Читать онлайн «Омар Хайям и хайамовские четверостишия». Страница 4

(пер. Л. Некора) [nek-0040]

Бог, гласит легенда, не стерпел подобного святотатства -- и лицо поэта почернело. Но и знамение божьего гнева не утихомирило Хайяма, он произносит новый экспромт:

На свете можно ли безгрешного найти?

Нам всем заказаны безгрешные пути.

Мы худо действуем, а ты нас злом караешь;

Меж нами и тобой различья нет почти.

(пер. О. Румер) [rum-0241]

Хайям вышел в этом споре победителем: устыдил творца и лицо его обрело прежний вид.

Легенда возникла не на пустом месте. Во многих хайямовских четверостишиях звучит откровенное издевательство над самыми основными положениями мусульманского вероучения.

Шариат -- свод мусульманских законов -- предписывал строго соблюдать пост в течение "священного месяца" рамазана: с момента восхода солнца до заката не брать в рот ни крошки пищи и ни глотка воды. Поэт заявляет, что, полный желания неукоснительно соблюсти этот обряд благочестия, он постарается так напиться в конце шабана -- предшествующего месяца, чтобы беспробудно проспать весь рамазан. Или: поэт горит желанием вести предписываемую шариатом "священную войну" с врагами ислама и пролить их кровь: ведь вино -- враг веры и в Хайяме никогда не найдет утоления жажда истребления этого врага, он всласть упьется его кровью!

Насмехается поэт и над явной логической несообразностью мусульманского учения о рае. Если праведникам -- за отказ от земных чувственных удовольствий -- будут наградой все услады эдема с его зелеными кущами, дивным источником, девами-гуриями, песнопениями и сладким питием, то так ли уж мы погрешим против творца, если на земле, готовя себя к небесному бытию, не вкусим того же?

Нам с гуриями рай сулят на свете том [Г-003]

И чаши, полные пурпуровым вином.

Красавиц и вина бежать на свете этом

Разумно ль, если к ним мы все равно придем?

(пер. О. Румер) [rum-0064]

Поэт готов отдать все обещаемые ему блаженства рая (да и будет ли он?) за простую "наличность" земной благодати: нет ли кого, спрашивает поэт, желающего совершить такую сделку? -- я то в проигрыше не буду!

Бесконечно варьирующаяся в хайямовских четверостишиях тема земных удовольствий имела один общий философский исток -- неверие в загробную жизнь. Призыв "лови мгновение!", то есть "осознай цену времени!", звучит в целой серии стихотворных афоризмов:

Жизнь -- мираж. Тем не менее -- радостным будь.

В страсти и в опьянении -- радостным будь.

Ты мгновение жил -- и тебя уже нету.

Но хотя бы мгновение -- радостным будь!

(пер. Г. Плисецкий) [pli-0147]

Дай мне влаги хмельной, укрепляющей дух,

Пусть я пьяным напился и взор мой потух -

Дай мне чашу вина! Ибо мир этот -- сказка,

Ибо жизнь -- словно ветер, а мы -- словно пух...

(пер. Г. Плисецкий) [pli-0174]

Прочь мысли все о том, что мало дал мне свет

И нужно ли бежать за наслажденьем вслед?

Подай вина, саки! Скорей, ведь я не знаю, [С-001]

Успею ль, что вдохнул, я выдохнуть иль нет.

(пер. О. Румер) [rum-0131]

Поэт ощущает реальность лишь одного -- переживаемого -- мгновения, и одного -- сегодняшнего -- дня. В основе этого ощущения осознанный Хайямом трагизм быстротечности и невозвратимости жизни, незаметно истекающей с каждым мигом, "как меж пальцев песок". И поэт снова и снова утверждает беспредельную самоценность этой "данной напрокат" жизни, малой меры времени, отпущенной человеку, рядом с которой богатство и власть -- ничто:

Хорошо, если платье твое без прорех.

И о хлебе насущном подумать не грех.

А всего остального и даром не надо -

Жизнь дороже богатства и почестей всех.

(пер. Г. Плисецкий) [pli-0099]

В центр своей философской системы Хайям-поэт поставил мыслящего человека, чуждого любым иллюзиям и все же умеющего радоваться жизни, человека земного, со всеми его сложностями и противоречиями:

Мы источник веселья -- и скорби рудник.

Мы вместилище скверны -- и чистый родник.

Человек, словно в зеркале мир -- многолик.

Он ничтожен -- и он же безмерно велик!

(пер. Г. Плисецкий) [pli-0077]

* * *

Время, когда творил Омар Хайям, исследователи называют золотым веком классической персидско-таджикской литературы.

Поэзия на языке фарси-дари (этим термином, более точным, чем [Ф-005] "новоперсидский", специалисты обозначают язык общей персидскотаджикской письменной культуры классического периода) развивалась в XI веке на обширной территории -- в Средней Азии, Иране, Закавказье, в Северной Индии.

Зародившись в начале IX века, когда арабский язык утратил свои позиции обязательного государственного языка для неарабского населения Средней Азии и Ирана, поэзия на фарси-дари в короткий исторический срок достигла поразительного расцвета. В сложном синтезе арабоязычных литературных канонов и доисламских древнеиранских традиций складывается персидско-таджикское поэтическое искусство. Эпоха порождает литературных гениев -- они и олицетворили два главных направления в развитии литературного процесса: лирическое, ведущее свое начало от Рудаки (ум. 940), и эпическое, вершиной которого было творчество Фирдоуси (934 -ум. между 1020--1030). Уже в Х веке кристаллизуется эстетическая концепция персидско-таджикской поэтической культуры.

Ее отличительными чертами в эти первые века существования были: жизнерадостный тон, яркая праздничность образов, простота и ясность поэтической идеи, развитие любовно-эротической лирики и панегирической словесной живописи, популярность повествовательных и дидактических жанров.

Интересная попытка дать развернутую характеристику стиля персидско-таджикской поэзии IХ--Х веков сделана в книге М.-Н. Османова "Стиль персидско-таджикской поэзии IХ -Х вв." (М., 1974). Устанавливая тип поэзии этого периода как пересоздающий, а метод -- реалистический, исследователь выделяет такие важные признаки стиля, как преобладание монументализма над миниатюрностью и орнаментальностью, движение от динамики к статике, перевес субъективного над объективным, равное развитие как функциональности, так и зрительности в системе образных средств, усиление позиций условности и создание набора поэтических символов. Эстетический анализ текстов позволяет исследователю сделать и такие тонкие наблюдения, как преобладание симметрии в структуре текстов малых масштабов, асимметрии -- в текстах больших масштабов, широкое распространение оппозиций. Весьма важный для характеристики стиля вопрос о соотношении общего и единичного решается применительно к изучаемой поэзии следующим образом: при безраздельном господстве общего в панегирике, элементы единичного в любовной лирике и преобладание единичного в пейзаже.

Особо следует отметить как ведущую черту литературной эпохи высочайший уровень техники версификации.

Классическая персидско-таджикская поэзия развивалась на основе квантитативной просодии (чередование долгих и кратких гласных звуков, организованных в трех- и четырехслоговые стопы), с двумя основными способами рифмовки: моноримом в лирике, в поэзии малых форм, и парной рифмой -- в произведениях эпических. Рифма часто усиливалась и усложнялась редифом -- сквозным повтором слова или группы слов, следующих после рифмы. Единицей стиха стал бейт -двустишие; одним из важнейших требований, сформулированных раннеклассической теорией литературы, была логическая замкнутость и художественная самоценность каждого двустишия в стихотворном произведении.

В лирике, в малых поэтических текстах, с Х века определился следующий набор стиховых форм. Касыда -- монорим с первым парнорифмующимся бейтом -- матла, размером от 20 до 180 двустиший, -торжественная ода, парадное стихотворение; кыта -- укороченная касыда, без матла, от 2 до 40 бейтов, с широким кругом тем; газель -- легкое напевное любовно-лирическое стихотворение, повторяющее рифмовку касыды, но короткое -- в 7--12 двустиший; рубаи -- четверостишие. Эти четыре основные стиховые формы поэты изредка дополняли еще двумя: строфической разновидностью касыды -тарджибандом и единичным бейтом, заключающим краткую поэтическую сентенцию, -- фардом.

Ранние классики персидско-таджикской литературы -- Рудаки, Фаррухи (ум. 1037}, Унсури (960--1040), Манучехри (1000--1041), Насир-и Хосров и другие уже в Х -- первой половине ХI века создали высокие художественные эталоны этих жанровых форм, однако все перечисленные малые лирические жанры продолжали свое интенсивное развитие. Принято считать, что самым блестящим мастером классической касыды стал поэт XII века Анвари (ум. 1180 или 1188); газель завершила генезис своего жанрового становления еще позже -- в поэзии Саади (ум. 1292) и Хафиза (ум. 1389). Рубаи -четверостишие -- достигло пика своего развития в творчестве Омара Хайяма.

Рубаи занимает особое место в системе жанров персидско-таджикской классики. Если касыда, газель и кыта перешли в поэзию на фарси-дари из арабской литературы (вспомним о длительном периоде арабоязычного поэтического творчества неарабских народов Средней Азии и Ирана и о долгих веках литературного двуязычия!), то рубаи пришло в письменную поэзию из исконно иранского песенного фольклора.