Читать онлайн «Стихотворения и поэмы в 2-х т. Т. I»

В.Л. Андреев

Творчество Вадима Андреева (1902–1976) различными своими гранями отражает коренные черты русской культуры XX века и в какой-то степени символизирует ее судьбу. Старший сын Леонида Андреева, одного из лучших прозаиков России предеволюционного десятилетия, в трехлетнем возрасте лишившийся матери и только временами живший с тех пор в новой семье отца, он через смуту революции, гражданской войны и эмигрантского бытия пронес глубоко выстраданное ощущение неразрывности со всем русским прошлым, обостренное сознанием принадлежности к роду, и по отцовской, и по материнской линии связанному с историей литературы и общественного движения. Сформировавшиеся в юношеском возрасте политические убеждения воспринимались Вадимом Андреевым как нравственные принципы, унаследованные от русской либеральной интеллигенции. В конце жизни он писал: «Я не знаю, как родилась во мне ненависть к самодержавию и преклонение перед декабристами и народовольцами, неприятие антисемитизма и расового неравенства (ни дело Бейлиса, ни «Хижина дяди Тома» — впрочем, может быть, даже не сама скучноватая и сентиментальная книга Бичер-Стоу, но разговоры о ней — не могли пройти бесследно), ужас перед провокаторством и доносами, неприятие смертной казни, вера в революцию, слепая вера в русский народ, — я не знаю, когда они стали моими, но вне их я себя не мыслю. Все эти волнения, споры, неизбежные противоречия, когда отвлеченные понятия сталкивались с баррикадами, которые ставила реальная действительность, — все это было тем воздухом, которым жила русская интеллигенция в начале XX века»[3]. Противостояние метропольной и эмигрантской частей русской культуры и возникшая у Андреева в ответ на это противостояние убежденность в эфемерности и ненормальности существования зарубежной России (а именно пришлось прожить всю свою сознательную жизнь), неясность и неопределенность будущего русской страны — все это наложило на его поэзию неизгладимый отпечаток. В этом — источник сквозной у него темы «сиротства» (одновременно и метафизического, и буквально-биографического) и пронзительно звучащей темы томительного отрыва от родных корней; в этом же — объяснение многих особенностей общественной позиции писателя.

Расщепленность русской литературы на метрополию и диаспору нашла парадоксальную параллель в литературной репутации Вадима Андреева: в то время как в эмигрантской среде он был ценим как поэт, автор пяти стихотворных книг (включая изданную посмертно), в Советском Союзе, с шестидесятых годов начиная, публиковалась почти исключительно его автобиографическая проза. Но парадоксальность места Андреева в литературе этим не исчерпывалась: факторы как чисто биографического, так и мировоззренческого характера осложнили позицию Вадима Андреева и внутри эмигрантской России. Неслучайно поэтому ретроспективный сборник его назван «На рубеже» (а не, скажем, «За рубежом»). Андреев рано испытал отталкивание от «белого» движения, с которым соприкоснулся волею судеб в семнадцатилетнем возрасте. Участие в гражданской войне свелось для него к мимолетному эпизоду в Грузии, о котором он поведал в повести «История одного путешествия» и в автобиографической поэме «Возвращение» (1936). Последовавшие контакты с остатками врангелевских войск в беженском лагере на Босфоре и в Константинополе обострили в юноше ощущение исторической неправоты белой армии. В «Возвращении» дана «покаянная» формулировка, выразившая существо позиции поэта на протяжении всей его жизни:

Размышляя спустя много лет о жизненной траектории, приведшей его и зарубежье, Андреев рассказывал в своих мемуарах: «Никуда не уезжая из нашего дома, мы оказались за границей. Осенью 1920 года я уехал из Финляндии, но опять-таки я не уезжал за границу, я ехал в Россию, в Крым, путем самым невероятным, но ехал домой. Подхваченный вихрем событий, я облетел всю Европу, долетел до Грузии, вернулся в Константинополь и вот теперь… Теперь я увидел своими глазами константинопольскую белую, главным образом военную эмиграцию и понял, насколько она чужда всему тому революционному, чем я жил с детства»[4]. В русском лицее в Константинополе Вадим познакомился с будущими своими друзьями на всю жизнь — Даниилом Резниковым и Брониславом Сосинским — и вошел в ученический литературный кружок. Вместе с другими «лицеистами» весной 1922 года он был переведен в Болгарию, откуда уже в апреле выбрался в Берлин с помощью комитета Уиттимора, созданного для поддержки эмигрантской студенческой молодежи.

Стихи Вадим писал с десятилетнего возраста, но именно в Берлине осознал себя поэтом. Трудный процесс литературного самоопределения во многом происходил путем освобождения от гипнотического влияния отца. В своих мемуарах он свидетельствует: «Понемногу я превратился в тень отца, повторявшую его доводы, его впечатления, даже его жесты. На долгое время он привил мне свои литературные вкусы, и даже теперь, спустя почти сорок лет, я иногда ловлю себя на том, что в основание моих литературных оценок ложатся сказанные отцом слова. Для меня нужны были многие годы, гражданская война, жизнь, совершенно не похожая на ту, которой жил отец, чтобы вновь обрести мое потерянное “я”»[5].

Обращение к стихам само по себе было формой такого «освобождения», тем более, что влияние литературной школы, к которой с отрочества тянулся Вадим (русский символизм. Блок), на начинающих поэтов вызывало у отца только саркастическую насмешку. Между тем именно отсюда, из символистского лагеря, и пришла поддержка первым литературным выступлениям юноши. В Берлине, ставшем в те дни центром русской литературной жизни, начинающий поэт встретился с Андреем Белым, редактировавшим отдел поэзии в газете «Дни» и взявшим туда первые стихи Вадима. Эту публикацию он и считал своим литературным дебютом[6]. Вслед за тем он стал печататься на редактируемой Р.Б. Гулем литературной странице берлинской сменовеховской газеты «Накануне». Доброжелательно отнесся к первым стихотворным опытам Андреева находившийся тогда в Германии Борис Пастернак.

В специфической атмосфере русского Берлина Вадим Андреев перешагнул «символистские» влияния, открыв для себя новаторскую линию в текущей русской литературе и горячо увлекшись ею. Вместе со сверстниками Анной Присмановой, Георгием Венусом, Семеном Либерманом и Брониславом Сосинским он основал молодежный литературный кружок, выпустивший поэтический сборник «4+1». Под той же маркой вышла его первая стихотворная книжка «Свинцовый Час». Составляющие ее стихи свидетельствуют о сознательно «антисимволистской» установке автора. Стремление к «преодолению символизма» проявилось у Андреева не в ориентации на акмеистическую поэзию или футуризм в его наиболее радикальных и шумных проявлениях (например, Маяковский, гастролировавший осенью 1922 года в Берлине), а в воздействии поэтики «младшей линии» в футуризме (Большаков, Шершеневич, до некоторой степени Б. Пастернак и Асеев). Продиктовано это было, по-видимому, разработкой «военной» темы — отсюда «мужественная» структура» синтаксиса и стиха, широкое культивирование «новой» рифмы, обращение к нетрадиционным метрическим формам и демонстративный «антиэстетизм» образов.

В сборнике было напечатано стихотворение о Ленине — по, видимому, единственное в эмиграции лирическое стихотворение о вожде Советской России, созданное при его жизни. Поздно Андреев говорил о своего рода интимной, биографической подоплеке интереса к Ленину, вспоминая случайную встречу с ним в доме Бонч-Бруевича в июне рокового 1917 года. Примечательно, что портрет Ленина, предлагаемый в стихотворении, дан в контексте «доисторического Октября» и «умирающей революции», по отношению к которым автор объявлен «не сыном, а только пасынком».

Модернистские влияния, равно как и вызванные ими стилистические черты, быстро, впрочем, обнаружили свою недолговечность, и, начиная со второй книги, автор возвращается к поэтике, в которой он видел воплощение заветов символизма (точнее, того его крыла, которое представлено было, с одной стороны, Блоком, а с другой — Балтрушайтисом). Это «возвращение» к символизму причудливо совместилось у него с тяготением к «экспрессионизму», не тому, конечно, который воцарился в Германии в те годы, а, скорее, варианту отечественному, восходившему к Леониду Андрееву. При этом в стихах укореняется прямое выражение авторского «я», а вселенские темы первого сборника уступают место бытовым «мелочам».