Читать онлайн «Крест толкователей». Страница 26

Кеша не отвечал, только бешено вращал глазами. Несколько секунд спустя Лунин понял всю бессмысленность своего захвата. Мальчик ничем ему угрожать не мог. Единственное, на что он был способен — это только сбежать. Лейтенант был уверен в своей реакции, а также в том, что при попытке к бегству он без труда сможет перехватить мальчика еще раз.

Поэтому, так и не дождавшись ответа, он отпустил руку Кеши. Тот сел на кровати и стал растирать локоть.

Искоса посмотрев на лейтенанта, Кеша заметил с нескрываемым сарказмом:

— Оно и видно, что Николаем. Был бы автомат настоящий — точно бы башку тебе отстрелил, козел.

Лунина колкость не слишком задела.

— Видали мы таких стрелков… — усмехнулся он. — Зовут-то тебя как?

Кеша встал с кровати и распрямил плечи. Плюнул на правую ладонь, затем вытер ее о штанину. Потом протянул лейтенанту руку.

— Иннокентий Оппенгеймер, — торжественно представился он.

Лунин смерил мальчика взглядом и, слегка смутившись, ее пожал.

— Как?.. — переспросил он.

Кеша посмотрел на него с презрением.

— Ну, ты, тьма египетская… Про атомную бомбу, наверно, слыхал?

— Ну, допустим… — осторожно согласился Лунин.

Кеша поправил воротник рубашки и застегнул его на верхнюю пуговицу.

— Это мой батя ее изобрел, понял? Он у меня — голова. Нобелевский лауреат. — Кеша развернулся и взялся за ножки стола, направленные в потолок. — Что стоишь как столб? Стол помоги перевернуть.

Двухконфорочная газовая плита стояла в закуте за печкой, отгороженном от комнаты занавеской. Лунин зачерпнул ковшом воду из ведра и налил ее в чайник. Потом поставил его на плиту, чиркнул спичкой и зажег газ.

Лунин крикнул через плечо:

— Зойка кто тебе? Мать?

Кеша был в комнате. В центр стола он положил снежинку, вырезанную из сложенной газеты. Поставил на нее кефирную бутылку, на три четверти заполненную водой. Затем опустил в нее букет из трех желтых одуванчиков, сделал шаг назад и оценивающе посмотрел на натюрморт.

Вздохнув, он, наконец, ответил:

— Мать моя — удача, отец — родной детдом.

Лунин спросил:

— В каком это смысле?

Кеша протянул руку к букету и поправил цветы. Теперь одуванчики, понуро свесив желтые головы, смотрели в разные стороны.

— В переносном, — ответил Кеша. — Вообще, она говорит, что мать. Да только брешет — сто пудов… Позавчера нарисовалась, вся в помаде, рожа пудрой присыпана. Ни разу в жизни эту цыпу не видал, вот те крест. На три дня меня отпросила… Зачем — хрен ее знает. А ты чё такой любопытный? — усмехнулся вдруг мальчик. — Спишь с ней, что ли?

Лунин вышел из-за занавески и бросил взгляд на букет. Он хмыкнул и спросил:

— Цветы-то для кого? Для нее, что ли?

Кеша отвернулся. Он закусил губу. Потом протянул руку, намереваясь выхватить одуванчики из бутылки. Однако, Лунин оказался проворнее — он ловко перехватил запястье мальчика, и букет остался нетронутым.

— Не смей… — сказал лейтенант. — Пусть стоят.

Дверь открылась и в комнату быстрым шагом вошла Зоя. Лунин и Кеша повернулись к ней одновременно. Лейтенант разжал пальцы, и запястье мальчика выскользнуло из его руки.

Зоя бросила взгляд на букет. Затем подошла к столу и поставила на него пластиковый пакет, набитый покупками почти доверху. Стала вынимать из него хлеб, пакет молока, консервы, какие-то свертки.

Зоя посмотрела на Лунина.

— Уже познакомились? Я рада.

Лунин с сожалением посмотрел на свой кулак, который еще болел от удара по настенному календарю. На костяшках краснели свежие ссадины.

Зоя подошла к серванту и выдвинула один из его ящиков. Начала что-то делать в нем, запустив туда обе руки. Лунин бросил взгляд на ее шею. Почувствовав, что лейтенант смотрит на нее, Зоя сказала:

— Сейчас ужинать будем, Николай…

Зоя обернулась, и в руках у нее оказался пластиковый шприц с блеснувшей иглой. Зоя ударила по нему щелчком, выгоняя вверх пузырек воздуха, и надавила на поршень. Тонкая струйка брызнула вверх.

— Но сначала укол, — сказала Зоя.

Кеша, опустив голову, развернул стул и сел, пропустив его между ног. Задрав рукав, он положил обнаженную руку на спинку. Во второй руке его щелкнул резиновый жгут.

Кеша перехлестнул его через бицепс и стал работать кулаком, нагнетая кровь. Вены на его предплечье вздулись.

Лунин, не отрываясь, смотрел на его руку. Она была вся покрыта следами уколов — вдоль вен, от локтевого сгиба и до самого запястья.

Ракитин ехал в своей «шестерке». Ехал он быстро, едва попадая в «зеленую волну» и пересекая перекрестки в самые последние мгновенья. На углу Февральской и Клары Цеткин наперерез машине выскочил гаишник с радаром и палкой, но осекся, увидев Глеба Андреевича за рулем.

Ракитин почти бежал по подъезду вверх, перескакивая через две ступеньки. Между вторым и третьим этажами он увидел строительные козлы. На полу лежало густое пятно краски, которое соскребает шпателем какой-то человек в пилотке, сложенной из газеты. По ступеням, наперегонки с капитаном, бежали вверх отпечатки чьих-то ног.

На четвертом этаже Ракитин остановился перед нужной дверью. Он бросил взгляд на отпечатки, теперь уже едва заметные — они свернули и пошли дальше, на пятый этаж.

Ракитин стукнул в дверь четыре раза, а после паузы — еще два. Открыл Самохин. Вид его был хмур, рукава рубахи засучены, а из руки свисала мокрая тряпка.

На кухонном столе стоял таз с мыльной водой. Самохин, подойдя к нему, прополоскал в воде тряпку. Все поверхности вокруг — шкафов, стола и кухонных полок — были покрыты разводами высохшей известки. Но больше всего пострадал пол. Линолеум на нем пошел волнами, под которыми мокро хлюпало.

Самохин снял решетку с газовой плиты и стал протирать тряпкой между конфорками.

В дверях кухни, прислонившись плечом к косяку, остановился Ракитин.

— Я думал, с тобой что-то случилось, — разочарованно сказал Ракитин, едва переводя дух. — А тут… Ерунда какая-то.

Самохин перевернул банку «пемолюкса» и потряс ее над плитой, как перечницу.

— Вот именно! Случилось! — он развел руки и огляделся по сторонам. — Считаешь, это все ерунда? Сверху натекло. Нинка меня теперь точно убьет. Козел твой Лунин, вот кто!

— Почему мой? — удивился Ракитин.

— Ладно, пусть будет не твой!.. Пусть будет мой, ладно! Устроил мне тут… и смылся. — Самохин поднял глаза и с отчаянием посмотрел на Ракитина. — Все обои, блин, вся плитка… Пол вздыбило…

Ракитин поднял голову и посмотрел на влажный еще потолок. Он был покрыт шелушащейся побелкой и уже начинающими желтеть разводами.

— Я наверх схожу, — вздохнул капитан.

Ракитин поднялся этажом выше. В квартире, в которую хотел он попасть, стояла новенькая металлическая дверь. Ракитин внимательно осмотрел ее, дотронулся пальцем до косяка. Дверной проем был заштукатурен, и, причем, не так давно — штукатурка оказалась еще сырой. Было совершенно очевидно, что дверь поставили, возможно, не далее, чем час назад.

Ракитин протянул руку и нажал пальцем на новенький звонок.

Протерев поверхность плиты, Самохин поднял чугунную решетку и поставил ее на место. В этот момент под ногой его что-то хрустнуло. Самохин наклонился и увидел разбитое и уже засохшее куриное яйцо.

Ракитин стоял перед дверью, все еще ритмично нажимая на кнопку звонка. Когда число нажатий дошло до десяти, Ракитин опустил руку. Дверь так и не открыли.

Самохин раскачивался на полу, стоя на четвереньках. Упираясь ладонями, коленями и пятками, он налегал на тряпку, пытаясь оттереть засохшее яйцо. Перед ним на полу располагался таз с мыльной водой.

Когда тщетность усилий стала очевидной, Самохин отложил тряпку и взял в руки столовый нож. Наклонив лезвие почти параллельно полу, он стал соскабливать задубевший шлепок, снимая его с линолеума миллиметр за миллиметром.

Внезапно раздался щелчок входной двери. На полу, возле рук Самохина, произошло слабое движение воздуха. Хлопья высохшей штукатурки вздрогнули и поползли к окну, затрепетал случайный клочок газеты.

Старший лейтенант услышал прихрамывающие шаги. Они приближались. Самохин скреб, не поднимая головы.

— Забыл дверь закрыть, Глеб, — сказал он. — Сквозняк. Ты чё там хромаешь?

Вошедший остановился в дверях.

Самохин бросил взгляд на его ноги. Нижняя часть штанин была покрыта белесыми пятнами полуоттертой краски. Ботинки, некогда бывшие черными, выглядели теперь крайне печально — лаковая кожа их потрескалась и пошла шелухой, носки были скукожены и по-турецки загнуты вверх, а в трещины и стыки забился несмываемый белый налет.