Читать онлайн «Массовое процветание. Как низовые инновации стали источником рабочих мест, новых возможностей и изменений». Страница 58

Многие социальные критики, по большей части в континентальной Европе, обнаруживали пороки, связываемые с материализмом окружавших их обществ. Они заявляли, что качество жизни в обществе ухудшилось в результате того, что сами они считали распространением алчности. Они порицали экономический разрыв между теми, кто успел оторвать себе большую долю материальных выгод, и теми, кому их не хватало. Также они критиковали силовые стычки собственников и работников, поскольку, как им казалось, и те и другие готовы пойти на что угодно, лишь бы достичь своих материальных целей. Эти темы развивались Римско-католической церковью и в работах так называемого католического корпоративизма. Чтобы облегчить все эти беды, папа Лев XIII обнародовал энциклику «Rerum Novamm», призывавшую работодателей платить работникам заработную плату, которой хватало бы на содержание семьи. Сегодня мы назвали бы это призывом к социальной ответственности. (Можно задаться вопросом, почему экономисты церкви не предложили способ, который не приводил бы к сокращению рабочих мест, ведь можно было бы просто взимать с населения налог, позволяющий финансировать субсидии для найма фабричных рабочих.) Также в «Rerum» было поддержано создание профсоюзов, необходимых для переговоров по улучшению условий труда. Энциклика 1931 года папы Пия XI «Quadragesimo Anno» поддержала корпоративистское изобретение — профессиональные группы и ассоциации производителей. Ни одна из этих энциклик не была направлена против частной собственности, скорее, они призывали собственников к человеколюбию. К этому времени и церковь, и многие, если не все, интеллектуалы отошли от социалистического тезиса, согласно которому для любой достойной цели годилась бы государственная собственность. В «Недовольстве культурой» Фрейд писал: «С уничтожением частной собственности человеческая агрессивность лишается одного из своих орудий, безусловно сильного, но наверняка не сильнейшего», каковым, собственно, и представляется накопление большего, чем у соседа, богатства, но при этом «ничего не меняется в различиях во власти и влиянии; которые предполагают использование агрессивности в своих целях». Сильнейшее неравенство, быстро развившееся в Советском Союзе, подтвердило верность этого пророчества.

Во враждебности по отношению к современной экономике часто выражалось, однако, не желание порядка, каким бы ни был этот новый порядок, и даже не ностальгия по старому порядку, а страх и тревога различных социальных классов, чей социальный статус и даже само выживание оказались в опасности. Современная экономика разрушала социальную иерархию и распределение власти. В обществах средневековой Европы классы были встроены в систему взаимной защиты: крестьяне могли обратиться к властям, например к сеньору данного поместья, потребовав защиты, когда действия какого-то другого сеньора вели к увеличению издержек и снижению доходов. Конкуренцию между производителями можно было предотвратить, разрешив заниматься производством только тем промышленникам, которые получили королевскую хартию. Купцы создавали купеческие гильдии, при помощи которых контролировались цены на основные товары, такие как продукты питания и одежда, и тем самым получали в определенной мере монопольную власть. Ремесленники и мастера создавали профессиональные гильдии, которые обычно занимались регулированием стандартов, а потому и вступлением новых участников в их сферу деятельности. Было ощущение, что условия, запрашиваемые различными группами производителей, санкционировались неписаным общественным договором, хотя эти условия и не всегда определялись «справедливой ценой», о которой рассуждали некоторые богословы.

Напротив, современный капитализм не предлагал общественного договора, да он и не мог этого сделать, оставаясь верным своим ценностям. Поэтому различные группы производителей, купцов, ремесленников и т. д. стали ощущать своеобразную беспомощность, хотя некоторые из них богатели, то есть в материальном отношении не страдали. В некоторых странах производители в недавно сложившихся отраслях иногда защищались ввозными пошлинами, но немногие промышленники, если такие вообще были, имели дело с надежным и стабильным спросом, который был у производителей в традиционной экономике, вследствие эволюции экономики и ее прогрессивного развития. Редкие производители могли надолго сохранить монопольную власть. В результате отдельные производители и их группы потеряли возможность диктовать собственные условия за пределами достаточно узкого списка вопросов, то есть из экономических агентов, устанавливающих цены, они превратились в фирмы, на эти цены не влияющие. При этом они в определенной мере утратили возможность устанавливать стандарты и поддерживать свой престиж. Чувство беспомощности в различных профессиях, отраслях и сферах деятельности могло стать для многих людей источником гнетущей обеспокоенности, перевешивающей удовлетворение, которое они находили в труде. Если они любили дело, которым занимались, и работу, которую делали, у них было еще больше причин страдать от неспособности диктовать свои условия, позволяющие им сохранить свое социальное положение. В Европе 1920-х годов корпоративизм давал надежду на некую защиту от беспрестанных инноваций современной экономики и от ухода потребителей, и позже эту защиту окрестили «социальной». Фермеры могли продолжать свою работу, даже если не всю их продукцию можно было сбыть на рынке. Производители кинофильмов могли теперь получать субсидии, даже если их прежняя аудитория предпочитала больше не смотреть их. Эта обширная «социальная защита», как ее стали называть, оказалась одним из последних элементов корпоративизма, занявших свое место в его системе.

В континентальной Европе все эти интеллектуальные направления и отстаивающие их политические силы слились воедино в 1920-е годы: элиты таких городов, как Мюнхен или Рим, которые включали множество националистов, ощущавших необходимость вернуться к единству и целеустремленности общества; интеллектуалы, которые ощущали потребность в экономическом порядке; крестьяне, ремесленники и другие заинтересованные группы, которые страдали от модернизации, а потому желали защиты; ученые, которые хотели получить от государства поддержку для своих исследований, и художники, желавшие точно такой же помощи для своего искусства; наконец, что немаловажно, христианские корпоративисты, которые отстаивали возрождение традиционных общин и профессий за счет ограничения мобильности капитала и «торгашеского духа» предпринимательства, ориентированного на получение прибыли104. Конечно, социалисты уже успели к тому времени раскритиковать борьбу за социальный статус, деньги и власть — наиболее драматичным примером выступает цикл опер «Кольцо нибелунга» композитора Вагнера, симпатизировавшего социализму. Чтобы набрать голоса, корпоративисты подхватили эту социалистическую тему, как и другие пункты социалистической повестки, например представление интересов работников в правлении компаний, не цепляясь при этом за такие социалистические идеи, как общественная собственность, и не делая фетиша из равенства в заработной плате и полной занятости.