Читать онлайн «Корпократия». Страница 8

Возможно, письмо от влиятельных законодателей в конечном счете возымеет эффект. Возможно, поможет то, что под письмом стоит подпись правнука и тезки основателя Standard Oil, прародительницы Exxon. Однако поводов для оптимизма мало.

Ли Реймонд ушел из компании почти за два года до этого письма, безмятежно отправился на покой с пенсией 400 миллионов долларов, назначенной ему благодарным советом директоров, который он так долго возглавлял. Теперь компанией руководит Рекс Тиллерсон. Как и его предшественник, Тиллерсон занимает посты генерального директора и председателя совета директоров. В конце концов, с какой стати императору перед кем-то отчитываться?

Джеймс Болдуин[8] как-то написал очень верные слова: «Основная функция языка — контролировать мир, описывая его». Иначе говоря, язык дает нам возможность уловить и удержать великие тайны бытия. Язык — это основа религии, философии, государства. Но язык не стоит на месте, он меняется, слова приобретают новые значения… или им эти значения навязываются. Гениальность оруэлловского «1984» не в описании тоталитарного государства — у автора перед глазами был готовый пример, — а в том, как правители Океании манипулируют языком, чтобы создать альтернативную реальность. В оруэлловском новоязе «война» становится «миром», «любовь» — «ненавистью».

Корпорации в чем-то похожи на государства. Мы осмысливаем их посредством языка, который используем для их описания, но слова постоянно воюют друг с другом, стараясь усилить свою власть и престиж, что очень напоминает яростное соперничество между брендами. Возьмем выражение «максимизация богатства». На протяжении десятилетий его понимали в том смысле, что публичные компании содействуют достижению определенного политиками общественного блага и их управляющие строго ограничивают применение своей власти для оптимизации интересов фактических собственников — акционеров. Это был, по сути, социальный контракт, который предоставил корпорациям свободу «максимизировать богатство».

Сегодня такое понимание, по крайней мере в Соединенных Штатах, уже не работает. Достижение общественного блага больше не является целью. Сегодня почти все понимают максимизацию богатства как безусловное благо само по себе. Оно используется для объяснения целей и задач корпорации, даже если это означает игнорирование социальных последствий деятельности бизнеса, таких как загрязнение окружающей среды, махинации с отчетностью или уклонение от налогов. Добрые дела — это для бойскаутов. Добродетель Большого бизнеса измеряется в прибылях и убытках.

Как это часто бывало, когда речь шла о вещах, не имеющих непосредственного отношения к производству и продажам, капитаны бизнеса не сразу поняли значение слов. Важна была чистая прибыль, а не лингвистическая среда, в которой работал большой бизнес. Но и здесь произошли огромные перемены. Последние тридцать лет корпорации нанимают целые армии хорошо оплачиваемых юристов и самых лучших экспертов не только для того, чтобы выигрывать судебные процессы и добиваться принятия «удобных» законов, но и для изменения самого языка, который мы используем для описания их деятельности. Им нужно изменить то, как мы понимаем природу корпоративной ответственности.

Стремительному распространению нового корпоративного языка способствовало многое — рост глобальной конкуренции, почти не прерывавшаяся череда выступавших на стороне бизнеса президентских администраций, развитие целой отрасли средств массовой информации, специализирующейся на деловых новостях и бизнес-аналитике. Но ни один из отдельно взятых факторов не сыграл такую роль, как расцвет экономики — науки, которая долгое время жила на задворках университетов.

Сегодня экономическая теория, как и корпорации, занимает гораздо более почетное положение, чем в былые времена. Часто вышучиваемая как «скучнейшая из наук» (по знаменитому выражению Томаса Карлейля[9]), экономика отделилась от философии и начала развиваться как самостоятельная дисциплина после публикации в 1776 году фундаментальной работы Адама Смита «Исследование о природе и причинах богатства народов». Но даже Смит не сумел вывести экономику в число «серьезных наук». Как общественная дисциплина, пытавшаяся измерить обмен ресурсами в человеческом обществе, экономическая теория в частности столкнулась с пренебрежением со стороны так называемых «точных наук» и упреками в недостаточной «научности».

Эта неприязнь к экономической теории никогда не проявлялась заметнее, чем в 1969 году, когда впервые присуждали Нобелевскую премию по экономике. Учрежденную по инициативе Банка Швеции, а не самим Альфредом Нобелем, как в случае, например, с физикой или литературой, новую премию немедленно обвинили в том, что она не является «истинно Нобелевской». Петер Нобель, потомок изобретателя динамита, до сих пор борется с «самозванкой», сравнивая ее существование с посягательством на товарный знак. «В письмах Альфреда Нобеля нет ни одного свидетельства того, что он рассматривал возможность учреждения премии по экономике, — сказал Петер Нобель в одном интервью. — Шведский Риксбанк, словно кукушка, подложил свои яйца в очень приличное гнездо».

Другие возражения, возникшие в академической среде, но растиражированные прессой, сводились к старому обвинению экономики в том, что она не является наукой в строгом смысле слова и не принесла настолько ощутимой пользы человечеству, чтобы соответствовать престижу Нобелевской премии. С этим порой соглашались даже сами экономисты, включая лауреата премии за 1974 год Гуннара Мюрдаля, публично признавшего недостатки своей науки.

Тем не менее в декабре 1969 года в Большой аудитории Концертного зала в центре Стокгольма норвежец Рагнар Фриш и голландец Ян Тинберген с поклоном приняли от короля Швеции первые премии Банка Швеции по экономическим наукам памяти Альфреда Нобеля. С тех пор огромный престиж Нобелевской премии сделал не меньше, чем сами экономисты, чтобы узаконить экономику в качестве науки. Каждый год один или несколько экономистов стоят на равных с гигантами естественных науки в этот момент экономику легко вообразить такой же политически нейтральной наукой, как математика.

Одновременно — видимо, потому, что определить победителя было легче, опираясь на количественные показатели, а не на более абстрактные проявления гениальности, современные экономисты начали быстро вытеснять представителей классической версии этой дисциплины. Классическая экономическая теория корнями уходила в философию. Сам Адам Смит изучал этические основы философии и в свое время был известен как автор не только «Исследования о природе и причинах богатства народов», но и «Теории моральных чувств». Экономист в классическом понимании должен был разбираться в истории, политике, этике и социологии столь же хорошо, как и в математических операциях. От экономистов старой школы ожидалось, что они будут наблюдать и описывать окружающий мир. Как писал в конце XIX века экономист Альфред Маршалл, «экономическая наука — это изучение человечества в его обыденной жизни».