Читать онлайн «Массовое процветание. Как низовые инновации стали источником рабочих мест, новых возможностей и изменений». Страница 33

Но обычные историки не занимаются такими вопросами. Под рубрикой «развитие Запада» они описывают хроники развития государства и демократии. Их история начинается с печатного станка Гутенберга 1444 года, экспансионизма монархов Европы в XVI веке, «95 тезисов» Лютера 1517 года, оспоривших власть Рима, и постепенного признания Великой хартии вольностей в XVII веке. Все это были важные вещи. Однако экономика этой эпохи обсуждается мало — и то главным образом в контексте роста торговли на большие расстояния в 1350–1750 годы.

Небольшое число историков, социологов и других ученых попытались описать развитие нескольких западных экономик, которое они часто называют «развитием капитализма». В экологических трудах Джареда Даймонда рассказывается о том, как развитое зерновое земледелие и животноводство, а также существовавшие благодаря им города привели к большей специализации труда в Евразии, чем в Африке южнее Сахары, Австралии или обеих Америках. Вот почему Евразия стала богаче остальных стран. Однако этот тезис не объясняет развития инноваций и не говорит, почему они появились в Британии, Бельгии, Франции и Германии, но не в Голландии, Португалии, Ирландии, Греции или Испании. Возможные причины — это экономические институты и культура[66].

Социолог Макс Вебер указал на особый культурный сдвиг, предположив, что именно он являлся ключом к бурному развитию капитализма. Он утверждал, что кальвинизм и лютеранство породили экономическую культуру бережливости и трудолюбия и именно поэтому капитализм добился успеха в протестантских странах Северной Европы. Хотя его трактат был принят публикой благосклонно, критики отметили, что в некоторых непротестантских странах, например в Италии, существовали частные сбережения и чистые активы, уровень которых превышал соответствующие показатели Германии, и даже длительность рабочей недели в Италии была больше. Важно, однако, то, что в словаре Вебера нет места для экспериментирования, исследования, дерзаний и непознаваемости, которые как раз и являются отличительными признаками эндогенной инновации. Возможно, его тезис помогает объяснить достигнутый в некоторых странах высокий уровень агрегированных показателей всех видов деятельности, связанных с инвестированием. Однако высокий уровень сбережений не является необходимым условием высокого уровня инноваций. (Страна может финансировать свою инновационную деятельность, увеличивая сбережения или перенаправляя часть уже имеющегося потока сбережений с проектов, которые характеризуются относительно низкой инновационностью, например со строительства или обычных деловых инвестиций. Также она может опираться на иностранные сбережения.)

И, конечно, высокий уровень сбережений не является достаточным условием для инноваций[67].

Немногие исследователи решились заниматься тем, что Уолт Ростоу назвал «взлетом устойчивого роста», случившимся в XIX веке. Алексис де Токвиль, французский политический мыслитель, оставивший нам проницательные заметки об американцах, за жизнью которых он наблюдал в 1837 году, считал, что изобилие природных ресурсов Америки стало причиной, по которой американцы превратились в столь энергичных предпринимателей. Однако инновации в начале XIX века развились как в Америке, так и в Британии. А некоторые страны с богатейшими ресурсами, например Аргентина, известны тем, что их экономика так и не смогла достичь динамизма, причем высказывались даже предположения, что именно ресурсы были (или могут быть) «проклятием». Арнольд Тойнби, британский историк, занял прямо противоположную по отношению к Токвилю позицию. Он утверждал, что британцы первыми занялись инновациями, поскольку у них был плохой климат и скудные природные ресурсы, то есть они выигрывали от инноваций больше других. Без риска они не могли получить прибыль[68]. Но если природные богатства были тормозом, как считал Тойнби, американцы должны были бы быть в целом намного менее предприимчивыми и инновационными, что, очевидно, не подтверждается фактами. Идея Тойнби — per aspera ad astra — содержит в себе рациональное зерно: богатым деткам обычно не хватает сосредоточенности и упорства, которые необходимы для серьезных успехов. Однако известны и важные исключения из этого правила.

Общая проблема всех этих четырех историй в том, что они плохо ладят с фактами. Сначала они указывают на то, что в некоторых странах был выше спрос на рабочую силу (Даймонд, де Токвиль) или же выше было ее предложение (Вебер, Тойнби); потом, перепрыгнув через несколько этапов, они приходят к выводу, что результатом стали высокий уровень рабочей силы, сбережений, богатства или готовности идти на риск. Однако даже в том случае, когда рабочая сила росла, а результатом было значительное богатство и рисковые предприятия, из этого никак не следует, что начались также и процессы инновации. Мысль о том, что экономический динамизм пророс из случайных естественных причин, неявно предполагает, что странам не нужно было разрабатывать комплекс институтов или обладать благоприятной для инноваций экономической культурой, поскольку система была уже готова и ее нужно было только запустить. Хотя, по-видимому, большинство людей, если не все, стремились к самовыражению в творчестве и к новшествам еще с доисторических времен, странно было бы исключать возможность, что некоторые страны добились больших успехов — и политических, и культурных — в определении и строительстве институтов, которые обеспечивают и упрощают инновации, поддерживая склонность к экспериментированию, исследованию и воображению, вдохновляющую и воодушевляющую людей. Примером тут может быть афганский регион, ныне ставший синонимом отсталости, но тысячу лет назад представлявший собой область с великолепными городами, где совершались научные открытия, о которых в остальном мире не могли и мечтать. Этот регион, облагодетельствованный природой, так и не смог развить экономические институты или те элементы экономической культуры, которые открыли бы путь к экономической современности, то есть к плодотворным деловым карьерам и полноценной человеческой самореализации, которые стали бы доступны для всего населения или по крайней мере для большей его части[69].

Если мы хотим разобраться в причинах, условиях и механизмах, порождающих современный сектор, вытесняющих феодализм и обесценивающих меркантилизм, нам необходимо осмыслить силы и условия, лежащие в основе инновационного экономического процесса. Конечно, мы должны признать, что наша история никогда не будет свободной от ошибок и, разумеется, сама по себе никогда не будет полной. Точно так же как у участников современной экономики могут быть только несовершенные знания о будущих последствиях предпринимаемых в настоящий момент действий — слишком много всего нового и слишком много участников совершают новые шаги в одно и то же время, — у теоретиков современной экономики может быть лишь несовершенное понимание того, как убеждения, институты и культуры, созданные в прошлом, обеспечивают и стимулируют креативность и инновации в настоящем (если только они вообще на это способны). В странах, куда пришла современная экономика, в предшествующие десятилетия или столетия происходило слишком много процессов, чтобы мы могли уверенно выделить несколько основных эликсиров. Как и финансисты, мы должны использовать свою способность суждения и воображение. Конкуренция идей привела к тому, что сохранилось более одной истории или «мифа» о сотворении современности.