Читать онлайн «Человек книги. Записки главного редактора»

© А.Э. Мильчин, наследники, 2016,

© Э.Р. Сукиасян, 2016,

© М.В. Рац, 2016,

© В.Т. Кабанов, 2016,

© А.С. Красникова, 2016,

© ООО «Новое литературное обозрение», 2016

Название, стоящее на титульном листе этой книги, придумано, конечно, не самим ее автором, моим отцом Аркадием Эммануиловичем Мильчиным (хотя он в самом деле в 2005 году был награжден премией «Человек книги»). Одной из главных его черт была огромная скромность, которая может показаться даже «самоуничижением паче гордости» – но только тому, кто не знал моего папу лично. В публикуемых записках есть пронзительное размышление – отрывок из его письма коллеге и другу В.Т. Кабанову, написанного сразу после папиного восьмидесятилетия, когда он получил немало поздравлений, услышал немало добрых слов и, казалось бы, мог быть доволен самим собой и тем, что сделано. «Я все время задаю себе вопрос, – пишет папа, – успехам своим “Книга” обязана прежде всего Кравченко (без него их быть не могло), Троянкеру (без него прославленных своим оформлением книг тоже быть не могло), Громовой (без нее в издательство не пришли бы многие авторы, чьи книги принесли издательству успех). А была ли в этих успехах какая-то моя роль?»

Этот вопрос папа задал Аркадию Товьевичу Троянкеру, знаменитому главному художнику «Книги», который вместе с коллегами-единомышленниками создал визуальный облик изданий «Книги». Троянкер этот вопрос не забыл. После папиной смерти я получила от него письмо: «Я знал Аркадия Эммануиловича с середины 70-х годов. А с 1981 года я имел честь общаться и работать с ним вместе в издательстве “Книга”. Это были нелегкие времена, и для него особенно. Он всегда был для меня примером высокого профессионализма и безукоризненной порядочности. <…> Однажды, уже много лет назад, он мне позвонил и задал абсолютно неожиданный вопрос: “Аркадий Товьевич, – спросил он, – как вы думаете, я был хорошим главным редактором?” – “Лучшим!” – ответил я».

Таким этот разговор запомнился Троянкеру. Но в папиной памяти он запечатлелся совсем иначе: «На мой странный вопрос он сказал, что вкратце может ответить сразу. Что-то вроде того, что интеллигентность, культура, содержание выпускаемых книг. Очень общо и несопоставимо с его и Кравченко вкладом. Хотя, может быть, этого вполне достаточно, и нечего мне трепыхаться».

Думаю, что если даже Аркадий Товьевич не сформулировал в реальном разговоре свой ответ так четко, как в письме ко мне, то лишь потому, что вопрос в самом деле показался ему совершенно диким. Ибо только сам Мильчин мог усомниться в том, что – при всех заслугах Владимира Федоровича Кравченко как администратора, самого Троянкера как главного художника и Тамары Владимировны Громовой как инициатора многих замечательных книг, «эмблематических» для издательства (Эйдельмана, Лотмана и многих других авторов), – «Книга» на протяжении двух десятков лет оставалась одним из лучших издательств Советского Союза благодаря ему, Мильчину. И он имел абсолютно все права почивать на лаврах как поэтому, так и потому, что благодаря своим книгам о редактировании сделал нашу фамилию нарицательной, стал «справочником». Недаром – и это не анекдот – в городе Тюмени у его внука и моего сына Кости спросили: «А это правда, что вы внук справочника?» А какой-то неизвестный блогер в 2002 году так отозвался о «Справочнике издателя и автора»: «Лучшая книга по дизайну интерфейса, имеющаяся сейчас на русском языке. Написал ее полубог Мильчин». Но папа все равно сомневался в том, что казалось очевидным огромному множеству людей – от сотрудников «Книги» до многочисленных редакторов в России и даже за ее пределами. После его смерти в интернете встречались такие фразы: «Умер великий Мильчин» или «Умер великий редактор», – но сам он себя великим, конечно, не назвал бы. В его архиве хранится выписка из стенгазеты факультета повышения квалификации Московского полиграфического института; слушатели папиных лекций написали о нем такой стишок:

Именно из-за скромности, из-за того, что он не считал себя литератором, папа, я думаю, так долго не решался писать записки о своей жизни. Он сам рассказал в начале этих записок, как и по чьему настоянию этим занялся. Ему было трудно начать говорить о себе. А мне еще труднее писать о нем. Писать о собственном отце, да еще когда так немного времени прошло с его смерти, – занятие сомнительное. Говорить хорошее – а ничего другого я о нем сказать не могу – вроде бы не мое дело; об этом должны рассказывать люди не столь близкие (некоторые из их воспоминаний приведены в конце книги), а мне расхваливать его – неловко. Анализировать творческий путь – тем более не мое дело, об этом должны высказываться историки книги и теоретики редактирования.

Я могу сказать, что он был замечательным отцом: любящим, внимательным, заботливым, совершенно не авторитарным (кстати, таким же примирителем, по признанию многих сотрудников и авторов, он выступал всегда и в издательстве), увлекающимся партнером по играм (пока я была еще маленькой) и заинтересованным слушателем и читателем моих статей и переводов (когда я выросла). И точно таким же товарищем по играм, а потом читателем и собирателем библиографии статей и рецензий он стал для своего внука Кости. Я всегда понимала, что мне невероятно повезло и я нахожусь в привилегированном положении – и не только потому, что я росла в окружении купленных папой книг (наша немаленькая библиотека началась с тяжеленных крупноформатных гослитиздатовских однотомников 1946–1947 годов, которые папа покупал, когда еще учился в Полиграфическом институте), но еще и потому, что я могла не затруднять себя изучением «справочников автора». Мой справочник жил за стеной, и когда мне нужно было узнать, как все-таки по самым последним библиографическим правилам следует оформлять, например, ссылку на собрание сочинений: Собр. соч. в 9 т., Собр. соч. В 9 тт. или еще как-нибудь, – я просто шла в соседнюю комнату и задавала вопрос. И надо сказать, что до самого последнего времени папе эти вопросы доставляли огромное удовольствие (когда перестали – стало ясно, что дело плохо и болезнь побеждает). Он настолько любил все имеющее отношение к изданию книг, что разрешить какую-нибудь проблему, связанную с оформлением титульного листа или с работой над оглавлением (или содержанием – ведь папа твердо знал, чем одно отличается от другого), было для него все равно как съесть мороженое в жаркий день. Когда еще не вошел в употребление компьютерный набор, папа обожал «гонять строки» – сейчас, видимо, уже не всякий поймет, что это такое; речь шла о том, чтобы чисто техническим путем, не сокращая и не дописывая, ужать текст и убрать одну строку или, наоборот, разогнать его так, чтобы получить лишнюю строку. А с каким удовольствием он составлял каталог нашей домашней библиотеки – кстати говоря, в сочиненных им пособиях добрая половина примеров того, «как надо» и, в основном, «как не надо» делать книги, взята именно оттуда, из книг, стоящих в наших книжных шкафах. Работа шла параллельно: он заносил на карточку (дело происходило еще в докомпьютерную эпоху) библиографическое описание книги (разумеется, в соответствии с самыми последними стандартами) и заодно рассматривал ее с точки зрения удобства для читателя, и если книга была неудобная, его это страшно огорчало. И еще сильнее огорчало его то обстоятельство, что, сколько бы он ни писал своих справочников и «книговедческих рецензий», сколько бы ни напоминал, например, что «слепой» колонтитул с названием книги, повторяющийся на пяти сотнях страниц, – бессмысленная трата бумаги и краски, издатели в большинстве своем продолжали действовать так же нефункционально, как раньше. Получалось, что вся его работа никому не нужна. И поэтому, когда какая-нибудь дама-редактор говорила мне что-нибудь вроде: «А вы случайно не дочь Мильчина? Да? Передайте ему, пожалуйста, что мы без его справочников шагу не можем ступить», – я всегда радостно ему это пересказывала. А он недоверчиво пожимал плечами. Последняя такая поклонница папиного творчества подошла ко мне на церемонии вручения премии «Нос» в январе 2015 года. «Я все книги выбросила, оставила только справочник вашего папы; а больше ничего и не нужно», – сказала эта темпераментная дама. Я так растерялась, что даже не спросила, как ее зовут. А папе этого рассказать уже нельзя…