Читать онлайн «Ностальгия». Страница 23

Поднятые по тревоге в четыре утра, мы построены побатальонно на своих плацах и слушаем сообщение информбюро дивизии по общей трансляции. Над головами барражируют беспилотные штурмовики и вертолеты огневой поддержки, все средства обороны базы задействованы, так что муха не пролетит. Слова все льются и льются, гулкими каплями долбят мозг, мы каменеем в строю, мы даже еще не разозлились, мы пытаемся понять, что, к чертовой матери, происходит, и когда нам дадут почесать кулаки, и будет ли сегодня завтрак или снова давиться сухпаем на бегу. Немногие из нас понимают, что это война. Та самая, к которой готовились, для которой нас призвали и ради которой весь Никель сейчас забит свежими дивизиями.

Сегодня наконец свершилось. Генрих заканчивает толочь воду в ступе и закрывает границы Английской зоны. Национальная гвардия рассредоточена в портах и на побережье, при поддержке армейских частей создает пограничные посты. Иммиграция из Латинской зоны в Английскую официально запрещена. Нелегальная иммиграция пресекается безоговорочно, с применением оружия. Допускается возврат граждан на постоянное место жительства, да кому там возвращаться-то? Имперские представительства с территории Латинской зоны эвакуируются вертолетами при поддержке мобильной пехоты. Кое-где с боем. Действия средств массовой информации, включая корпункты инопланетных изданий, временно прекращены, за исключением аккредитованных в имперском посольстве. Морская авиация барражирует над побережьем и атакует все неопознанные суда в пятидесятимильной зоне от Никеля и Британики. Иммигрантов из Латинской зоны в трехдневный срок обязали пройти имплантирование контрольными чипами. Латинские кварталы одновременно с этим заявлением дружно встают на уши, под руководством опытных дирижеров громят полицейские участки и организуют многотысячные манифестации, сопровождаемые массовым насилием, под лозунгами свободного, неделимого Шеридана и конституции без дискриминации по национальному признаку. Я слушаю эту длинную поэму и до чертиков волнуюсь за Нику, за дочь. Как они там? Кулаки сжимаются, когда я представляю их во власти сальных лап какой-нибудь гогочущей патлатой компании. Я хорошо помню, что такое разъяренная толпа. Там нет ни правых, ни виноватых.

– Властью, данной мне Императором, я объявляю переход базы Форт-Марв на военное положение, – транслируют тем временем голос комдива. – Морская пехота всегда с честью держала удар…

И прочее в том же духе. О высоких традициях, написанных кровью в незапамятные времена. О несгибаемом боевом духе и яростной доблести. Поднимемся, сокрушим, уничтожим, передушим, размажем… Всей мощью… Без страха и сомнений… Продемонстрируем несокрушимость Корпуса… Утопим в крови… Да здравствует Император… Его величеству Генриху…

Слитный рев сотен глоток толкает меня. Вместе со всеми я разеваю рот и ору, независимо от своего желания наливаясь восторженной яростью:

– СЛАВА! СЛАВА! СЛАВА!

«Томми» выползают из подземных боксов рычащими зверями. Цепочки синих муравьев втягиваются в пасти кормовых люков. Командиры батальонов достают из сейфов командно-штабных машин запечатанные конверты, прикладывают пальцы к пломбам-идентификаторам и с хрустом ломают печати на непромокаемой бумаге оперативных планов под номером таким-то. Вычислители тактических компьютеров сыто урчат, проглатывая задания. Колонны техники стремительно расползаются во все стороны от базы. Сверху, наверное, это очень красиво – огромные бронированные щупальца протянулись во все стороны и хищно шевелятся, выцеливая добычу.

– Наконец-то! Дадим уродам просраться! – радостно лыбится из-под приоткрытой лицевой пластины Гот. Стиснутый страховочными скобами, он только и может, что крутить башкой по сторонам.

– Заткнулся быстро, придурок, – сквозь зубы отвечает ему сидящий спиной Крамер.

Механизм подачи орудия отчетливо клацает за моей спиной, проворачивая элеватор. Башенный проверяет свое хозяйство.

– Командиры огневых групп, проверить оружие и снаряжение, – говорю я, чтобы не молчать. Что бы ни произошло – займи бойца делом.

«Томми» плавно покачивается, мчась над шоссе. Ровный гул движков действует успокаивающе. Такблок привлекает мое внимание сигналом поступления вводной. Все как обычно. Война так война. Нам не привыкать. Пора отрабатывать халяву.

Вокруг будто вымерло все. Город Зеркальный, столица Зоны, похож на призрак. Сквозь ажурные фермы виадуков откуда-то тянет едким дымом. Натыканные как попало сгоревшие машины вдоль обочин. Ветер катает по пустым улицам яркие обертки и упаковки резинки – мимо проплывает магазинчик с черными щербатыми провалами вместо витрин. Зеркальные башни словно потухли, превратились в грязно-серые немытые колонны, теряющиеся в небе. Редкие встречные броневики полиции настороженно крадутся, наглухо закупорив люки. Гражданских машин практически нет. Моросит противный мелкий дождик. Низкая серая пелена над головой. Восседаем на броне, ногами на ячейках защиты, спины крепко упираются в раскрытые верхние люки. Вместе с машиной плавно покачиваемся вверх-вниз на стыках и выбоинах покрытия. Длинная колонна БМП позади нас вьется исполинским хвостом, втягиваясь в притихший проспект. Взрыкивание движков на малом ходу мечется между стенами. Иногда «Томми» ощутимо потряхивает, когда Рыжий – прикомандированный к взводу механик-водитель, не вписывается в поворот и цепляет легковушку у обочины. Тогда мы сидим и безучастно наблюдаем сверху, как разлетаются прозрачные пластиковые изгибы и с противным визгом рвется металл сминаемого гусеницами авто. Я не узнаю город. Мы все его не узнаем. Половина моих – из Зеркального. Мы сидим, свесив стволы с колен, и осматриваемся в поисках знакомых мест. И не находим их.

Мы проезжаем хмурых людей, опасливо шмыгающих мимо нас в зевы подъездов. На одном из перекрестков, я узнаю его – за углом Восточный университет, толпа молодняка с жаром приветствует нас. Пацаны с горящими глазами и изрядно навеселе скандируют что-то неслышное в шуме двигателей, поднимают вверх кулаки и размахивают имперскими флагами. У них куски арматуры в руках, импровизированные рукоятки обмотаны липкой лентой, на лбах красные повязки – отряд гражданской самообороны. Их подруги в джинсовых курточках с закатанными рукавами, с ленточками в волосах, бросаются к самым гусеницами, пьяно и беззвучно кричат, объясняясь нам в любви, они распахивают рубахи на груди, шалея от своей смелости, они машут руками и швыряют на броню остатки цветов с вытоптанных муниципальных клумб. Потешно бегут следом, лица их раскраснелись от возбуждения, они в первых рядах, и жизнь кипит, им весело и уже совсем не страшно, идет волна, они на гребне, и мама с папой не могут им запретить, мы для них сейчас – рыцари на железных конях с копьями винтовок наперевес, они отстают и вот уже мчатся навстречу следующей машине, едва не попадая под гусеницы.

Морпехи – жеребцы приземленные, плевать им на высокие материи, они – сами по себе, завоеватели, которым по прихоти приходится ехать по своему городу, женская титька для них – красная тряпка и любая улыбающаяся женщина – сигнал к ответным действиям.

– Молчать всем. Кто шевельнет рукой – зубы вышибу напрочь. Командиры групп – следить за людьми, – предупреждаю я. Так, на всякий случай. Какие-никакие, а все же спасители, защитники. Негоже перед соплюхами лицо терять, делая похабные жесты.

Меня распирает странное чувство. Я себе не принадлежу, я собственность Императора, имперское имущество, я должен выполнять то, что положено, и инструкции у нас вполне четкие – оказание помощи подразделениям Национальной гвардии, без команды не стрелять, применять оружие в случае крайней необходимости или по приказу, ежели случай – стрелять по ногам. Но хреновый я морпех, если не извернусь на пупе и не сделаю все как надо. Потому как я возвращаюсь домой. Мы все возвращаемся домой. Этот дом – наш, он был им и будет, даже если нас потом сгноят в дурке или замордуют в дисбате. Мы слишком долго терпели, слушая умные речи о правовом поле и политкорректности, пока нас самих имели, вне всяких прав, все, кому не лень, не стесняясь при этом в средствах и выражениях. Мы рвемся с поводков, ожидая команды.

Наша колонна упирается в наспех сооруженные блокпосты Национальной гвардии. Я вижу это, когда броня под задницей содрогается и замирает. И сразу становится слышно, как ревут чужие движки, растаскивающие машины вдоль поперечных улиц.

«К машинам!» – раздается по батальонному каналу, и мы горохом ссыпаемся с брони, выстраиваемся у левого борта. Взводный пробегает мимо, торопливо окинув нас взглядом. Подъезжает БТР Национальной гвардии, такой нелепый в своей камуфляжной раскраске среди цветных мостовых. Как крокодил в клочьях тины, по ошибке заявившийся на театральную премьеру. Офицеры-нацики смешиваются с группой офицеров батальона, что-то коротко обсуждают. Внутри меня нарастает возбуждение. Вроде и нет пока ничего вокруг, а ноздри улавливают уже какой-то смутный запах. Будет драка, и мы тут в своем праве, и нас такая силища, что порвем и не заметим. Потому и не страшно вовсе, и только неизвестность подстегивает изнутри и бьется раз за разом – «Когда? Когда?».