Читать онлайн «Я не люблю…». Страница 29

Как во смутной волости
Лютой, злой губернии
Выпадали мо́лодцу
Все шипы да тернии.

Он обиды зачерпнул, зачерпнул
Полные пригоршни,
Ну а горе, что хлебнул, —
Не бывает горше.

Пей отраву, хочь залейся!
Благо, денег не берут.
Сколь веревочка ни вейся —
Все равно совьешься в кнут!

Гонит неудачников
По ми́ру с котомкою,
Жизнь текет меж пальчиков
Паутинкой тонкою.

А которых повело, повлекло
По лихой дороге —
Тех ветрами сволокло
Прямиком в остроги.

Тут на милость не надейся —
Стиснуть зубы да терпеть!
Сколь веревочка ни вейся —
Все равно совьешься в плеть!

Ах, лихая сторона,
Сколь в тебе ни рыскаю —
Лобным местом ты красна
Да веревкой склизкою!

А повешенным сам дьявол-сатана
Голы пятки лижет…
Смех, досада, мать честна! —
Ни пожить ни выжить!

Ты не вой, не плачь, а смейся —
Слез-то нынче не простят.
Сколь веревочка ни вейся —
Все равно укоротят!

Ночью думы муторней.
Плотники не мешкают —
Не успеть к заутрене:
Больно рано вешают.

Ты об этом не жалей, не жалей, —
Что тебе отсрочка?!
На веревочке твоей
Нет ни узелочка!

Лучше ляг да обогрейся —
Я, мол, казни не просплю…
Сколь веревочка ни вейся —
А совьешься ты в петлю!

Как засмотрится мне нынче, как задышится?!
Воздух крут перед грозой, крут да вязок.
Что споется мне сегодня, что услышится?
Птицы вещие поют – да все из сказок.

Птица Сирин мне радостно скалится —
Веселит, зазывает из гнезд,
А напротив – тоскует-печалится,
Травит душу чудной Алконост.

Словно семь заветных струн
Зазвенели в свой черед —
Это птица Гамаюн
Надежду подает!

В синем небе, колокольнями проколотом, —
Медный колокол, медный колокол —
То ль возрадовался, то ли осерчал…
Купола в России кроют чистым золотом —
Чтобы чаще Господь замечал.

Я стою, как перед вечною загадкою,
Пред великою да сказочной страною —
Перед солоно– да горько-кисло-сладкою,
Голубою, родниковою, ржаною.

Грязью чавкая жирной да ржавою,
Вязнут лошади по стремена,
Но влекут меня сонной державою,
Что раскисла, опухла от сна.

Словно семь богатых лун
На пути моем встает —
То мне птица Гамаюн
Надежду подает!

Душу, сбитую утратами да тратами,
Душу, стертую перекатами, —
Если до́ крови лоскут истончал, —
Залатаю золотыми я заплатами —
Чтобы чаще Господь замечал!

Я был и слаб и уязвим,
Дрожал всем существом своим,
Кровоточил своим больным
Истерзанным нутром, —
И, словно в пошлом попурри,
Огромный лоб возник в двери
И озарился изнутри
Здоровым недобром.

И властно дернулась рука:
«Лежать лицом к стене!» —
И вот мне стали мять бока
На липком топчане.

А самый главный – сел за стол,
Вздохнул осатанело
И что-то на меня завел,
Похожее на «дело».

Вот в пальцах цепких и худых
Смешно задергался кадык,
Нажали в пах, потом – под дых,
На печень-бедолагу.
Когда давили под ребро —
Как екало мое нутро!
И кровью харкало перо
В невинную бумагу.

В полубреду, в полупылу
Разделся донага, —
В углу готовила иглу
Нестарая карга, —

И от корней волос до пят
По телу ужас плелся:
А вдруг уколом усыпят,
Чтоб сонный раскололся?!

Он, потрудясь над животом,
Сдавил мне череп, а потом
Предплечье мне стянул жгутом
И крови ток прервал.
Я, было, взвизгнул, но замолк, —
Сухие губы на замок, —
А он кряхтел, кривился, мок,
Писал и ликовал.

Он в раж вошел – знакомый раж, —
Но я как заору:
«Чего строчишь? А ну покажь
Секретную муру!..»

Подручный – бывший психопат —
Вязал мои запястья, —
Тускнели, выложившись в ряд,
Орудия пристрастья.

Я терт и бит, и нравом крут,
Могу – вразнос, могу – враскрут, —
Но тут смирят, но тут уймут —
Я никну и скучаю.
Лежу я голый как соко́л,
А главный – шмыг да шмыг за стол —
Все что-то пишет в протокол,
Хоть я не отвечаю.

Нет, надо силы поберечь,
А то уже устал, —
Ведь скоро пятки станут жечь,
Чтоб я захохотал.

Держусь на нерве, начеку,
Но чувствую отвратно, —
Мне в горло всунули кишку —
Я выплюнул обратно.

Я взят в тиски, я в клещи взят —
По мне елозят, егозят,
Все вызнать, выведать хотят,
Все пробуют на ощупь.
Тут не пройдут и пять минут,
Как душу вынут, изомнут,
Всю испоганят, изорвут,
Ужмут и прополощут.

«Дыши, дыши поглубже ртом!
Да выдохни – умрешь!»
«У вас тут выдохни – потом
Навряд ли и вздохнешь!»

Во весь свой пересохший рот
Я скалюсь: «Ну, порядки!
У вас, ребятки, не пройдет
Играть со мною в прятки!»

Убрали свет и дали газ,
Доска какая-то зажглась, —
И гноем брызнуло из глаз,
И булькнула трахея.
Он стервенел, входил в экстаз,
Приволокли зачем-то таз…
Я видел это как-то раз —
Фильм в качестве трофея.

Ко мне заходят со спины
И делают укол…
«Колите, сукины сыны,
Но дайте протокол!»

Я даже на колени встал,
Я к тазу лбом прижался;
Я требовал и угрожал,
Молил и унижался.

Но туже затянули жгут,
Вон вижу я – спиртовку жгут,
Все рыжую чертовку ждут
С волосяным кнутом.
Где-где, а тут свое возьмут!
А я гадаю, старый шут:
Когда же раскаленный прут —
Сейчас или потом?

Шаба́ш калился и лысел,
Пот лился горячо, —
Раздался звон – и ворон сел
На белое плечо.

И ворон крикнул: «Nevermore!» —
Проворен он и прыток, —
Напоминает: прямо в морг
Выходит зал для пыток.

Я слабо подымаю хвост,
Хотя для них я глуп и прост:
«Эй! За пристрастный ваш допрос
Придется отвечать!
Вы, как вас там по именам, —
Вернулись к старым временам!
Но протокол допроса нам
Обязаны давать!»

И я через плечо кошу
На писанину ту:
«Я это вам не подпишу,
Покуда не прочту!»

Мне чья-то желтая спина
Ответила бесстрастно:
«А ваша подпись не нужна —
Нам без нее все ясно».

«Сестренка, милая, не трусь —
Я не смолчу, я не утрусь,
От протокола отопрусь
При встрече с адвокатом!
Я ничего им не сказал,
Ни на кого не показал, —
Скажите всем, кого я знал:
Я им остался братом!»

Он молвил, подведя черту:
Читай, мол, и остынь!
Я впился в писанину ту,
А там – одна латынь…

В глазах – круги, в мозгу – нули, —
Прокля́тый страх, исчезни:
Они же просто завели
Историю болезни!

На стене висели в рамках бородатые мужчины —
Все в очочках на цепочках, по-народному —
в пенсне, —
Все они открыли что-то, все придумали вакцины,
Так что если я не умер – это все по их вине.

Мне сказали: «Вы больны», —
И меня заколотило,
Но сердечное светило
Улыбнулось со стены, —

Здесь не камера – палата,
Здесь не нары, а скамья,
Не подследственный, ребята,
А исследуемый я!

И хотя я весь в недугах, мне не страшно
почему-то, —
Подмахну давай, не глядя, медицинский
протокол!
Мне приятен Склифосовский,
основатель института,
Мне знаком товарищ Боткин – он желтуху
изобрел.

В положении моем
Лишь чудак права качает:
Доктор, если осерчает,
Так упрячет в «желтый дом».

Все зависит в доме оном
От тебя от самого:
Хочешь – можешь стать Буденным,
Хочешь – лошадью его!

У меня мозги за разум не заходят – верьте
слову, —
Задаю вопрос с намеком, то есть лезу на скандал:
«Если б Кащенко, к примеру,
лег лечиться к Пирогову —
Пирогов бы без причины резать Кащенку
не стал…»

Доктор мой не лыком шит —
Он хитер и осторожен:
«Да, вы правы, но возможен
Ход обратный», – говорит.

Вот палата на пять коек,
Вот профессор входит в дверь —
Тычет пальцем: «Параноик», —
И пойди его проверь!

Хорошо, что вас, светила, всех повесили
на стенку —
Я за вами, дорогие, как за каменной стеной:
На Вишневского надеюсь, уповаю на Бурденку, —
Подтвердят, что не душевно, а духовно я больной!

Род мой крепкий – весь в меня, —
Правда, прадед был незрячий;
Шурин мой – белогорячий,
Но ведь шурин – не родня!

«Доктор, мы здесь с глазу на́ глаз —
Отвечай же мне, будь скор:
Или будет мне диагноз,
Или будет приговор?»

И врачи, и санитары, и светила все смутились,
Заоконное светило закатилось за спиной,
И очочки на цепочке как бы влагою покрылись,
У отца желтухи щечки вдруг покрылись белизной.

И нависло острие,
И поежилась бумага, —
Доктор действовал во благо,
Жалко – благо не мое, —

Но не лист перо стальное —
Грудь пронзило как стилет:
Мой диагноз – паранойя,
Это значит – пара лет!