Читать онлайн «Spiritus Аnimalis, или Как человеческая психология управляет экономикой». Страница 25

Однако, помимо того общепризнанного факта, что банковская паника 1893 г. вызвала депрессию, единого мнения о причинах столь резкого и затяжного ее характера не существует. Дуглас Стиплз и Дэвид Уиттен отмечают, что среди экономистов, рассуждающих на тему причин этого явления, нет единого мнения[111].

Депрессию 1890-х называли и сельскохозяйственной (Гарольд Андервуд Фолкнер), и следствием полного освоения земель на Западе, служивших своеобразным «экономическим клапаном» (Фредерик Джексон Тернер), и результатом завершения строительства национальной сети железных дорог, которое ограничило возможность делать выгодные инвестиции (Джозеф Шумпетер)[112]. Стиплз и Уиттен не стремятся разобраться в этом запутанном списке сопутствующих факторов; вместо этого они подчеркивают непрекращающуюся классовую борьбу между популистами и представителями бизнеса. Президентские выборы 1896 г., состоявшиеся в самый разгар депрессии, стали кульминацией этой борьбы, обернувшись напряженной дискуссией по вопросу об инфляции. Уильям Дженнигс Брайан, кандидат от демократов, выступал за свободную чеканку серебряных денег, что привело бы к инфляции, выгодной фермерам и другим крупным должникам. Республиканский кандидат Уильям Мак-Кинли выступал за строгий золотой стандарт, выгодный бизнесу. Кандидаты спорили о масштабном перераспределении богатства между различными классами в США.

Важную роль в изменении экономического мышления в тот период сыграла денежная иллюзия. Брайан едва не выиграл выборы 1896 г., утверждая, что рост денежной массы будет выгоден всем — как будто инфляция могла помочь должникам и не нанести ущерба кредиторам. Шумные обвинения в обмане, адресованные Брайану, заставили экономистов впервые осмыслить феномен денежной иллюзии. В 1895 г., в разгар депрессии, экономист Колумбийского университета Джон Бейтс Кларк опубликовал статью, в которой ввел в обращение термин «реальная процентная ставка», означающий процентную ставку за вычетом инфляции. Этот термин вошел в обиход экономистов и с тех пор стал краеугольным камнем теоретических построений в экономике[113]. Кларк весьма настойчиво разъяснял путаницу, связанную с инфляцией, сводя к ней всю дискуссию о биметаллизме. Появление статьи радикальным образом изменило всю экономическую теорию; и хотя сегодня большинство не помнит о депрессии 1890-х, она навсегда изменила наши представления об инфляции.

Яростные споры о биметаллизме — не только во время выборов, но и на протяжении всего последнего десятилетия XIX века — означали, согласно Стиплзу и Уиттену, что «всепроникающее ощущение кризиса и отчаяния заставило усомниться в способности человека к самосовершенствованию[114]». Такое глубокое осознание кризиса родилось из ощущения беспринципного эгоизма, порочной и несправедливой политики, построенной на обмане.

Когда началась депрессия, газеты стали сообщать о гигантском всплеске злоупотреблений. Chicago Daily Tribune сообщила 1 января 1895 г., что за предыдущий год было допущено рекордное с 1878 г. количество растрат:

«Чтобы понять это, необходимо иметь в виду, что осознание растраты происходит, только когда уже ничего не исправить. Этому предшествует процесс постепенный, как подмывание речного берега. Растрата начинается с того, что человек тайно берет небольшое «заимствование», не допуская и мысли, что не вернет того, что он взял. Обычно взятое вкладывается в некую аферу, сходную с азартной игрой, а то и просто в азартную игру — и теряется. Тогда человек берет больше в надежде вернуть исходную сумму и снова проигрывает, втягиваясь все глубже и глубже. Наконец из-за разгульного образа жизни, почти всегда сопутствующего процессу растраты, он теряет осторожность. Он еще хотел бы сохранить доброе имя, но наступает время, когда у него остается лишь один выбор — возмещение убытков или разоблачение, а так как возместить их невозможно, не «позаимствовав» вновь, очередной проигрыш приводит к краху. В прошлом году бизнес оказался в похожих условиях, способствовавших финалу множества спекуляций, начатых ранее»[115].

Социальный историк Карл Деглер сумел документально подтвердить, что общественная атмосфера в США в 1890-х создала небывало враждебные отношения между рабочими и руководством предприятий. Это проявилось в резко возросшем значении профсоюзов и беспрецедентном количестве забастовок. В 1892 г. конфликт по поводу заработной платы на заводе Carnegie Steel Company в Хомстеде, штат Пенсильвания, привел к двенадцатичасовой битве между забастовщиками и отрядом охранников, нанятых компанией в агентстве Пинкертона. Погибли девять забастовщиков и семь пинкертоновских агентов.

Рабочие волнения усиливались, достигнув пика в 1894 г., когда произошло 1400 забастовок с участием 500 000 рабочих — наивысшее число за весь XIX век. В этом же году забастовка на вагоностроительном заводе Pullman Palace Car Company под Чикаго закончилась боем между рабочими и солдатами, присланными для подавления акции протеста. Погибло двадцать человек, и уничтожено две тысячи вагонов[116].

То ощущение несправедливости, ненасытной алчности, эгоизма и неуверенности в будущем можно почувствовать и сегодня. Настроения того времени отразились в знаменитом детском романе «Волшебник страны Оз» Фрэнка Баума, вышедшем в 1900 г. Дорога, мощенная желтым кирпичом, и волшебные серебряные туфельки Дороти (замененные в фильме 1939 г. на рубиновые, поскольку последние эффектнее смотрелись на цветной пленке) были метафорой яростных споров вокруг золотого стандарта и целесообразности свободной чеканки монет из серебра. Маленький народец, жевуны, воплощали несчастный рабочий класс. Злая колдунья — корыстные интересы бизнеса. А сам волшебник — это был, конечно же, самый великий обманщик, т.е. президент США[117]. Эти и другие образы дошли до нас как символическое свидетельство важности некоторых элементов нашей теории иррационального начала.

Депрессия 1890-х породила массу дискуссий, и в итоге были произведены коррективы, чтобы предотвратить повторение подобных событий. Важнейшей из них стало постановление конгресса об учреждении Федеральной резервной системы, призванной подавлять банковскую панику. Пресса превозносила это решение как «надежнейшую защиту кредитной системы»[118] и как «гарантию от экономических депрессий». Президент Вудро Вильсон после подписания Закона о федеральном резерве 14 декабря 1913 г. в самых восторженных тонах говорил о том, как новый закон стабилизирует экономику, и даже назвал его «конституцией мира»[119].