Читать онлайн «Образ и личность Ломоносова»

В понедельник, четвертого (старого стиля) апреля 1765 года, на третий день “святыя недели” Пасхи, в пять часов пополудни, в Санкт-Петербурге, в собственном доме скончался статский советник, один из первоприсутствующих Канцелярии Академии наук, профессор Академии по классу химии Михаил Васильевич Ломоносов. Причиной этого печального события было заболевание легких, “чахотка” или “новый, обостренный простудой, приступ его прежней болезни”. За два дня до кончины он причащался, а при соборовании, когда он в полном здравом рассудке прощался со своей супругой, дочерью и остальными домочадцами, священник Воскресенской церкви Сухопутного Шляхетного Кадетского корпуса Андрей Бордяковский принял его последний вздох. По его кончине, как писала дочь, в доме не оказалось средств для достойных похорон. Тогда же граф Г. Г. Орлов по Высочайшему соизволению Государыни приказал наложить свои печати в его (Ломоносова) доме, поскольку там, безусловно, имелись документы, которым не дозволено быть в чужих руках. Обычно опечатывался кабинет и книжные шкафы. Позднее, сторговавшись в цене, граф купил библиотеку, рукописи и научные инструменты покойного, а через несколько месяцев бумаги были разобраны Г. В. Козицким, и часть из них была помещена в доме Орлова “в особом покое”.

Восьмого апреля, утром, тело Ломоносова было погребено “с богатою церемониею… Императорским иждивением” (императрица выделила на похороны значительную сумму) на Лазаревском кладбище в Александро-Невской лавре при великом скоплении людей. Во время великолепных похорон отпевание вели архиепископы Петербургский и Новгородский в присутствии другого знатного духовенства. С покойным сочли необходимым придти проститься “господа сенат”, множество знатных особ и, конечно, профессора и служащие Академии наук. Печаль и горесть невиданного стечения “всех любителей словесных наук” были искренни и неподдельны.

Кончалась целая эпоха бытия Академии.

На собрании 18 апреля профессора вернулись к печальному событию, записав третьим пунктом в протокол: “По общему мнению академиков похвальное слово о Ломоносове, а также и других ранее скончавшихся академиках, должно написать и в Комментарии поместить”, не высказав, однако, желания выделить его среди прочих, что достаточно полно отражало мнение сослуживцев о покойном. Эта академическая элогия увидела свет только через 18 лет при совершенно изменившихся обстоятельствах.

Что можно сказать о тогдашней Академии?

Санкт-Петербургская Императорская Академия наук в середине XVIII века была небольшим учреждением, общей численностью, включая Президента, академиков, писарей, типографию, мастеровых, сторожей, матросов и трубочистов, менее полутора сотен человек, со сторонними службами — свыше трехсот. Среди них собственно научный штат — “Академики и члены Собрания” — по регламенту 1747 года предусматривал 9 должностей академиков, 9 адъюнктов, 10 почетных членов (российских и зарубежных), 5 профессоров университета и 1 историографа. Этим же регламентом из состава Академии выделялись, но сохранялись при ней гимназия (ректор — 1, конректор — 1, учителей — 6, учеников — 20) и университет (ректор — 1, профессора — 5, студентов — 30). В рассматриваемый период эти академические и учебные должности ни разу не были полностью замещены.

Академия пребывала на периферии внимания власти, и во главу ее, на должность президента, ставили персон по принципу личной преданности двору. Для большей части из них управление наукой было делом второстепенным и малозначащим. С 1746 по 1765 годы Академией руководил граф Кирилл Григорьевич Разумовский, брат фаворита императрицы, заступивший на этот пост 17-летним юношей. Через пять лет он уже был гетманом Украины, фельдмаршалом и главой Запорожской Сечи. Естественно, что и большую часть времени он пребывал на Украине, в своей резиденции в Глухове.

Текущее управление Академией осуществляла канцелярия, длительное время единовластно, в лице И.Д.Шумахера (Schumacher Johann Daniel, 1690–1761), причастного к созданию Академии еще с петровских времен. Шумахер и принял талантливого и жадного до знаний московского семинариста М. Ломоносова в первый набор академической гимназии, затем, подметив у него “отменную склонность к наукам”, перевёл в студенты, послал в Германию, а по возвращении дал возможность занять должности адъюнкта и профессора.

Императорская Академия наук в ту пору переживала нелегкие времена. Науки были чужды стремительному калейдоскопу императриц. Академию покинула блистательная плеяда профессоров первых наборов. В 1741 году оставил Петербург Леонард Эйлер (Euler Leonhard, 1707–1783), в Коллегию иностранных дел был отозван в 1742 году Христиан Гольдбах (Goldbach Christian, 1690–1764). Астроном Делиль (Delisle Joseph-Nicolas, 1688–1768), последний из этой когорты, покинул Петербург несколько позже, в 1747 г.

Корыстолюбие и тщеславие Шумахера не были исключением среди разнородного чиновничества. Колоритно выделялась лишь сфера приложения этих качеств — наука. Он умело ориентировался в интригах императорского двора и, нужно отдать ему должное, уберёг Академию от уничтожения, пережив пять самодержцев. Подобная опасность вспыхивала не раз, но искушенный чиновник каждый раз умело сохранял место своего “кормления”.

Трудами Шумахера в Академии была создана прекрасная библиотека, не уступавшая лучшим европейским по наполнению фондов, типография и великолепные производственные подразделения (мастерские). Последние выполняли и сторонние оплачиваемые заказы, в том числе и кабинета императриц, и требования профессоров отнюдь не были для них приоритетны. Книги собственной печати продавались в своей лавке, пополняя скудные доходы Академии. Финансировалась Академия плохо и нерегулярно, профессорам сплошь и рядом задерживалась выдача жалования.

Тяжёлым бременем на Академии лежала обязанность поддержания университета и гимназии. Прекрасная, по замыслу Петра I, триада “Гимназия— Университет — Академия” имела весьма слабые возможности для своей реализации. Принуждение же профессоров Академии к преподаванию в гимназии и университете вызывало у них откровенное недовольство и протест. Сам профессорский состав к середине 1740-х годов, когда Ломоносов стал профессором химии (1745 г.), как отмечалось, существенно потускнел. В Академии довлело уже поколение адъюнктов первого набора — Г.-Ф. Миллер и др.

Безалаберность в организации научной работы Академии в общем и целом устраивала этот тихий и сонный мир, который совсем не стремился к каким-либо научным дерзаниям и прорывам. Бойцовские качества академиков проявлялись только как защитная реакция.