Читать онлайн «Эпизод сорокапятилетней дружбы-вражды: Письма Г.В. Адамовича И.В. Одоевцевой и Г.В. Иванову (1955-1958)»

Эпизод сорокапятилетней дружбы-вражды: Письма Г.В. Адамовича

И.В. Одоевцевой и Г.В. Иванову (1955–1958)

О.А. Коростелев. Вступительная статья

В середине 1990-х гг. Р.Д. Тименчик в своей статье «Георгий Иванов как объект и субъект» справедливо заметил: «По сути дела, о Георгии Иванове мы знаем не так уж много» [1]. К этому можно добавить лишь то, что о Георгии Адамовиче мы знаем немногим больше. И это несмотря на всеэмигрантскую славу и центральную роль в литературной жизни русского Парижа. И даже о третьем персонаже публикации — Ирине Одоевцевой, — несмотря на ее столь популярные мемуары, мы мало что можем сказать с полной уверенностью, начиная с даты рождения и кончая количеством мужей. За последние годы обо всех троих появилась кое-какая литература. Ирине Одоевцевой почему-то были посвящены почти исключительно литературные портреты, предназначенные для самого широкого читателя [2], а Георгию Иванову с Георгием Адамовичем, наоборот, преимущественно диссертации и узкоспециальные монографии, посвященные отдельным филологическим аспектам [3]. Выходили и книги биографического характера [4], однако вряд ли кто-нибудь рискнет назвать тему закрытой.

Изучение биографий всех троих поэтов далеко от завершения. Разбросанные по всему миру, их архивы сохранились в кошмарном состоянии, а многое, по-видимому, не сохранилось вовсе, переписка публиковалась случайно, малыми частями и почти не комментировалась, дневников они не вели, а свидетельства современников противоречат друг другу на каждом шагу.

Чуть лучше известны годы, проведенные ими в России, в силу обилия публикаций об этих баснословных годах, а также большего интереса славистов к литературе Серебряного века, чем к ее завершению — литературе эмиграции.

Сведения же о их жизни после отъезда до сих пор чаще всего черпаются из эмигрантских воспоминаний, изобилующих мифами и легендами в гораздо большей степени, чем мемуары их предшественников или советских современников. При всем том мемуары XX в. во многом точны и вполне могут использоваться как авторитетный источник, для этого надо только вписать их в общий фон известных фактов и отделить реальность от легенд и преувеличений. К великому сожалению, для эмиграции мы этого общего фона не имеем, особенно для эмиграции послевоенных лет. Но он и не может сложиться иначе, кроме как из большого числа таких публикаций.

Ни в коей мере не претендуя немедленно исправить положение и дать исчерпывающие биографии всех троих поэтов или одного только автора публикуемых писем [5], хотелось бы сказать лишь несколько слов о сложных взаимоотношениях Адамовича с Георгием Ивановым во время и после Второй мировой войны.

Георгий Викторович Адамович родился в 1892 г. в Москве в семье военного и в Петербург попал лишь в 1903 г., после смерти отца. Тем не менее считал себя природным петербуржцем и к литературной Москве относился весьма скептически. С Георгием Ивановым познакомился, по его собственным словам, «на лекции Корнея Чуковского о футуризме, в круглом Тенишевском зале» [6]. Здесь, как и во многих других случаях, приходится верить ему на слово, хотя вообще-то присочинить в воспоминаниях он был способен ничуть не хуже Иванова или Одоевцевой. Пожалуй даже, он делал это чаще и особенно невнятен был в датах, сперва потому что ему приходилось скрывать два своих «лишних» года, а позже — подчиняясь масонскому правилу, предписывавшему дат не уточнять. Уже в начале 1920-х гг. Адамович во всех автобиографиях проставлял годом рождения 1894 г., сбрасывая таким образом два года. Как утверждала Одоевцева в частной беседе, чтобы не отличаться возрастом от Георгия Иванова. Так или иначе, но во всех воспоминаниях о своей юности Адамович обращается с датами исключительно вольно.

Лекция К.И. Чуковского о футуризме в Тенишевском зале былапрочитана 13октября 1913 г. Георгий Иванов к тому времени уже состоял членом Цеха поэтов, куда в начале 1914 г. и Адамович «был со всем церемониалом принят обоими синдиками, Гумилевым и Городецким» [7]. Вскоре почти весь эстетский Петербург знал эту неразлучную пару как «двух Жоржиков». Вместе они организовывали второй Цех поэтов сезона 1916/17 г., были главными действующими лицами третьего, вновь гумилевского, Цеха. После расстрела Н.С. Гумилева Георгий Иванов стал главой Цеха, а Адамович — основным критиком. Перед самой эмиграцией они даже жили вместе — Адамович и Иванов, только что женившийся на Одоевцевой — в пустующей квартире тетки Адамовича Веры Семеновны Белэй (урожд. Вейнберг; 1861-?), вдовы англичанина-миллионера (ул. Почтамтская, д. 20, кв. 7).

И эмигрировали все трое почти одновременно: летом 1922 г. уехал Иванов, затем Одоевцева, а в самом начале 1923 г. за ними последовал и Адамович. Описывать подробно все нюансы сложных взаимоотношений в нашу задачу не входит, для этого и материала недостаточно, и объем статьи слишком мал, — уж слишком богатые биографии у всех троих. Чуть подробнее хочется остановиться на одном: как теснейшая дружба, насчитывающая 25 лет (и каких лет!), сменилась пятнадцатилетней враждой. Что было настоящей причиной? Обоюдная зависть (у одного к творческим успехам, у другого — к житейским)? Об этом можно только догадываться, судя по второстепенным признакам: по намекам, отдельным интонациям писем. Причина внешняя очевидна, — внезапное несходство политических убеждений.

Вторая мировая война завершила целую эпоху в жизни русской эмиграции в Париже. 3 сентября 1939 г. — день, когда Франция и Великобритания вступили в войну с Германией, — можно одновременно считать и концом «русского блистательного Парижа». Ему уже никогда не суждено было возродиться в своем прежнем качестве. Нельзя сказать, что война оказалась для эмигрантов событием неожиданным. О том, что она вот-вот разразится, поговаривали задолго до осени 1939 г., — слишком уж напряженная была атмосфера в Европе в конце 1930-х гг. Но одно дело — ждать и предчувствовать, и совсем другое — делать выбор, когда этого требует время. Вторая мировая заставила каждого сделать свой выбор. Некоторым эмигрантам судьба предоставила несколько более широкие возможности для выбора, чем, например, советским людям, но выбирать, тем не менее, пришлось всем. Соответственно широким оказался и диапазон решений. Война все перевернула. Лидер кадетов П.Н. Милюков приветствовал сталинскую политику, А.И. Деникин возлагал надежды на Ворошилова, а Д.С. Мережковский — на Гитлера, сын террориста Л.Б. Савинков оказался капитаном интербригады в Испании, а бывший белогвардеец С.Я. Эфрон — агентом НКВД. Трудно даже придумать вариант судьбы, которому нельзя было бы подыскать аналог в истории русской эмиграции. Одни шли в Иностранный легион, другие организовывали Сопротивление во Франции, третьи сотрудничали с гитлеровцами, четвертые эмигрировали вторично, — в Новый Свет, в нейтральные страны. Литература в это время окончательно отошла на задний план, все заслонила политика, и в списках сражавшихся на той или иной стороне немало имен литераторов, в том числе и довольно известных: Н.А. Оцуп, Г.И. Газданов, B.C. Варшавский, Д. Кнут, А.П. Ладинский, В.Л. Андреев и многие другие. А уж остаться от политики в стороне, не быть замешанным в нее или хотя бы заподозренным в симпатии к той или другой стороне удалось и вовсе единицам. Из крупных имен здесь, кроме Алданова, и вспомнить-то некого. Не остались в стороне и Адамович с Ивановым.

Из-за чего в точности произошел разрыв, пока неизвестно, и в письмах, и в воспоминаниях оба глухо упоминают лишь о каких— то разговорах в «Круге» И.И. Фондаминского. Но по статьям Адамовича тех лет и общему умонастроению обоих суть этих разговоров легко восстановить. Георгий Иванов, как и Гиппиус с Мережковским, всегда был «за интервенцию» и остался стоять на этом даже после начала Второй мировой войны, что в глазах эмигрантской общественности автоматически превращало его в «коллаборациониста» и пособника нацистов. Адамович же в статьях конца 1930-х гг. цитировал Сталина едва ли не на каждой странице, вынужденно признавая его главной защитой демократии от «коричневой чумы», поскольку на других надежды мало. И свои убеждения тех лет едва ли не единственный раз в жизни постарался доказать делом, доказать прежде всего самому себе, что способен не только на прекраснодушные разговоры.