказалась поражена и повержена. Богатство внутренней отделки здесь потрясало роскошью, а язык не поворачивался назвать убранство залов иначе, как восхитительно дивным. Уровень удивления девушки зашкаливал уже за крайнюю степень восторга, и Кэти всерьез опасалась, что после изучения чудес Буцефал-Шестимирья потеряет способность чему-либо удивляться.

Видя эмоции, написанные на ее лице, бог-обезьяна сказал:

— Замок называется Нойшванштейн, что значит буквально «Новый лебединый утес». Вернее, перед вами его точная копия. Давным-давно, на Древней Земле существовала маленькая страна Бавария. Ее безумный правитель выстроил это чудо, разорив при этом державу и до нитки раздев своих подданных. Но, ей-богу, оно того стоило!

Катрина снова кивнула. Пройдя под массивной аркой, они вошли внутрь и длинною анфиладой миновали множество залов и комнат. Сэм Эливинер рассказывал ей про них. Залы назвались «Альгамбра» и «Лоэнгрин», «Пещера», «Тронный» и «Лебединое озеро». Блистая роскошью, они вгрызались ей в память…

В «Малой гостиной», где некогда обитал сам баварский король и создатель замка, ее шокировали огромные писанные маслом картины, а в зале «Альгамбра» — рыдающий восточный фонтан. Кабинет «Тангензейру» напомнил мрачный сталактитовый грот, с играющим в безумие потолком, а «Зал Певцов», где когда-то в земном замке проводились состязания менестрелей, пугал тяжелыми балками, качающимися над головой, и тенями, пляшущими меж узких готических окон. Столбы из мореного дуба в цепях и бронзовых кольцах окаймляли здесь стены с камнями, поросшими мхом. Кровать с балдахином в спальне, вся в вязи из мифических сцен, изготавливалась, по словам демиурга, вручную, ровно три года, а люстра в зале «Озерном» клеилась из капелек бирюзы — более чем пять лет!

— Вот холл «Лоэнгрин», — шептал девушке Эливинер, сверкая глазами, полными влажного блеска, — он создан по мотивам оперы Вагнера, и великий Чайковский, увидев открывающийся отсюда вид, писал свою бессмертную «Лебедь»!

Ладонь обезьяны порхнула к окну, и Катрина, проведя глазами вслед за мохнатой дланью, уронила короткий взгляд на озеро и на горы… Что ж, кто бы ни был этот неизвестный ей человек со странным именем Чайковский, она его понимала. Возможно, в древней стране Баварии, вершины и волнистая гладь смотрелись иначе, но даже то, что открылось сейчас — игра света и тени, и блики воды, и гроздья скал, уходящие в небеса ступень за ступенью, — то была истинная симфония красоты.