Читать онлайн «Вакансия». Страница 12

Площадь, центр которой занимала огромная клумба с торчащим из нее в виде стелы стеклобетонным термометром, естественно, называлась Советской. Здания, окружающие ее, были похожи на четыре каменных бастиона, помеченных крупными буквами – «NO», «SO», «SW» и «NW». Дорожкин вспомнил совет Фим Фимыча и решительно направился к буквам «SW». Под буквами отыскался уютный пивной ресторанчик, в котором, несмотря на послеобеденное запустение, подавались сырные палочки, вобла, люля-кебаб и еще куча разных вкусностей под разливное «Тверское» пиво и закольцованную песню «Чистые пруды, застенчивые ивы, как девчонки, смолкли у воды». Дорожкин поморщился, потому как предположил, что Фим Фимыча пленила именно песня, но кружку пива заказал и уже собрался было приложиться к запотевшему стеклу, как дверь ресторанчика скрипнула, и в зал вошла высокая брюнетка с ослепительно красивым, если бы не излишняя жесткость во взгляде, лицом. Она мгновенно нашла взглядом Дорожкина и решительным шагом направилась к нему. Расстегнула короткий блузон, показав полоску обнаженного тела над широким ремнем, сдвинула на бок кобуру, села, выдернула из руки оторопевшего Дорожкина кружку пива, отпила половину, изящно слизнула с верхней губы пену и с ласковой усмешкой сказала:

– Евгений Константинович, сначала инструктаж, а уже потом какие-то действия. Поэтому для начала – ничего ни у кого не брать и не покупать. Ничего не пробовать, не пить, не есть, здороваться за руку только с проверенными людьми, да и то с оглядкой. После восьми вечера советую на улицу не выходить вовсе. День станет короче – значит, домой бежать раньше. Излишнего любопытства не проявлять. Всякому овощу свое время, а некоторым только глубокая заморозка. Все ясно?

– А вы кто? – растерянно промямлил Дорожкин.

– Я, Евгений Константинович, на ближайшее время твой непосредственный начальник. Старший инспектор управления общественной безопасности – Маргарита Дугина. Для близких, к которым ты, Евгений Константинович, не относишься, Марго. Для тебя – инспектор или Маргарита. Если дело решают секунды – можешь кричать «мама». Вопросы есть?

– Много, – закивал Дорожкин.

– В рабочем порядке, – отрезала Маргарита. – Завтра в девять утра жду в участке.

Сентябрь оказался самым длинным месяцем в жизни Дорожкина. Тем более что прошел впустую, и к его окончанию Дорожкин не только не почувствовал себя в инспекции тертым калачом, но лишь тому и научился, что удерживать рот в закрытом положении, а глаза в прищуренном. Правда, в начале месяца у него не получалось ни того ни другого. Кроме Дорожкина и Маргариты в инспекции работали еще двое: инспектор Вест Ромашкин и начальник управления Марк Содомский, которого за целый месяц Дорожкин не увидел ни разу и даже подумал, что тот выжидает, когда у его жертвы не только заживет нос, но и очистится память.

Управление общественной безопасности, а проще говоря, инспекция, занимало третий этаж участка, на первом располагались дежурка и обычно пустующий «обезьянник», а на втором властвовал резкий и угловатый, постоянно страдающий от похмелья начальник управления охраны правопорядка, а по его собственному убеждению – начальник полиции, – Николай Сергеевич Кашин. В его подчинении находились четверо полицейских, или, как их с юморком обзывал Кашин, околоточных, с которыми Дорожкин сошелся почти накоротке, потому как перекусить он бегал в дешевую столовку ремесленного училища, где обедали и полицейские и которую они ему, собственно, и присоветовали при первом же знакомстве. Ребятами они все были компанейскими, на жизнь не жаловались, анекдотам Дорожкина смеялись, но к его появлению в городе отнеслись радушно-безразлично, тем более что на их посменную работу – трое на службе, один в отгуле – появление еще одного инспектора в управлении никак не влияло. Жизнь у них была – не бей сидячего, ходячего и лежачего. Один полицейский постоянно сидел в дежурке, а второй и третий чаще всего околачивались или у кинотеатра, или у стадиона, или на площади, исключая те дни, когда Кашин уходил в глубокий запой и служебный уазик оставался во владении всего участка. В такие дни двое полицейских торчали в дежурке, иногда потягивая пиво, а двое, чаще всего с семьями, тут же собирались на машине Кашина или на рыбалку на Святое озеро, или в лес за грибами, или на шашлыки, или, в соответствии со временем года, на пляж. Конечно, если Маргарита или Марк, как жаловалась четвертка, не забирали машину для каких-то неотложных поездок. Но обычно ничего подобного не происходило, и жизнь управления общественного порядка текла, как кузьминская речка Малая Сестра после плотины, притормаживая в омутах и ускоряясь на перекатах. Хотя в редкие дни, о которых Дорожкин пока еще находился в неведении, случались и категорические отмены отгулов и выходных, что называлось – «работой по усиленному варианту». Дорожкин, кстати, очень удивился, узнав, что порядок в городе обеспечивается всего лишь четверкой полицейских, на что ему было указано тем же Кашиным категорически, что работать надо «не числом, а умением».

Между командой Кашина и Содомского никаких противоречий не наблюдалось, и не только потому, что Содомский, по еще одному предположению Дорожкина, продолжал кататься в московском метро, а потому как между собой два управления ничего не делили, интересы имели сходные, разве только у полицейских работа была повременная, а у инспекторов, по сомнительным словам Ромашкина, сдельная, то есть связанная с какими-то неизвестными Дорожкину конкретными делами. Но ни на тех ни на других, как понял Дорожкин, мэр Кузьминска особо не давил, а результатом работы считал общую ситуацию в городе, о которой даже через месяц работы или, что подчеркнуть следует отдельно, через месяц безделья Дорожкин ничего определенного сказать не мог. Более того, он даже не мог сказать, чем все-таки занимается инспекция по существу.

К девяти часам, когда Дорожкин уже сидел в выделенном ему кабинете, под окном раздавался скрип колес велосипеда Ромашкина, который бросал своего «железного коня» как придется и чинно поднимался на третий этаж, иногда заглядывая в кабинет к Дорожкину и с задумчивым выражением сонного лица произнося при этом: «Ну-ну». Минут через пять внизу слышались шаги Маргариты. Начальница тоже заглядывала в кабинет к Дорожкину, но никакого инструктажа не совершала, а либо строго приказывала ему быть на связи, либо быть на месте. Иногда она, правда, присаживалась напротив, окидывала Дорожкина презрительным взглядом, произносила нечто ничего не значащее, усмехалась в ответ на попытки подопечного связать между собой несколько слов и удалялась, не заикнувшись о долгожданном инструктаже. На этом чаще всего деятельность инспекции и завершалась. Минут через пять каблуки Маргариты стучали к выходу, чтобы прозвучать точно так же только следующим утром, а Ромашкин вываливался наружу с тонкой белой папкой, в которой, по убеждению Дорожкина, был подшит один и тот же листок бумаги, и, качая головой, снова садился на велосипедное седло. Изредка, чаще всего именно во время очередного запоя Кашина, которых Дорожкин за месяц зафиксировал не менее полудюжины, Ромашкин заходил в инспекцию и по вечерам. В такие дни он прикладывал дрожащую руку к груди и слезно просил Дорожкина сбегать за бутылью пива, после чего рассчитывался с гонцом до копейки, почтительно кланялся ему и опять-таки удалялся к своему велосипеду. Несколько раз Дорожкин замечал на лице Ромашкина ссадины, которые никак не походили на порезы от неуверенного бритья, а, скорее всего, напоминали хват разъяренной кошки, если бы она была размером с овцу. Иногда что-то вроде ссадин чудилось Дорожкину и на лице Маргариты, но ни Ромашкин, ни тем более Маргарита даже и не пытались объяснить их происхождение Дорожкину, тем более что и следа от ссадин ни у того ни у другого не оставалось на следующий день. Радовало уже то, что эти отметины не совпадали по времени. То есть если Ромашкин и Маргарита и получали раны в одном и том же месте, то уж никак не во время взаимного обмена любезностями.

Но даже и это не слишком беспокоило Дорожкина. Он был почти уверен, что его коллеги не только отказываются загружать его работой, недоуменно поднимая брови в ответ на робкие просьбы о каких-то заданиях или поручениях, но и сами не делают ни черта. И это обстоятельство напрягало Дорожкина не на шутку. Весь предыдущий, пусть и не слишком длительный, трудовой опыт Дорожкина свидетельствовал – работа может быть сколь угодно тяжелой и бесконечно долгой, но любое безделье рано или поздно имеет бесславный конец. Именно поэтому все чаще Дорожкин задумывался о том, как тяжело ему будет отвыкать от комфорта и благоденствия, когда его вышибут из предоставленных ему апартаментов, и подобные размышления заставляли его прислушиваться, принюхиваться, приглядываться и присматриваться к происходящему вокруг.