Читать онлайн «Капитал. Том первый». Страница 2

В «раскладе» П. Рикера К. Маркс оказывается в кругу Ф. Ницше и З. Фрейда. В силу их поразительного родства значение каждого из этих трех мыслителей-истолкователей современного человека может быть уяснено только при их совместном рассмотрении. Все трое предстают как критики, или разоблачители, «ложного» сознания, как философы «подозрения», главные действующие лица, срывающие маски. Они развенчивают одну и ту же иллюзию, окруженную ореолом почти непререкаемого авторитета как в философском и научном, так и обыденном сознании. Это – иллюзия самосознания. После радикального методического сомнения Р. Декарта философы знали, что вещи не таковы, какими они кажутся. Считалось, что только сознание своего сознания не может вызвать сомнение, что лишь только сознание таково, каким оно предстает перед самим собой, а потому лишь в самосознании смысл и осознание смысла совпадают. «Благодаря Марксу, Ницше и Фрейду мы стали и в этом сомневаться. Вслед за сомнением в вещи мы подошли вплотную к сомнению в сознании…Декарт победил сомнение в вещи при помощи очевидности сознания; а эти трое победили сомнение в сознании путем истолкования смысла. Начиная с них, понимание становится герменевтикой».[5] Порабощение иллюзией самосознания уже в силу своей сокрытости и неопознания самим собой оказывается не менее, а скорее, и более тяжким, труднопреодолимым, нежели материальное, включая и социально-экономическое, порабощение. Так посредством открытости к свободному сообщению дополнительно актуализируется особое смысловое пространство марксового проекта освобождения.

Если согласиться с тем, что едва ли есть более убедительное доказательство величия, чем всеобщая значимость и всеохватная масштабность спора, который вызывает личность, а также способность к возрождению ее идей вопреки их сколь угодно ожесточенному опровержению, и этим критерием измерять величие Маркса, то просто не видно, кто бы мог с ним сравниться в последние два столетия. «Мерами возгорающийся и мерами затихающий», но полностью никогда не затухающий, огонь споров вокруг Маркса подверг испытанию на закаливание огромное, труднообозримое множество его толкований. Но неизменно среди наиболее острых был и остается вопрос об источнике его поразительной притягательной силы. Это признают и над этим ломают голову не только сторонники Маркса, но и его критики.

Первые, естественно, говорят об открытии основоположником научного коммунизма объективной логики всемирной истории, освободительной миссии пролетариата, о революционном энтузиазме трудящихся масс, о вдохновляющей перспективе освобождения человека труда от эксплуатации и угнетения, о построении общества, обеспечивающего условия для свободного развития каждого и всех в соответствии с высшими нравственными и эстетическими критериями.

Вторые, – если иметь в виду только тех, кто действительно стремится найти приемлемое объяснение, и не принимать в расчет тех, кто преднамеренно дьяволизирует своего противника, – обычно указывают на противоречивое сочетание, с одной стороны, определенных научных, политических, революционно-практических, нравственно-эстетических, утопических, экзистенциальных и, нередко, религиозных элементов учения Маркса и, с другой, – социальных ожиданий, психологической предрасположенности и хилиастических настроений масс.

Сам Маркс не ограничивал своих интересов и притязаний ни философией, ни наукой, ни политикой. Он считал себя революционером – борцом за целостное, материально– и духовно-практическое преобразование всей жизни. И хотя религия им причислялась к отчужденным, подлежащим преодолению формам, авторитет и влияние Маркса вполне сопоставимы с авторитетом и влиянием основателей мировых религий. Уже давно существует традиция относить движение, вдохновляемое его именем и идеями, к разновидности религиозного движения.

В знаменитой статье с характерным названием «Карл Маркс как религиозный тип» С. Булгаков, пробуждаясь от гипноза марксовского влияния, намеревался понять, что представляет собой Маркс «по своей религиозной природе? Какому богу служил он своей жизнью?»[6] При этом он учитывает, что Маркс борется с религией «как боевой и воинствующий атеист, стремящийся освободить, излечить людей от религиозного безумия, от духовного рабства».[7] Как же тогда можно считать Маркса религиозным, а не антирелигиозным типом? Этот недоуменный вопрос С. Булгаков намерен рассеять различением религии не только в узком, но и в широком смысле слова, когда вообще человек признает высшие и последние, существующие над ним и выше его, ценности, с которыми он вступает в практическое отношение. Именно в таком, широком понимании религии можно констатировать, что «наиболее глубокое, определяющее влияние Маркса на социалистическое движение в Германии, а позднее и в других странах, проявилось не столько в его экономической программе, сколько в общем религиозно-философском облике».[8] По Булгакову, Марксов облик «загадочно и страшно двоится». Его деятельность в защиту обездоленных в капиталистическом обществе и во имя утверждения справедливости, равенства и свободы как высших ценностей, имеет ту же направленность, что и «работа для создания Царствия Божия». Но безусловно отрицательную оценку, с булгаковской религиозной точки зрения, должны получить богоборческие устремления Маркса.[9] К сожалению С. Булгаков, как и многие другие обвинители Маркса в безбожии, не дает себе серьезного труда проанализировать, какую религию и каких богов отрицает Маркс. Между тем, разве не достойно внимания, что на самом деле речь идет об отвержении религии как отчужденной формы, а вместе с ней и ложных богов, кумиров, идолов? Ведь недаром Маркс цитирует в своей докторской диссертации Эпикура: «Нечестив не тот, кто отвергает богов толпы, а тот, кто присоединяется к мнению толпы о богах».[10] Разумеется, трудно абстрагироваться от погромной формы, которую приняла на практике гиперреволюционная борьба с «религиозными предрассудками», тем не менее даже она, какой бы ужасной по своей бесчеловечности она ни была, не дает основания опять – со всеми вытекающими из этого роковыми последствиями – сбрасывать со счетов то, что «атеизм, как бы он ни отвергал и ни громил религию, не теряет своего значения, что он расчищает место для чего-то нового, то есть для веры, которую по большому счету можно было бы назвать пострелигиозной верой, верой пострелигиозной эпохи».[11] К. Поппер в полемике с А. Тойнби склоняется к отрицанию религиозного характера марксизма, но не сомневается в его происхождении из христианской традиции.[12] Вместе с А. Тойнби он видит великое позитивное достижение Маркса в пробуждении социальной совести христианского сознания. Но тем не менее высказывает неуверенность в том, что «Тойнби в достаточной степени учитывает великую нравственную идею Маркса о том, что эксплуатируемые должны освободить себя сами, не ожидая милосердия от эксплуататоров».[13] (Курсив наш. – А. М., А. Г.)

К. Поппер весьма убедительно увязывает позицию Маркса по отношению к христианству с его социально-нравственным кредо. И если такого рода «христианство», для которого лицемерная защита капиталистической эксплуатации являлась официальной позицией, с тех пор исчезло «с лица лучшей части нашей планеты, то это случилось не в последнюю очередь благодаря нравственной реформации, которая произошла под воздействием Маркса».[14] Кстати, чем не критерий для определения того, на самом ли деле мы приближаемся или еще более отдаляемся от «лучшей части нашей планеты»? Как полагает К. Поппер, «влияние Маркса на христианство можно, по-видимому, сравнить с влиянием Лютера на Римскую церковь. Обе эти фигуры воплощали вызов, обе в конечном счете привели к контрреформации в стане своих противников, к пересмотру и переоценке их этических норм».[15] Вот почему невозможно усомниться в том, что секрет религиозного влияния Маркса «заключен в его нравственном призыве».[16] Именно социально-нравственная устремленность деятельности Маркса объясняет и эффективность его критики капитализма, и религиозную силу воздействия его идей. Маркс «увидел, насколько бесстыдно могло быть искажено такое понятие, как „свобода“. Вот почему он не проповедовал свободу словами, а проповедовал ее делом».[17]

Как известно, Поппер не признает за Марксом приоритета в создании науки об обществе и его развитии. Поэтому понятен его вывод: «“научный” марксизм умер, но выражаемое им чувство социальной ответственности и его любовь к свободе должны выжить».[18]

Итак, амплитуда колебаний в объяснении притягательной силы и беспримерного влияния Маркса отмечена рядом контрольных точек – социально-нравственная, освободительная направленность, революционность, научность, философичность и даже религиозность, причем ни одна из них не может быть обойдена или опущена и в то же время не в состоянии полностью доминировать. Но, может быть, перед нами нечто, ускользающее от обычного определения и утверждающее совершенно новую дискурсивность? Не станем забегать вперед и для начала выясним: возможно ли все-таки и, если да, то каким образом, понять Маркса в качестве действительно религиозного типа?