Читать онлайн «Народный эпос». Страница 2

Гонец от аварского хана пришел
Призвать гидатлинца Хочбара в Хунзах.

«Идти ли мне, матушка, в знатный Хунзах?
На свадьбу к себе приглашает нуцал».

– «Не надо, не надо, мой сын, не ходи.
Коварным, как вдовы, нуцалам не верь!»
– «Нет, все же пойду я, – ответил Хочбар,
Не то меня грязный Хунзах засмеет,
Не то меня трусом нуцал назовет».

– «Что ж, если пойдешь ты, – заплакала мать,
Вели побуйней скакуна оседлать.
Свое дорогое оружье надень
И лучшую в доме одежд}' надень.

Коня для нуцала в подарок возьми,
С алмазами перстень для ханши возьми,
Для дочери в дар кисею заверни,
Хунзахцам в подарок быка погони».

Коня для нуцала в подарок нашел,
С алмазами перстень для ханши нашел,
Для дочери в дар кисею завернул,
Хунзахцам в подарок он выбрал быка.

«Неси-ка, жена, мне одежду, неси.
Пока я оденусь, оружье неси,
Пока снаряжусь я, коня оседлай
И, взявшись за стремя, мне сесть пособи».

Так в путь снарядился могучий Хочбар,
Наутро вступил он в высокий Хунзах.

«Салам алейкум, аварский нуцал!»
– «Алейкум салам, гидатлинский Хочбар!
Ты здесь наконец, враг аварцев лихой,
Баранов моих истребляющий волк!
А ну, долгожданный, отдай скакуна,
Я финики в корм приготовил ему.
А ну-ка, а ну-ка, кремневку отдай,
На гвоздь золотой я повешу ее!»

С почетом Хочбара ссадили с коня,
За стремя держа, помогали сойти.
Набросились сзади нукеры толпой —
На каждом предплечье повисло по пять.

И в синие цепи сковали его,
И в тесную яму столкнули его.

Хунзахский глашатай старейшин скликал:
«Рубите дрова, кто отцов потерял,
Носите кизяк, кто сынов потерял,

Раздуйте огонь, кто мужей потерял.
Попался нам в руки разбойный Хочбар,
Костер разведемте, сожжемте врага!»

Рубили дрова, кто отцов потерял,
Носили кизяк, кто сынов потерял,
Вздували огонь, кто мужей потерял,
На длинном хунзахском подъеме костер
Такой развели, что трещала скала.

Потом за Хочбаром послали людей:
«На площадь пойдем, разговор поведем!»

– «Ого, еще как я за вами пойду!
Ого, еще как я к огню подойду!»

От стара до мала собрался аул.
Когда же на площадь явился Хочбар,
Стоял впереди, усмехаясь, нуцал,
Стояли за ним все нукеры его.

«Иди-ка, иди-ка поближе, Хочбар,
Затеем беседу, потешим народ».

– «Ого, еще как я к тебе подойду!
Но только не новую речь поведу».

– «Ты, может, споешь нам, могучий Хочбар,
О песнях твоих всюду слава идет».

– «Из песен моих я бы спел вам одну,
Когда бы в руках я держал чагану,
И темные души б я вам осветил,
Когда бы кто руки мне освободил!»

– «Давайте развяжем, пусть песню споет!» —
Так в голос воскликнула вся молодежь.

«Нет, надо покрепче злодея связать»,—
Ответили все, как один, старики.

Но вновь молодежь затвердила свое:
«Ужель не мужчины мы! Где наша честь?

Ведь он безоружен, он голоден, слаб.
На что он способен – поверженный раб?»

Нуцал горделиво кивнул головой.
По знаку его был развязан Хочбар.

Герою тоща чагану принесли.
И разом замолкли хунзахцы вокруг.

«Пустые вершины стоят предо мной,
Не я ли с вершин овец угонял?
Пустые долины лежат подо мной,
Не я ли с долин коней угонял?
Я вижу: сироты кругом собрались,
Не я ль с их отцами рубился в бою?
Здесь в черном старухи на крышах стоят,
Не я ль с их сынами рубился в бою?
Меня б вы узнали, каким бы я был,
Когда бы клинок мой у пояса был!»
Тогда они саблю его принесли,
Сломали клинок и швырнули к ногам.

«Что ж, верный клинок мой, тебя я берег!
Ты многих хунзахцев рубил поперек.
Меня 6 вы узнали, каким бы я был,
Когда бы кремневку свою я добыл!»

И тотчас кремневку его принесли,
Разбили приклад и швырнули к ногам.

«Ну что же, подруга, был славен наш путь,
Немало хунзахцев ты ранила в грудь.
Тогда б я, хунзахцы, на вас посмотрел,
Когда б на своем скакуне я сидел!»

И вновь подошли, скакуна привели
И ноги коню перебили мечом.

«Что ж, добрый мой конь, ты свое отскакал,
Ты сорок насильников мертвых топтал.
Пощады у хана не стану просить, —
Я все, что задумал, успел совершить!»

– «Скажи-ка, скажи, гидатлинекий Хочбар,
Ты много ль хунзахских героев убил?»

– «Убитых пускай сосчитает нуцал:
Я сотне друзей их оружье раздал».

– «Скажи-ка, скажи, гидатлинский Хочбар,
Ты много ль забрал у хунзахцев коней?»

– «Вы сами считайте, как много забрал,
Но каждому другу я по три раздал».

– «Скажи-ка, скажи, гидатлинский Хочбар,
Ты много ль увел у хунзахцев быков?»

– «Вы сами считайте, как много увел,
Но ими дарил я одиннадцать сел».

– «Скажи-ка, скажи, гидатлинский Хочбар,
Ты много ль угнал у хунзахцев овец?»

– «Вы сами считайте, как много угнал,
А я беднякам их без счету давал!»

– «А ну-ка, заставим Хачбара сплясать,
Пускай он теперь позабавит народ.
А ну-ка, пускай перед смертью своей
Потешит собравшихся этот злодей».

И грянули разом с зурной барабан,
Захлопал в ладоши хунзахский народ,
Смеясь, любовался аварский нуцал,
Плясал у костра гидатлинский Хочбар.

Он трижды по кругу толпу обошел,
Он к детям нуцала легко подошел.
И, в пляске с разбега обоих схватив,
Он бросился с ними в кипящий огонь.

«Ой боже, ой боже, могучий Хочбар! —
Тогда зарыдал, пошатнувшись, нуцал. —
Ой боже, ой боже, спасите детей!» —
Царапая бороду, звал он людей.

«Забуду я все, гидатлинский Хочбар,
Хозяином станешь владений моих.
Отныне не будет насилий и бед,
Но только верни мне очей моих свет!»

– «Валлах, не получишь, коварный нуцал!
Клянусь, что недаром ты жизнь мою взял!
Пощады у вас не к лицу мне просить,
Я все, что задумал, успел совершить.

Визжите, визжите, нуцала щенки!
Еще не ослабли суставы руки,
Эй, громче рыдай, трижды проклятый трус!
Еще не спалило мой тигровый ус!»

С утра до полудня играла зурна:
Попался хунзахцам могучий Хочбар.
С полудня поднялся отчаянный плач:
Два сына нуцала сгорели в огне.

Джигиты за кладбищем копья метали,
Мечи поднимали, точили клинки,
И звон раздавался железа и стали,
И сабли сверкали, и ярко блистали
Кольчуги, и панцири, и шишаки.

Кинжалы, коснувшись кольчуг, изгибались,
Мечи о щиты ударялись, звеня.
Дрожа, на дыбы скакуны поднимались,
Из панцирей сыпались искры огня.

Парту Патима проходила с кувшином,
Увидела юношей в утренний час.
«Привет недостойна сказать я мужчинам,
Хотя недостойна – приветствую вас!

Зачем вам кинжал – вы идете в сраженье?
Зачем вам кольчуги – вы ждете врагов?
Зачем столько сабель, мечей, шишаков?
К походу готовите вы снаряженье?»

– «Парту Патима, ты привет наш прими,
Да жизнь твоей матери будет отрадной!
Кувшин поскорее с плеча ты сними,
И нас напои ты водою прохладной!»

– «Могу я на землю кувшин опустить,
Могу вас прохладной водой угостить,
Но дайте мне саблю кривую сначала,
Чтоб я вам уменье свое показала».

Джигиты услышали эти слова,
Один посмотрел на другого сперва,
Пришли в удивленье джигиты селенья,—
Никто не скрывал своего удивленья.

Заставив плясать под собой скакуна,
Тут выступил юноша статный и ловкий.
Настала внезапно вокруг тишина.
У девушки горской спросил он с издевкой:

«Ужель, Патима, говоришь ты всерьез?
Зачем же джигитов смешишь ты до слез?
Мужчину сразишь ли кинжалом своим?
Коня ты пронзишь ли копьем боевым?
Ты женское слово сравнишь ли с мужским?»

– «Напрасно меня ты вопросами колешь,
Сосед мой, сидящий в седле молодец,
Не думай, спесивый, что ты – удалец,
Смеясь надо мной: «Ты девица всего лишь!»

Вручи мне коня боевого, седок,
Испробовать дай мне дамасский клинок,
Позволь, чтоб на голову шлем я надела,
Прикрыла кольчугой железною тело.

Мой конь будет быстрым конем храбреца,
Клинок будет острым клинком удальца,
Украсится шлемом бойца голова,
Кольчуга сравнится с кольчутою льва!

Тогда-то, в седле горделиво сидящий,
Покажешь мне, всадник ли ты настоящий,
Тогда-то, воитель в кольчуге и шлеме,
Покажешь отвагу' свою перед всеми!»

Сказав, Патима возвратилась домой.
Взволнованы юноши, слов не находят,
А время проходит, а время уходит, —
Примчался, как молния, всадник лихой.

Одет был наездник в броню и забрало,
На сабле египетской солнце играло,
Скакал, точно ветер, скакун вороной,
Сверкал, точно месяц, шишак золотой.

«Привет вам, джигиты, что славой покрыты,
Теперь я могу ли приветствовать вас?
Быть может, гордиться не будут джигиты,
Спесивые речи не скажут сейчас?»

– «Родителя славного дочь молодая,
Как воин ты встречена будешь людьми!
Обидною прежнюю речь не считая,
Парту Патима, ты привет наш прими!»

Парту Патима не сказала ни слова,
Отвага сияла в глазах у нее.
Дамасскую сталь обнажила сурово
И, лихо гарцуя, метнула копье.

«Парту Патима, умоляем, скажи нам:
Мы видели, как ты ходила с кувшином,
Трудилась во время страды полевой,
Но где научилась ты подвигам львиным,
Владеть научилась ты саблей кривой?»

И тут Патима не сказала ни слова,
Клинок убрала, натянув удила,
И, спрыгнув проворно с коня вороного,
К джигиту, что задал вопрос, подошла.

«Давай поиграем, себя позабавим,
Давай испытаем, остер ли клинок.
На небо взлететь скакунов мы заставим,
Попробуем солнца отрезать кусок!»

Тут юноша вышел плечистый и статный,
Он поднял свой щит необъятный, булатный,
Могучею грудью он часто дышал,
Могучею дланью он саблю держал.

Глаза его вспыхнули искрой живою,
Сверкая улыбкой, сидел он в седле,
А лошадь с опущенною головою
Чертила копытами след по земле.

Подобные нартам, закованы в брони,
Сошлись два героя, сошлись для борьбы.
Могучим горам уподобились кони,
Когда они встали, дрожа, на дыбы.

«Теперь, – Патима говорит, – мой черед
Египетской саблей своей замахнулась,
Ударилась сабля о щит, изогнулась,
По сабле джигита без промаха бьет, —
И сабля противника в землю воткнулась.
Красавец джигит побелел от стыда,
Он черные очи потупил тогда,
Он саблю кривую, свой стан наклоня,
Пытался поднять, не слезая с коня.

Но, свесясь с коня, порешила сама
Подать ему саблю Парту Патима.

Внезапно упал ее шлем на поляну,
Рассыпались черные косы по стану.
«Возьми свою саблю», – она говорит,
И шлем подает ей красавец джигит.

Наездница рядом была, недалеко,
А юноша, свой проклиная удел,
На землю сошел и на камень присел,
Поник головою, страдая жестоко,
Сгорая от срама, вздыхая глубоко.

«Прости меня, девушка, я виноват,
Прости меня, был я гордыней объят.
Теперь я увидел, кто истинный воин,
Кто славой героя гордиться достоин!»

– «Соседский джигит, умоляю тебя,
Себя ты не мучай, о прошлом скорбя.
Бывает и так, – ты поверь мне, как другу,
Что волка лягает осел с перепугу».

Вернулась домой Патима дорогая,
А мать в это время на крыше сидела,
Трясла она сито, зерно очищая,
И кур отгоняла она то и дело.

«Ой, стыдно мне, люди! Скажи, бога ради,
Зачем ты в мужском щеголяешь наряде?
Найдется ли девушка, чтоб для потехи
Убитого брата надела доспехи?»

– «Ой, мать, не стыдись ты одежды моей,
Ой, милая мать, не стыдись ты людей!
Все девушки наши, все наши подруги,
Как я, надевают стальные кольчуги!»

Соседку отправил джигит к Патиме,
Слова по листку расплескали чернила,
Но всё, что написано было в письме,
Соседка тотчас наизусть заучила.

«Сказать не решаясь, но счастья желая,
К тебе, Патима, с порученьем пришла я.
Он молод, он строен, отважен, пригож,
Средь юношей равных ему не найдешь».
– «Скажи мне, соседка, о ком твоя речь?
Скажи мне, чье сердце могла я привлечь?»

– «Веду об Ахмеде я, доченька, речь,
Чье сердце смогла ты любовью зажечь.
Его ты обрадуй, приди, оживи,
Он гибнет, несчастный, от страстной любви,
Он бредит тобой наяву и во сне,
Он тонет в пучине, сгорает в огне.

О ярко пылающий утренний свет,
Тебе принесла я сердечный привет!
Джигит умирает, приди к изголовью,
Больного своей исцелишь ты любовью!»

Полдневное солнце стояло высоко,
Гонец на дороге нежданно возник.
С тревогой он прибыл в Кумух издалека,
Как знамя, его развевался башлык.

Покрыт был скакун его белою пеной,
И потом, и пылью покрыт был гонец.
Принес он известье: с грозою военной
Тимур наступает, железный хромец.

Торопится время, торопится время!
Глашатаи подняли горное племя.
С тревогой во все полетели концы
По маленьким лакским аулам гонцы.

Герои на битву сбирались в Кумухе.
Глядели им вслед старики и старухи.
Невесты и жены подарки несли
Защитникам смелым отцовской земли.

В доспехах военных, в кольчуге и шлеме,
Парту Патима появилась пред всеми.
Она прилетела быстрее огня,
Плясать под собой заставляя коня.

«Привет вам, джигиты, идущие биться,
Чтоб землю отцов защищать от врагов!»
– «Привет и тебе, наша смелая львица,
Геройством ты всех превзошла смельчаков!»

За соколом реет орлиная стая,
За девушкой-воином скачет отряд,
Скакун под ней пляшет, гордится, считая,
Что вслед ему с завистью кони глядят.

Торопится время, – в дорогу, в дорогу!
Вдали показалась враждебная рать.
Гонцы понеслись, поднимая тревогу,
Глашатаи стали полки собирать.

С известьем о маленьком горском отряде
К хромому Тимуру примчался гонец.
Надменно в ответ улыбнулся хромец —
Презрение было в Тимуровом взгляде.

Но вестника выслушал он до конца
И выпучил узкие, острые глазки.
Рукою сжимая клинок свой дамасский,
Властитель ответил на слово гонца:

«Вселенная клич мой услышала бранный,
Пленял я царей, завоевывал страны,
Но вижу впервые отряд пред собой,
За девушкой-воином скачущий в бой!»

Две рати столкнулись, порядки построив,
Как будто упала на гору скала.
Усеялся дол головами героев,
Горячая кровь по земле потекла.

Клинки о щиты ударяться устали,
Друг с другом противники драться устали,
Устали скакать скакуны боевые —
Монгольское войско смутилось впервые.

Тимур не запомнил подобных боев!
Он двинул в сраженье отборное войско,
Но ринулись горцы с отвагой геройской,
Как смелые соколы на воробьев.

Сомкнули ряды и монголы, и горцы,
Решили: пусть встретятся единоборцы.
Монголы послали Тугая на сечу.
Ахмед, лакский юноша, вышел навстречу.

Был крепче Тугай, размахнулся с плеча,
Рассек он Ахмеда ударом меча.
Летит Патима на врага удалого,
Подняв на дыбы скакуна вороного.

Сгибался клинок, ударяясь о бронь, —
Не так ли под ветром сгибается колос?
О том, как с противником дева боролась,
Рассказывал пляшущий, скачущий конь.

Тугай замахнулся, но сабле Тугая
Ответила девушки сабля кривая.
Еще один взмах, и еще один взмах —
И пал перед ней обезглавленный враг.

Монголы другого направили в схватку,
Крича: «Отомсти, отомсти за Тугая!
Он младший твой брат, – полети же, вонзая
Орлиные когти свои в куропатку!»

На всадника прянула горная львица,
Подпрыгнул скакун, закусив удила,
И вот уже кровь супостата струится,
И падает он с дорогого седла.

«Ура!» оглашает оврага и долы
И громом на горской гремит стороне,
И стонут монголы, трясутся монголы,
Завидев Парту Патиму на коне.

Вкруг шлема обвив свои косы густые,
По локоть свои засучив рукава,
Туда, где противники самые злые,
Летит она с гордым бесстрашием льва.

Направо взмахнет – и врага обезглавит,
Налево взмахнет – и коня рассечет.
«Ура!» закричит – и джигитов направит,
«Ура!» закричит – и помчатся вперед.

А время проходит, а время уходит,
Монгольское полчище хлынуло вспять.
Своих седоков скакуны не находят,
Спасается бегством Тимурова рать.

Сказали Тимуру, царю полумира,
Что войско бежало верхом и пешком.
Осыпал он бранью стрелков и вазира,
Сказал ему гневным своим языком:

«Коль хочешь ты жить средь моих приближенных,
В тени моей горя не знать впереди,
Веди свое войско, и пеших, и конных,
И девушку эту ко мне приведи!»

А девушка двигалась в облаке пыли,
Героями горскими окружена.
Как звезды, джигиты ее обступили,
Сияла Парту Патима, как луна.

«Друзья мои, мертвых бойцов соберите,
Погибших в бою за родные края.
Вы тело Ахмеда сюда принесите,
Любимого буду оплакивать я».

Отважная львица рыдать не умела,
Когда же Ахмеда друзья принесли,
Упала, рыдая, на мертвое тело,
И жаркие слезы текли и текли.

«Домой понесу – труден путь наш далекий,
А здесь схороню – я услышу упреки.
Но как схоронить мне – подайте совет —
Любимое сердце, очей моих свет?»

Ахмеда единственный брат ей ответил:
«Как хочешь, ты можешь его хоронить.
О, если б сумел я судьбу изменить,
О, если б я гибель в сражении встретил,
Чтоб львиное сердце твое сохранить!»

– «Мы честно сражались, дороги открыты,
Вернемся на наши луга и поля.
В родные аулы вернемся, джигиты,
Отныне возвысилась наша земля!»

Герои пошли, завершив свое дело,
И ночь погрузила отряд в темноту,
И горсточка горцев тогда поредела,
Как в старости зубы редеют во рту.