Читать онлайн «Собрание сочинений. В 4-х т. Том 1. В дебрях Индии»

СМУТНО, ЕЩЕ ПРИ ПЕРВЫХ ПРОБЛЕСКАХ начинающегося дня вырисовываются перед нами неясные очертания безбрежной поверхности Индийского океана, тихие и спокойные волны которого еле отливают мелкой зыбью под дуновением свежего утреннего ветерка. Древний Тапробан, Цейлон, волшебный остров, Страна Наслаждений — Тео-Тенассерим, как зовут его бирманцы, — просыпается постепенно, по мере того как дневной свет заливает его гигантские пики, покрытые вечной растительностью, тенистые долины, служащие убежищем крупным хищникам, и берега, изрезанные красивыми бухтами и окаймленные кокосовыми пальмами с огромными, раскрытыми в виде султана листьями.

По всем тропинкам, соединяющим внутреннюю часть острова с городом Пуант-де-Галль, движется толпа сингалов[1] обоего пола, которые несут на голове фрукты, овощи, циновки, глиняную посуду, шкуры тигров и пантер и другие изделия местного производства, спеша предложить все это многочисленным путешественникам, приезда которых ждут сегодня на прибывающих из Европы судах.

Это было в первых числах мая 1858 года, в самый разгар восстания индусов против британского владычества, а потому три парохода с солдатами, офицерами, чиновниками гражданского ведомства и иностранными волонтерами, а с ними вместе и «Эриманта», французский корабль почтового ведомства, о прибытии которых было возвещено еще накануне, ждали у входа в фарватер, когда восход солнца позволит им войти в единственный узкий канал, ведущий к порту.

В нескольких милях от берега, на одном из высоких плато Соманта-Кунта, покрытом девственными непроходимыми лесами, на берегу маленького озера с чистой и прозрачной водой, известного у туземцев под названием озера Пантер, стояли два человека, опираясь на карабины, и с живым интересом наблюдали за прибытием пароходов. Поодаль от них стоял здоровенный индус из племени маратхов[2] с огромными усами и жесткими густыми бровями и с помощью малабарского[3] метиса, юноши лет двадцати, разводил костер для приготовления завтрака.

Маратх был человеком в расцвете сил, лет около тридцати пяти, высокого роста, красивого сложения, с умным и энергичным лицом; он сохранил все признаки воинственной и победоносной расы, которая три четверти столетия выдерживала натиск Ост-Индской компании. Он унаследовал ненависть предков к притеснителям своего народа и не мог слушать разговоры об англичанах без злобной улыбки и бессильного гнева, что придавало его лицу выражение необыкновенной жестокости.

Можно представить, с каким упоением выслушал он известие о восстании, которое должно было нанести смертельный удар британскому владычеству, восстании, которому он и сам способствовал всеми своими силами с того самого дня, когда Нана-Сахиб отдал приказание ввести в Дели войска сипаев[4] и восстановил затем царское достоинство старого наваба,[5] потомка Аурангзеба — Великого Могола.

При первом же известии о восстании он поспешил к своему господину и просил у него разрешения присоединиться к армии Нана, осаждавшей Лакхнау, но тот ответил ему:

— Нет, Нариндра! — (так звали маратха). — Мне нужны твои услуги; к тому же тебе и без этого представится много случаев удовлетворить свою ненависть к англичанам. Мы сами будем скоро под стенами Лакхнау.

Нариндра остался и не раскаялся в своем повиновении.

Молодой малабарец, помогавший ему в кулинарных занятиях, носил имя Ковинда-Сами, но по принятому здесь обычаю это имя сократили, и все называли его Сами или просто «метис». Он исполнял обязанности доверенного слуги своего господина, мы бы сказали лакея, не считайся это звание в джунглях Индостана слишком мало заслуживающим уважения.

Два человека, которые стояли у последних уступов Адамова пика на высоте 2000 метров над уровнем моря и наблюдали за тем, как французские и английские суда, казавшиеся на таком расстоянии лишь малозаметными точками на голубом фоне неба, входили в порт Пуант-де-Галль, заслуживают еще более подробного описания, так как на них-то главным образом и сосредоточивается весь интерес этого повествования.

Несмотря на бронзовый загар, покрывший их лица в результате долгого пребывания под тропическим солнцем и говоривший о жизни, полной всевозможных приключений и треволнений, в них с первого взгляда можно было признать людей, принадлежащих к белой расе. Старший, на вид лет сорока, был значительно выше среднего роста; хорошо сложенный, сильный и мускулистый, он непринужденно и с чисто военной выправкой носил классический костюм охотников и исследователей, путешествующих в беспредельных лесах Азии и Америки или в пустынях Африки: панталоны, штиблеты до колен, охотничью блузу и пояс, за которым торчали револьверы и охотничий нож. На голове у него была надета одна из тех касок «солас», которые делаются из сердцевины алоэ и окружаются волнами из белой кисеи с целью ослабить слишком резкое действие солнечных лучей.

Лицо этого человека с тонкими аристократическими чертами, мягкими шелковистыми усами, закрученными кверху, темно-синими глазами и красивым ртом освещалось слегка насмешливой улыбкой. Это лицо, носившее отпечаток редкой решимости, невольно заставляло вспомнить тип французского кавалерийского офицера, ставшего популярным благодаря карандашу Детайля.

Наш герой действительно принадлежал к этой нации и, надо полагать, служил когда-то в армии. Изящные манеры, забота о своей внешности несмотря на жизнь, полную приключений, изысканные выражения, которыми изобиловала его речь, — все указывало на то, что он не принадлежал к числу тех вульгарных авантюристов, которые бегут к чужеземным берегам из-за недоразумений с правосудием собственной страны… Но каково было его прошлое? Что делал он до своего появления в Индии? Никто из нас не бросает свою семью, друзей и отечество, не имея на то серьезных причин и не надеясь вернуться обратно. И когда собственно он появился в этой стране лотоса? Никто не мог бы ответить на эти вопросы, даже его товарищ, с которым мы скоро познакомимся.

Вот уже много лет он бороздит полуостров Индостан, остров Цейлон и мыс Кумари, вершины Гималаев и берега Инда, границы Китая и Тибета вместе со своим верным Нариндрой, в помощь которому он взял молодого Сами еще в то время, когда его товарищ не явился к нему, чтобы разделить с ним его таинственную жизнь среди джунглей. Даже в часы грусти и уныния, когда человек спешит открыть своему близкому другу все, чем переполнено его сердце, ни единым словом не обмолвился он о том, что относилось к давно прошедшей его жизни и к причинам, побудившим его покинуть свое отечество.